Неточные совпадения
Германец ощущает хаос и
тьму в
изначальном, он очень чувствует иррациональное в мировой данности.
Но зло, творимое культурой, как и зло, творимое войной, — вторично, а не первично, оно — ответ на зло
изначальное, на
тьму, обнимающую первооснову жизни.
Развитие не есть отрицание прошлого, а есть утверждение
того, что в нем заложено, раскрытие вечных элементов бытия, разворачивание
изначальных качеств, пребывавших в потенциальном состоянии.
— Я, — мол, — не потому в монахи пошёл, что сытно есть хотел, а потому, что душа голодна! Жил и вижу: везде работа вечная и голод ежедневный, жульничество и разбой, горе и слёзы, зверство и всякая
тьма души. Кем же всё это установлено, где наш справедливый и мудрый бог, видит ли он
изначальную, бесконечную муку людей своих?
Это
изначальное единство жизни раскололось после грехопадения, когда создался плен плоти и необходимость хозяйства, а
тем самым обречено было на особное существование и искусство.
Ибо Бог превышает (ύπερκείται) всякую сущность, сам не будучи чем-либо из сущего, но превыше сущего, и из Него же все сущее; ибо только для всех скрытое божество одного Бога есть
изначальная божественная (θεαρχική) сила, которая управляет и т. наз. богами, и ангелами, и святыми людьми, а также она творит (δημιουργός)
тех, кто чрез сопричастность становится богами, действительно, сама происходя из себя самой и беспричинно будучи божеством» (εξ εαυτής και άναιτίως αϋτοθεοτης οδσα).] от всего сущего (δια της πάντων όντων αφαιρέσεως).
Антиномия тварности есть лишь дальнейшее раскрытие
изначальной антиномии Абсолютного и относительного, выражающейся в безусловном НЕ отрицательного богословия, противоположном всякому ДА, однако вместе с
тем и сопряженном с ним.
Вот это
та изначальная чистота, правость и здравость человеческой природы, которая только повреждена первородным грехом, в искуплении и восстановляется Христом.
Само искусство, его стихия, глубже, общее,
изначальнее всех частных искусств, и если художниками, служителями этих последних, родятся немногие,
то к искусству, чрез вдохновение Красотой и причастность к ней, призвано все человечество.
Разрыв мужского и женского начала, отличающий природу власти и проявляющийся в ее жестком и насильническом характере, коренится в
изначальном нарушении полового равновесия в человечестве, а вовсе не связан с
той или иной частной формой государственности, которая и вся-то вообще есть внешняя реакция на внутреннее зло в человеке.
Отсюда следует, между прочим, что самая эта антитеза духа и тела, столь излюбленная у метафизиков и моралистов, выражает собой не
изначальную сущность тела, но лишь известную его модальность, определенное состояние телесности (или, что в данном случае есть одно и
то же, духовности), но не ее существо; отсюда понятна и неизбежная ограниченность и связанная с нею ложность одинаково как спиритуализма, так и материализма, в которых допускается одна и
та же ошибка: модальность, состояние, смешивается с самым существом телесности и сопряженной с ней духовности.
Ясно, что дело тут не в
том или ином понимании жизни и божества, а в чем-то гораздо более существенном и
изначальном, — в невероятном обнищании человеческой природы и, что еще страшнее, в спокойном примирении человека со своим убожеством.
Если человек есть существо падшее и если пал он в силу присущей ему
изначальной свободы,
то это значит, что он есть существо высокое, свободный дух.
В человеке есть принцип свободы,
изначальной, ничем и никем не детерминированной свободы, уходящей в бездну небытия, меона, свободы потенциальной, и есть принцип, определенный
тем, что он есть образ и подобие Божье, Божья идея, Божий замысел, который она может осуществить или загубить.
Если это ничто есть
изначальная, бездонная свобода, меоническая, несотворенная,
то, хотя и остается непроницаемая тайна, на путях ее познания мы достигаем более осмысленных и менее оскорбительных результатов.