Неточные совпадения
— Не то еще услышите,
Как до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней заре.
На башню как подымется
Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку пить! — «И-ду!..»
«
Иду»-то это в воздухе
Час
целый откликается…
Такие жеребцы!..
Что сила,
о которой
идет речь, отнюдь не выдуманная — это доказывается тем, что представление об ней даже положило основание
целой исторической школе.
— Да, да, прощай! — проговорил Левин, задыхаясь от волнения и, повернувшись, взял свою палку и быстро
пошел прочь к дому. При словах мужика
о том, что Фоканыч живет для души, по правде, по-Божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной
цели, закружились в его голове, ослепляя его своим светом.
Тот же час, отнесши в комнату фрак и панталоны, Петрушка сошел вниз, и оба
пошли вместе, не говоря друг другу ничего
о цели путешествия и балагуря дорогою совершенно
о постороннем.
Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто
славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили
целый век:
N. N. прекрасный человек.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать
о народе, а не
о себе. Он —
о себе начал. С него и
пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от
целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
— Вот уж почти два года ни
о чем не могу думать, только
о девицах. К проституткам
идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне
о книжках,
о разных поэзиях, а я думаю
о том, какие у нее груди и что вот
поцеловать бы ее да и умереть.
Она все колола его легкими сарказмами за праздно убитые годы, изрекала суровый приговор, казнила его апатию глубже, действительнее, нежели Штольц; потом, по мере сближения с ним, от сарказмов над вялым и дряблым существованием Обломова она перешла к деспотическому проявлению воли, отважно напомнила ему
цель жизни и обязанностей и строго требовала движения, беспрестанно вызывала наружу его ум, то запутывая его в тонкий, жизненный, знакомый ей вопрос, то сама
шла к нему с вопросом
о чем-нибудь неясном, не доступном ей.
Райский воротился домой, отдал отчет бабушке
о Леонтье, сказавши, что опасности нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили
послать на ночь Якова смотреть за Козловым, причем бабушка отправила
целый ужин, чаю, рому, вина — и бог знает чего еще.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает
о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или
идет без
цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Мне случается
целые часы проводить иногда, сидя молча, в игорных расчетах в уме и в мечтах
о том, как это все
идет, как я ставлю и беру.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский офицер (ныне генерал), — оба были наверху и
о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на
целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы
шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
Беседа с адвокатом и то, что он принял уже меры для защиты Масловой, еще более успокоили его. Он вышел на двор. Погода была прекрасная, он радостно вдохнул весенний воздух. Извозчики предлагали свои услуги, но он
пошел пешком, и тотчас же
целый рой мыслей и воспоминаний
о Катюше и об его поступке с ней закружились в его голове. И ему стало уныло и всё показалось мрачно. «Нет, это я обдумаю после, — сказал он себе, — а теперь, напротив, надо развлечься от тяжелых впечатлений».
На мельнице Василий Назарыч прожил
целых три дня. Он подробно рассказывал Надежде Васильевне
о своих приисках и новых разведках: дела находились в самом блестящем положении и в будущем обещали миллионные барыши. В свою очередь, Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни, где счет
шел на гроши и копейки. Отец и дочь не могли наговориться: полоса времени в три года, которая разделяла их, послужила еще к большему сближению.
Бывало, по
целым дням кисти в руки не берет; найдет на него так называемое вдохновенье — ломается, словно с похмелья, тяжело, неловко, шумно; грубой краской разгорятся щеки, глаза посоловеют; пустится толковать
о своем таланте,
о своих успехах,
о том, как он развивается,
идет вперед…
Осмотр морских промыслов китайцев и охота за осьминогом заняли почти
целый день. Незаметно подошли сумерки, и пора было подумать
о биваке. Я хотел было
идти назад и разыскивать бивак, но узнал, что люди мои расположились около устья реки Хулуая.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из
целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из одной котловины в другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго
шли по нему и только по направлению течения воды узнавали
о своей ошибке.
Наскоро дав им аттестацию, Кирсанов
пошел сказать больной, что дело удалось. Она при первых его словах схватила его руку, и он едва успел вырвать, чтоб она не
поцеловала ее. «Но я не скоро пущу к вам вашего батюшку объявить вам то же самое, — сказал он: — он у меня прежде прослушает лекцию
о том, как ему держать себя». Он сказал ей, что он будет внушать ее отцу и что не отстанет от него, пока не внушит ему этого основательно.
— Сашенька, друг мой, как я рада, что встретила тебя! — девушка все
целовала его, и смеялась, и плакала. Опомнившись от радости, она сказала: — нет, Вера Павловна,
о делах уж не буду говорить теперь. Не могу расстаться с ним.
Пойдем, Сашенька, в мою комнату.
Теплом проник до старикова сердца
Отчетливый и звонкий
поцелуй, —
Как будто я увесистую чашу
Стоялого хмельного меду выпил.
А кстати я
о хмеле вспомнил. Время
К столам
идти, Прекрасная Елена,
И хмелю честь воздать. Его услады
И старости доступны. Поспешим!
Желаю вам повеселиться, дети.
Чтоб дать полное понятие
о нашем житье-бытье, опишу
целый день с утра; однообразность была именно одна из самых убийственных вещей, жизнь у нас
шла как английские часы, у которых убавлен ход, — тихо, правильно и громко напоминая каждую секунду.
Хотя время еще раннее, но в рабочей комнате солнечные лучи уже начинают исподволь нагревать воздух. Впереди предвидится жаркий и душный день. Беседа
идет о том, какое барыня сделает распоряжение. Хорошо, ежели
пошлют в лес за грибами или за ягодами, или нарядят в сад ягоды обирать; но беда, ежели на
целый день за пяльцы да за коклюшки засадят — хоть умирай от жары и духоты.
На полдороге стало темнеть, и скоро нас окутала настоящая тьма. Я уже потерял надежду, что когда-нибудь будет конец этой прогулке, и
шел ощупью, болтаясь по колена в воде и спотыкаясь
о бревна. Кругом меня и моих спутников там и сям мелькали или тлели неподвижно блуждающие огоньки; светились фосфором
целые лужи и громадные гниющие деревья, а сапоги мои были усыпаны движущимися точками, которые горели, как ивановские светляки.
Я умышленно сделал веселое лицо и, сняв фуражку, замахал ею. Этот маневр достиг
цели. Мои спутники стали грести энергичнее. Лодка
пошла быстрее. Теперь уже чудовища не было видно. Слышно было только, как волны с грохотом разбивались
о берег. Сюркум молча выдерживал их удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами и снова броситься в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложилась ему на душу, еще тяжелее, чем прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся, что едва разглядел, как
целая рогожинская толпа валила мимо его и даже затолкала его в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным. Все громко, в голос, толковали
о чем-то. Сам Рогожин
шел с Птицыным и настойчиво твердил
о чем-то важном и, по-видимому, неотлагательном.
— Тотчас же
послать купить в город, Федора иль Алексея, с первым поездом, — лучше Алексея. Аглая, поди сюда!
Поцелуй меня, ты прекрасно прочла, но — если ты искренно прочла, — прибавила она почти шепотом, — то я
о тебе жалею; если ты в насмешку ему прочла, то я твои чувства не одобряю, так что во всяком случае лучше бы было и совсем не читать. Понимаешь? Ступай, сударыня, я еще с тобой поговорю, а мы тут засиделись.
Наутро, еще до пробуждения ее, являлись еще два посланные к Дарье Алексеевне от князя, и уже третьему посланному поручено было передать, что «около Настасьи Филипповны теперь
целый рой модисток и парикмахеров из Петербурга, что вчерашнего и следу нет, что она занята, как только может быть занята своим нарядом такая красавица пред венцом, и что теперь, именно в сию минуту,
идет чрезвычайный конгресс
о том, что именно надеть из бриллиантов и как надеть?» Князь успокоился совершенно.
До Петрова дня оставались еще
целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних мест. К
о. Спиридонию
шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста,
шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и знали почти все.
Поцелуйте за меня ваших малюток. Аннушка просит вас
о том же. Она здорова и с каждым днем вытягивается. У нас все
идет прежним порядком, но теперь довольно мрачных ощущений.
Целые дни
шла бесконечная сутолка и неумолчные речи
о том, при каких мерах возможно достижение общей гармонии житейских отношений?
— Нет, вы не смейтесь. То,
о чем я хочу спросить вас, для меня вовсе не смешно, Евгения Петровна. Здесь дело
идет о счастье
целой жизни.
Я изнывал в отсутствии Зинаиды: ничего мне на ум не
шло, все из рук валилось, я по
целым дням напряженно думал
о ней…
—
О, совсем напротив… Я
иду прямо к
цели. Ага! посмотрите, как Евгений Константиныч
идет на вашу удочку!
— Я догадываюсь, господа,
о чем
шла речь, — подхватил Тетюев брошенную реплику. — Да, нам необходимо соединиться во имя общей
цели, хотя мое дело, собственно говоря, сторона.
— Ну, мне пора… — и я
поцеловал О, пожал руку R,
пошел к лифту.
Отчего — ну отчего
целых три года я и
О — жили так дружески — и вдруг теперь одно только слово
о той, об… Неужели все это сумасшествие — любовь, ревность — не только в идиотских древних книжках? И главное — я! Уравнения, формулы, цифры — и… это — ничего не понимаю! Ничего… Завтра же
пойду к R и скажу, что —
Мужик, конечно, не понимает, что бывают же на свете такие вещи, которые сами себе
целью служат, сами собою удовлетворяются; он смотрит на это с своей материяльной, узенькой, так сказать, навозной точки зрения, он думает, что тут речь
идет об его беспорядочных поползновениях, а не
о рабочей силе — ну, и лезет…
О каких же тут
целях может
идти речь, кроме уловления подписчика?
—
О, пусто бы вам совсем было, только что сядешь, в самый аппетит, с человеком поговорить, непременно и тут отрывают и ничего в свое удовольствие сделать не дадут! — и поскорее меня барыниными юбками, которые на стене висели, закрыла и говорит: — Посиди, — а сама
пошла с девочкой, а я один за шкапами остался и вдруг слышу, князь девочку раз и два
поцеловал и потетешкал на коленах и говорит...
Александр не уснул
целую ночь, не ходил в должность. В голове у него вертелся завтрашний день; он все придумывал, как говорить с Марьей Михайловной, сочинил было речь, приготовился, но едва вспомнил, что дело
идет о Наденькиной руке, растерялся в мечтах и опять все забыл. Так он приехал вечером на дачу, не приготовившись ни в чем; да и не нужно было: Наденька встретила его, по обыкновению, в саду, но с оттенком легкой задумчивости в глазах и без улыбки, а как-то рассеянно.
К небольшой толстенькой фигурке гениального писателя как-то не
шло бы рассказывать, на мой взгляд,
о своем первом
поцелуе…
Может быть, это был тоже человек без языка, какой-нибудь бедняга-итальянец, один из тех, что
идут сюда
целыми стадами из своей благословенной страны, бедные, темные, как и наши, и с такой же тоской
о покинутой родине,
о родной беде, под родным небом…
«Возможно ли избавиться от войны?» — пишет ученый человек в «Revue des Revues». — Все согласны, что если она разразится в Европе, то последствия ее будут подобны великим нашествиям варваров. Дело при предстоящей войне будет
идти уже
о существовании
целых народностей, и потому она будет кровавая, отчаянная, жестокая.
Варвара и Грушина сочинили и
послали Хрипачу безыменное письмо
о том, что гимназист Пыльников увлечен девицею Рутиловою, проводит у нее
целые вечера и предается разврату.
И вот начала она меня прикармливать: то сладенького даст, а то просто так, глазами обласкает, ну, а известно,
о чём в эти годы мальчишки думают, — вытягиваюсь я к ней, как травина к теплу. Женщина захочет — к ней и камень прильнёт, не то что живое.
Шло так у нас месяца три — ни в гору, ни под гору, а в горе, да на горе: настал час, подошла она вплоть ко мне, обнимает,
целует, уговаривает...
Кар потерял вдруг свою самонадеянность. С донесением
о своем уроне он представил Военной коллегии, что для поражения Пугачева нужны не слабые отряды, а
целые полки, надежная конница и сильная артиллерия. Он немедленно
послал повеление полковнику Чернышеву не выступать из Переволоцкой и стараться в ней укрепиться в ожидании дальнейших распоряжений. Но посланный к Чернышеву не мог уже его догнать.
Дальше в этой думке рассказывается
о том, как турки, не осилив Почаевской лавры приступом, порешили взять ее хитростью. С этой
целью они
послали, как будто бы в дар монастырю, огромную свечу, начиненную порохом. Привезли эту свечу на двенадцати парах волов, и обрадованные монахи уже хотели возжечь ее перед иконой Почаевской Божией матери, но Бог не допустил совершиться злодейскому замыслу.
— Да-с, а теперь я напишу другой рассказ… — заговорил старик, пряча свой номер в карман. — Опишу молодого человека, который, сидя вот в такой конурке, думал
о далекой родине,
о своих надеждах и прочее и прочее. Молодому человеку частенько нечем платить за квартиру, и он по ночам пишет, пишет, пишет. Прекрасное средство, которым зараз достигаются две
цели: прогоняется нужда и догоняется
слава… Поэма в стихах? трагедия? роман?
О, только она одна в
целом мире могла понять меня, а я
шел рядом с ней болван-болваном!
О, я готов был
идти вот с этой незнакомкой Шурой под руку
целую жизнь и чувствовал, как сердце замирает в груди от наплыва неизведанного чувства.