Неточные совпадения
Между
сестрами, в то время как приехала Анна,
шло совещание
о кормлении. Долли одна вышла встретить гостью, в эту минуту мешавшую их беседе.
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он
идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с
сестрой жены и всей семьей, и
о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Но и рассказ Инокова
о том, что в него стрелял регент, очевидно, бред. Захотелось подробно расспросить Инокова: как это было? Он
пошел в столовую, там, в сумраке, летали и гудели тяжелые, осенние мухи; сидела, сматывая бинты, толстая
сестра милосердия.
В продолжение этого времени он получил известие, что матушка скончалась; а тетушка, родная
сестра матушки, которую он знал только потому, что она привозила ему в детстве и
посылала даже в Гадяч сушеные груши и деланные ею самою превкусные пряники (с матушкой она была в ссоре, и потому Иван Федорович после не видал ее), — эта тетушка, по своему добродушию, взялась управлять небольшим его имением,
о чем известила его в свое время письмом.
— А, опять она! — вскричал Ганя, насмешливо и ненавистно смотря на
сестру. — Маменька! клянусь вам в том опять, в чем уже вам давал слово: никто и никогда не осмелится вам манкировать, пока я тут, пока я жив.
О ком бы ни
шла речь, а я настою на полнейшем к вам уважении, кто бы ни перешел чрез наш порог…
Долго в эту ночь не могла Лиза Еропкина заснуть. В ней уже несколько месяцев
шла борьба между светской жизнью, в которую увлекала ее
сестра, и увлечением Махиным, соединенным с желанием исправить его. И теперь последнее взяло верх. Она и прежде слышала про убитую. Теперь же, после этой ужасной смерти и рассказа Махина со слов Пелагеюшкина, она до подробностей узнала историю Марии Семеновны и была поражена всем тем, что узнала
о ней.
К концу зимы
сестры не имели ни покровителей «настоящих», ни «постоянного положения». Они еще держались кой-как около театра, но
о «Периколах» и «Полковниках старых времен» не было уж и речи. Любинька, впрочем, выглядела несколько бодрее, Аннинька же, как более нервная, совсем опустилась и, казалось, позабыла
о прошлом и не сознавала настоящего. Сверх того, она начала подозрительно кашлять: навстречу ей, видимо,
шел какой-то загадочный недуг…
— Как чужие? Ведь Анна Петровна — моя
сестра, родная
сестра. Положим, мы видимся очень редко, но все-таки
сестра… У вас нет сестры-девушки?
О, это очень ответственный пост… Она делает глупость, — я это сказала ей в глаза. Да… Она вас оскорбила давеча совершенно напрасно, — я ей это тоже высказала. Вы согласны? Ну, значит, вам нужно
идти к ней и извиниться.
Так как речь
шла о нем, горбун тихонько удалился; он
шел медленно и слышал, как
сестра говорила...
— Я хочу посоветоваться с тобой
о наследстве после меня, — говорил Бегушев. — Состояние мое не огромное, но совершенно ясное и не запутанное. Оно двух свойств: родовое и благоприобретенное… Родовое я желаю, чтобы
шло в род и первоначально, разумеется, бездетной
сестре моей Аделаиде Ивановне; а из благоприобретенного надо обеспечить Прокофья с семьей, дать по небольшой сумме молодым лакеям и тысячи три повару; он хоть и воровал, но довольно еще умеренно… Остальные все деньги Домне Осиповне…
Больным местом готовившейся осады была Дивья обитель, вернее сказать — сидевшая в затворе княжиха, в иночестве Фоина. Сам игумен Моисей не посмел ее тронуть, а без нее и
сестры не
пойдут. Мать Досифея наотрез отказалась: от своей смерти, слышь, никуда не уйдешь, а господь и не это терпел от разбойников.
О томившейся в затворе Охоне знал один черный поп Пафнутий, а
сестры не знали, потому что привезена она была тайно и сдана на поруки самой Досифее. Инок Гермоген тоже ничего не подозревал.
— Вам поздно думать
о любви, — начала, медленно приподнимаясь с кресла, Ида… — Мы вас простили, но за вами, как Авелева тень за Каином,
пойдет повсюду тень моей
сестры. Каждый цветок, которым она невинно радовалась; птичка, за которой она при вас следила по небу глазами, само небо, под которым мы ее лелеяли для того, чтобы вы отняли ее у нас, — все это за нее заступится.
Но судьба мне
послала человека, который случайно открыл мне, что ты воспитываешься у Палицына, что он богат, доволен, счастлив — это меня взорвало!.. я не хотел чтоб он был счастлив — и не будет отныне; в этот дом я принес с собою моего демона; его дыхание чума для счастливцев, чума…
сестра, ты мне простишь…
о! я преступник… вижу, и тобой завладел этот злой дух, и в тебе поселилась эта болезнь, которая портит жизнь и поддерживает ее.
Два раза в неделю стали
посылать тележку во Мценск за
о. Сергием, который не столько являлся в качестве моего репетитора, сколько в качестве законоучителя 8-ми или 9-ти летней
сестры моей Любиньки. Уроки их в классной мало меня занимали. Помню только, как однажды на изречение
о. Сергия...
Я оглянулся, в мою сторону приближался плотинный и уставщик, это и были те «
сестры»,
о которых рассказывал плутоватый Елизарка своему товарищу; трудно было подобрать более подходящее название для этой оригинальной пары, заменявшей Слава-богу уши и очи. Когда я выходил из завода, в воротах мне попался Яша, который сильно размахивал своей палкой и громко кричал...
На именинах Мухоедова собрались почти все заводские служащие, кроме Слава-богу, докторов и
о. Егора, которые на правах аристократии относились свысока к таким именинам; в числе гостей был Ястребок и «
сестры».
Наташа, однако, начала догадываться,
о чем
идет дело; но не успела она высказать своей гувернантке, отчего молодой гость ей не нравится, как прибежала маленькая ее
сестра и принесла приказание матери, чтобы Наташа пришла в гостиную.
Окончилось вечернее моление. Феодор
пошел к игумну, не обратив на нее ни малейшего внимания, сказал ему
о причине приезда и просил дозволения переночевать. Игумен был рад и повел Феодора к себе… Первое лицо, встретившее их, была женщина, стоявшая близ Феодора, дочь игумна, который удалился от света, лишившись жены, и с которым был еще связан своею дочерью; она приехала гостить к отцу и собиралась вскоре возвратиться в небольшой городок близ Александрии, где жила у
сестры своей матери.
Сердце Володи невольно замирает в тоске… Ему кажется, что гибель неизбежна. «Господи!.. Неужели умирать так рано?» И в голове его проносятся мысли
о том, как хорошо теперь дома,
о матери,
о сестре,
о брате,
о дяде-адмирале. Ах, зачем он послушал этого адмирала?.. Зачем он
пошел в плавание?..
Но вопрос не
шел с губ. Не завещание беспокоило ее, а вопрос
о деньгах ее двоюродной
сестры Калерии.
— Жду!.. Пообедать! Навестите меня одинокого! И, не прощаясь, он сбежал по ступенькам."Свихнется", — подумал Палтусов и не
пошел за ним. Минуты три он стоял, облокотясь
о пьедестал льва. Мимо него прошли сестры-брюнетки и за ними их кавалеры. Тут двинулся и он.
Толстая тетрадь [Речь
идет о дневнике, который вели двоюродные
сестры Петровы (в романе они родные
сестры Ратниковы) и который одна из
сестер принесла Вересаеву.] в черной клеенчатой обложке с красным обрезом. На самой первой странице, той, которая плохо отстает от обложки и которую обыкновенно оставляют пустою, написано...
Их беседа не
пошла дальше, была прервана приездом
сестры Антонины Сергеевны, Лидии Сергеевны Нитятко, жены тайного советника, заведующего"отдельной частью", делового чиновника, на прямой дороге к самому высокому положению,
о каком только можно мечтать на гражданской службе. Она вышла за него молодою вдовой, бездетной. Первый ее муж был блестящий военный, унесенный какою-то острой, воспалительной болезнью.
— Это его дело, а не твое, — прервал с твердостью граф Купшин. — Там нет ни
сестры, ни брата, там нет родства, где дело
идет о благе отечества. Трудна жертва нашего доброго Петра, кто из нас с этим не согласится? Но я сам первый положил палец в эту рану и уверен, что, кроме ее, нет другого спасения. Ожидаем теперь твоих возражений, Зуда.
— Наконец, надо подумать и
о моем семействе, — сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, — ты знаешь, Катишь, что вы, три
сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать
о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я
послал за Пьером, и что́ граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?