Неточные совпадения
Не понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим
плечам. Он взглянул на небо во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и
шел крупный дождь. Одни мужики
пошли к кафтанам и надели их; другие, точно так же как Левин, только радостно пожимали
плечами под приятным освежением.
И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они ни торопились, они не портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут. Еще последние косцы доходили ряды, как передние захватили кафтаны на
плечи и
пошли через дорогу
к Машкину Верху.
Избранная Вронским роль с переездом в палаццо удалась совершенно, и, познакомившись чрез посредство Голенищева с некоторыми интересными лицами, первое время он был спокоен. Он писал под руководством итальянского профессора живописи этюды с натуры и занимался средневековою итальянскою жизнью. Средневековая итальянская жизнь в последнее время так прельстила Вронского, что он даже шляпу и плед через
плечо стал носить по-средневековски, что очень
шло к нему.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками,
пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на
плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами,
шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
— Но все-таки суда я не хочу, вы помогите мне уладить все это без шума. Я вот
послал вашего Мишку разнюхать — как там? И если… не очень, — завтра сам
пойду к Блинову, черт с ним! А вы — тетку утихомирьте, расскажите ей что-нибудь… эдакое, — бесцеремонно и напористо сказал он, подходя
к Самгину, и даже легонько дотронулся до его
плеча тяжелой, красной ладонью. Это несколько покоробило Клима, — усмехаясь, он сказал...
Орехова солидно поздоровалась с нею, сочувственно глядя на Самгина, потрясла его руку и стала помогать Юрину подняться из кресла. Он принял ее помощь молча и, высокий, сутулый,
пошел к фисгармонии, костюм на нем был из толстого сукна, но и костюм не скрывал остроты его костлявых
плеч, локтей, колен. Плотникова поспешно рассказывала Ореховой...
Он думал, что хорошо бы взять Лидию под руку, как это успел Лютов, взять и, прижавшись
плечом к плечу ее,
идти, закрыв глаза.
—
Идем, — сказал Лютов, хлопнув его по
плечу, и обратился
к Самгину: — Если б не он — избили бы меня.
Идем, брат! Полотенце? Сейчас, подожди…
В сюртуке, поношенном и узком, он сидел, подняв сутуло
плечи, и это не
шло к его широкой фигуре.
— Какая ерунда, — сердито крикнул Маракуев, а Диомидов, отскочив от стола, быстро
пошел к двери — и на пороге повторил, оглянувшись через
плечо...
Самгин
пошел мыться. Но, проходя мимо комнаты, где работал Кумов, — комната была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил дверь. Кумов стоял спиной
к двери, опустив руки вдоль тела, склонив голову
к плечу и напоминая фигуру повешенного. На скрип двери он обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое лицо его.
Дня через три, вечером, он стоял у окна в своей комнате, тщательно подпиливая только что остриженные ногти. Бесшумно открылась калитка, во двор шагнул широкоплечий человек в пальто из парусины, в белой фуражке, с маленьким чемоданом в руке. Немного прикрыв калитку, человек обнажил коротко остриженную голову, высунул ее на улицу, посмотрел влево и
пошел к флигелю, раскачивая чемоданчик, поочередно выдвигая
плечи.
Он встал,
пошел к себе в комнату, но в вестибюле его остановил странный человек, в расстегнутом пальто на меху, с каракулевой шапкой в руке, на его большом бугристом лице жадно вытаращились круглые, выпуклые глаза, на голове — клочья полуседой овечьей шерсти, голова — большая и сидит на
плечах, шеи — не видно, человек кажется горбатым.
В голове еще шумел молитвенный шепот баб, мешая думать, но не мешая помнить обо всем, что он видел и слышал. Молебен кончился. Уродливо длинный и тонкий седобородый старик с желтым лицом и безволосой головой в форме тыквы, сбросив с
плеч своих поддевку, трижды перекрестился, глядя в небо, встал на колени перед колоколом и, троекратно облобызав край,
пошел на коленях вокруг него, крестясь и прикладываясь
к изображениям святых.
К маленькому оратору подошла высокая дама и, опираясь рукою о
плечо, изящно согнула стан, прошептала что-то в ухо ему, он встал и, взяв ее под руку,
пошел к офицеру. Дронов, мигая, посмотрев вслед ему, предложил...
Она
шла еще тише, прижималась
к его
плечу и близко взглядывала ему в лицо, а он говорил ей тяжело и скучно об обязанностях, о долге. Она слушала рассеянно, с томной улыбкой, склонив голову, глядя вниз или опять близко ему в лицо, и думала о другом.
Рукава, по неизменной азиатской моде,
шли от пальцев
к плечу все шире и шире.
Она
пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась по траве, почти не касаясь ее, только линия
плеч и стана, с каждым шагом ее, делала волнующееся движение; локти плотно прижаты
к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою сада и исчезло в дверях старого дома.
Но она все нейдет. Его взяло зло, он собрал рисунки и только хотел унести опять
к себе наверх, как распахнулась дверь и пред ним предстала… Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу, с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на
плечах, в прозрачной шляпке с колосьями и незабудками. Сзади
шел тот же кадет, с веером и складным стулом.
Она, не глядя на него, принимала его руку и, не говоря ни слова, опираясь иногда ему на
плечо, в усталости
шла домой. Она пожимала ему руку и уходила
к себе.
— Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела в окно, прислушиваясь
к стуку экипажей… — сказала она и, наклонив голову, в раздумье, тише
пошла подле него, все держа свою руку на его
плече и по временам сжимая сильно, как птицы когти, свои тонкие пальцы.
Показался свет и рука, загородившая огонь. Вера перестала смотреть, положила голову на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с
плеч на стул салоп и
шла тихо
к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
— Да, я не смел вас спросить об этом, — вежливо вмешался Тит Никоныч, — но с некоторых пор (при этом Вера сделала движение
плечами) нельзя не заметить, что вы, Вера Васильевна, изменились… как будто похудели… и бледны немножко… Это
к вам очень, очень
идет, — любезно прибавил он, — но при этом надо обращать внимание на то, не суть ли это признаки болезни?
Наконец председатель кончил свою речь и, грациозным движением головы подняв вопросный лист, передал его подошедшему
к нему старшине. Присяжные встали, радуясь тому, что можно уйти, и, не зная, что делать с своими руками, точно стыдясь чего-то, один за другим
пошли в совещательную комнату. Только что затворилась за ними дверь, жандарм подошел
к этой двери и, выхватив саблю из ножен и положив ее на
плечо, стал у двери. Судьи поднялись и ушли. Подсудимых тоже вывели.
Маслова взглянула вопросительно на помощника смотрителя и потом, как бы с удивлением пожав
плечами,
пошла за Нехлюдовым
к скамье и села на нее рядом с ним, оправив юбку.
Женитьба на Антониде Ивановне была одним из следствий этого увлечения тайниками народной жизни: Половодову понравились ее наливные
плечи, ее белая шея, и Антонида Ивановна
пошла в pendant
к только что отделанному дому с его расписными потолками и синими петухами.
Была она приодета, будто ждала кого, в шелковом черном платье и в легкой кружевной на голове наколке, которая очень
к ней
шла; на
плечи была наброшена кружевная косынка, приколотая массивною золотою брошкой.
Поманил он меня, увидав, подошел я
к нему, взял он меня обеими руками за
плечи, глядит мне в лицо умиленно, любовно; ничего не сказал, только поглядел так с минуту: «Ну, говорит, ступай теперь, играй, живи за меня!» Вышел я тогда и
пошел играть.
К вечеру погода не изменилась: земля по-прежнему, словно саваном, была покрыта густым туманом. Этот туман с изморосью начинал надоедать.
Идти по лесу в такую погоду все равно что во время дождя: каждый куст, каждое дерево, которые нечаянно задеваешь
плечом, обдают тысячами крупных капель.
Мы
пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того, чтобы прислушиваться
к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?» Бирюк пожимал
плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы
пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался…
Беда неразумному охотнику, который без мер предосторожности вздумает
пойти по подранку. В этих случаях кабан ложится на свой след, головой навстречу преследователю. Завидев человека, он с такой стремительностью бросается на него, что последний нередко не успевает даже приставить приклад ружья
к плечу и выстрелить.
Дерсу наскоро освежевал убитого кабана, взвалил его
к себе на
плечи, и мы
пошли к дому. Через час мы были уже на биваке.
Идет ему навстречу некто осанистый, моцион делает, да как осанистый, прямо на него, не сторонится; а у Лопухова было в то время правило: кроме женщин, ни перед кем первый не сторонюсь; задели друг друга
плечами; некто, сделав полуоборот, сказал: «что ты за свинья, скотина», готовясь продолжать назидание, а Лопухов сделал полный оборот
к некоему, взял некоего в охапку и положил в канаву, очень осторожно, и стоит над ним, и говорит: ты не шевелись, а то дальше протащу, где грязь глубже.
Одет он был так, как вы знаете по бесчисленным фотографиям, картинкам, статуэткам: на нем была красная шерстяная рубашка и сверху плащ, особым образом застегнутый на груди; не на шее, а на
плечах был платок, так, как его носят матросы, узлом завязанный на груди. Все это
к нему необыкновенно
шло, особенно его плащ.
Симоновский архимандрит Мелхиседек сам предложил место в своем монастыре. Мелхиседек был некогда простой плотник и отчаянный раскольник, потом обратился
к православию,
пошел в монахи, сделался игумном и, наконец, архимандритом. При этом он остался плотником, то есть не потерял ни сердца, ни широких
плеч, ни красного, здорового лица. Он знал Вадима и уважал его за его исторические изыскания о Москве.
С удивительной ловкостью играл он салфеткой, перебрасывая ее с руки на руку; черный, с чужого
плеча и потертый по швам фрак, с нумером в петлице, вместо ордена, как нельзя больше
шел ему
к лицу.
Азинус
идет к той же стенке,
плечом подвигает Погоновского дальше и вытягивается на его месте.
Сердито сдернув с
плеч рубаху, он
пошел в угол,
к рукомойнику, и там, в темноте, топнув ногою, громко сказал...
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и родился ты, как раз в полдень — отец обедать
идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело ребенка родить! Посадил меня на
плечо себе и понес через весь двор
к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
Рожков и Ноздрин молчали. Не давая им опомниться, я быстро
пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с
плеч и
пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и объяснил, почему необходимо вернуться назад. До Вознесенского нам сегодня не дойти, дров в этих местах нет и, значит, остается один выход — итти назад
к лесу.
Забросив ружье за
плечо, я
пошел по левому нагорному краю долины. Выбрав место поположе, я поднялся
к одной из ближайших седловин на хребтике и сел здесь отдохнуть.
— Князь, мамаша вас
к себе просит, — крикнул заглянувший в дверь Коля. Князь привстал было
идти, но генерал положил правую ладонь на его
плечо и дружески пригнул опять
к дивану.
— Вот, Оксинька, какие дела на белом свете делаются, — заключил свои рассказы Петр Васильич, хлопая молодайку по
плечу. — А ежели разобрать, так ты поумнее других протчих народов себя оказала… И ловкую штуку уколола!.. Ха-ха!.. У дедушки, у Родиона Потапыча, жилку прятала?.. У родителя стянешь да
к дедушке?.. Никто и не подумает… Верно!.. Уж так-то ловко… Родитель-то и сейчас волосы на себе рвет. Ну, да ему все равно не
пошла бы впрок и твоя жилка. Все по кабакам бы растащил…
«Телеграмма» вернулась, а за ней пришла и Нюрочка. Она бросилась на шею
к Самойлу Евтихычу, да так и замерла, — очень уж обрадовалась старику, которого давно не видала. Свой, родной человек… Одета она была простенько, в ситцевую кофточку, на
плечах простенький платок, волосы зачесаны гладко. Груздев долго гладил эту белокурую головку и прослезился: бог счастье
послал Васе за родительские молитвы Анфисы Егоровны. Таисья отвернулась в уголок и тоже плакала.
Сестре госпожи Мечниковой
шел только семнадцатый год. Она принадлежала
к натурам, не рано складывающимся и формирующимся. Фигура ее была еще совершенно детская, талия прямая и узенькая, руки длинные, в
плечах не было еще той приятной округлости, которая составляет их манящую прелесть, грудь едва обозначалась, губы довольны бледны, и в глазах преобладающее выражение наивного детского любопытства.
Как только кандидат Юстин Помада пришел в состояние, в котором был способен сознать, что в самом деле в жизни бывают неожиданные и довольно странные случаи, он отодвинулся от мокрой сваи и хотел
идти к берегу, но жестокая боль в
плече и в боку тотчас же остановила его.
Розанов тихо сжал старуху за
плечо и, оставив ее на месте,
пошел по тротуару
к уединенному дому.
Прошло уже лет шестнадцать с тех пор, как он не бывал в Воплине, и в течение этого времени он успел значительно
пойти кверху. Уже года четыре он нес на
плечах своих генеральский чин, но,
к сожалению, я должен сознаться, что он нес его, как раб лукавый, постоянно вводивший в заблуждение благодеющее ему начальство.
«Ах вы, сукины дети! Да ведь это — против царя?!» Был там мужик один, Спивакин, он и скажи: «А ну вас
к нехорошей матери с царем-то! Какой там царь, когда последнюю рубаху с
плеч тащит?..» Вот оно куда
пошло, мамаша! Конечно, Спивакина зацапали и в острог, а слово — осталось, и даже мальчишки малые знают его, — оно кричит, живет!
Она вскочила на ноги, бросилась в кухню, накинула на
плечи кофту, закутала ребенка в шаль и молча, без криков и жалоб, босая, в одной рубашке и кофте сверх нее,
пошла по улице. Был май, ночь была свежа, пыль улицы холодно приставала
к ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал, бился. Она раскрыла грудь, прижала сына
к телу и, гонимая страхом,
шла по улице,
шла, тихонько баюкая...