Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды
пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в деньгах или в чем другом, то я готов служить сию
минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Одно — вне ее присутствия, с доктором, курившим одну толстую папироску за другою и тушившим их
о край полной пепельницы, с Долли и с князем, где
шла речь об обеде,
о политике,
о болезни Марьи Петровны и где Левин вдруг на
минуту совершенно забывал, что происходило, и чувствовал себя точно проснувшимся, и другое настроение — в ее присутствии, у ее изголовья, где сердце хотело разорваться и всё не разрывалось от сострадания, и он не переставая молился Богу.
И вдруг, вспомнив
о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые
шли от водокачки к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту
минуту, когда середина эта будет против нее.
В первую
минуту ей показалось неприлично, что Анна ездит верхом. С представлением
о верховой езде для дамы в понятии Дарьи Александровны соединялось представление молодого легкого кокетства, которое, по ее мнению, не
шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она тотчас же примирилась с ее верховою ездой. Несмотря на элегантность, всё было так просто, спокойно и достойно и в позе, и в одежде, и в движениях Анны, что ничего не могло быть естественней.
Между сестрами, в то время как приехала Анна,
шло совещание
о кормлении. Долли одна вышла встретить гостью, в эту
минуту мешавшую их беседе.
Случись же под такую
минуту, как будто нарочно в подтверждение его мнения
о военных, что сын его проигрался в карты; он
послал ему от души свое отцовское проклятие и никогда уже не интересовался знать, существует ли он на свете или нет.
И, наконец, студента Пестрякова видели у самых ворот оба дворника и мещанка, в самую ту
минуту, как он входил: он
шел с тремя приятелями и расстался с ними у самых ворот и
о жительстве у дворников расспрашивал, еще при приятелях.
Наблюдая за человеком в соседней комнате, Самгин понимал, что человек этот испытывает боль, и мысленно сближался с ним. Боль — это слабость, и, если сейчас, в
минуту слабости, подойти к человеку, может быть, он обнаружит с предельной ясностью ту силу, которая заставляет его жить волчьей жизнью бродяги. Невозможно, нелепо допустить, чтоб эта сила почерпалась им из книг, от разума. Да, вот
пойти к нему и откровенно, без многоточий поговорить с ним
о нем,
о себе.
О Сомовой. Он кажется влюбленным в нее.
Он недавно начал курить, и это очень не
шло к нему, — коротенький, круглый, он, с папиросой в зубах, напоминал
о самоваре. И в эту
минуту, неловко закуривая, сморщив лицо, он продолжал...
«Короче, потому что быстро хожу», — сообразил он. Думалось
о том, что в городе живет свыше миллиона людей, из них — шестьсот тысяч мужчин, расположено несколько полков солдат, а рабочих, кажется, менее ста тысяч, вооружено из них, говорят, не больше пятисот. И эти пять сотен держат весь город в страхе. Горестно думалось
о том, что Клим Самгин, человек, которому ничего не нужно, который никому не сделал зла, быстро
идет по улице и знает, что его могут убить. В любую
минуту. Безнаказанно…
— Брось сковороду,
пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным пальцем нос,
пошла к барину. Она в пять
минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто
о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Он
пошел на
минуту к себе. Там нашел он письма из Петербурга, между ними одно от Аянова, своего приятеля и партнера Надежды Васильевны и Анны Васильевны Пахотиных, в ответ на несколько своих писем к нему, в которых просил известий
о Софье Беловодовой, а потом забыл.
Но все же не могу умолчать и теперь
о том, что когда Иван Федорович,
идя, как уже описал я, ночью с Алешей от Катерины Ивановны, сказал ему: «Я-то до нее не охотник», — то страшно лгал в ту
минуту: он безумно любил ее, хотя правда и то, что временами ненавидел ее до того, что мог даже убить.
Вдруг в одном месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено
о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через
минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел — только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и
пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Наутро, еще до пробуждения ее, являлись еще два посланные к Дарье Алексеевне от князя, и уже третьему посланному поручено было передать, что «около Настасьи Филипповны теперь целый рой модисток и парикмахеров из Петербурга, что вчерашнего и следу нет, что она занята, как только может быть занята своим нарядом такая красавица пред венцом, и что теперь, именно в сию
минуту,
идет чрезвычайный конгресс
о том, что именно надеть из бриллиантов и как надеть?» Князь успокоился совершенно.
— А ведь и в самом деле, — вмешался Лихонин, — ведь мы не с того конца начали дело. Разговаривая
о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение. Ну, посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка, Люба, я тебя провожу на минутку домой и вернусь через десять
минут. А мы покамест здесь без тебя обдумаем, что и как. Хорошо?
Слава Благодетелю: еще двадцать
минут! Но
минуты — такие до смешного коротенькие, куцые — бегут, а мне нужно столько рассказать ей — все, всего себя:
о письме
О, и об ужасном вечере, когда я дал ей ребенка; и почему-то
о своих детских годах —
о математике Пляпе,
о и как я в первый раз был на празднике Единогласия и горько плакал, потому что у меня на юнифе — в такой день — оказалось чернильное пятно.
Офицеры в эту
минуту свернули с тропинки на шоссе. До города оставалось еще шагов триста, и так как говорить было больше не
о чем, то оба
шли рядом, молча и не глядя друг на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад. Положение становилось с каждой
минутой все более фальшивым и натянутым.
И таким образом
идет изо дня в день с той самой
минуты, когда человек освободился от ига фатализма и открыто заявил
о своем праве проникать в заветнейшие тайники природы. Всякий день непредвидимый недуг настигает сотни и тысячи людей, и всякий день"благополучный человек"продолжает твердить одну и ту же пословицу:"Перемелется — мука будет". Он твердит ее даже на крайнем Западе, среди ужасов динамитного отмщения, все глубже и шире раздвигающего свои пределы.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету князя, в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич
пошел в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька не поедет к генеральше, робко вошел в гостиную и не совсем твердым голосом объявил дочери
о приглашении. Настенька в первые
минуты вспыхнула.
И в этот день, когда граф уже ушел, Александр старался улучить
минуту, чтобы поговорить с Наденькой наедине. Чего он не делал? Взял книгу, которою она, бывало, вызывала его в сад от матери, показал ей и
пошел к берегу, думая: вот сейчас прибежит. Ждал, ждал — нейдет. Он воротился в комнату. Она сама читала книгу и не взглянула на него. Он сел подле нее. Она не поднимала глаз, потом спросила бегло, мимоходом, занимается ли он литературой, не вышло ли чего-нибудь нового?
О прошлом ни слова.
—
О нет, нет, нет! Я благословляю судьбу и настойчивость моего ротного командира. Никогда в жизни я не был и не буду до такой степени на верху блаженства, как сию
минуту, как сейчас, когда я
иду в полонезе рука об руку с вами, слышу эту прелестную музыку и чувствую…
Это были
минуты истинного его наслаждения; и все бы это
шло хорошо и весело, если б слух
о комаринском не достиг наконец Фомы Фомича.
С этой
минуты мысль
о ней не покидала уже меня, и я
пошел в направлении главного движения, которое заворачивало от набережной через открытую с одной стороны площадь.
Во Мцхетах мы разделились. Архальский со своими солдатами ушел на Тифлис и дальше в Карс, а мы направились в Кутаис, чтобы
идти на Озургеты, в Рионский отряд.
О происшествии на станции никто из солдат не знал, а что подумал комендант и прислуга об убежавших через окно, это уж их дело. И дело было сделано без особого шума в какие-нибудь три
минуты.
При первом взгляде на своих Егорушка почувствовал непреодолимую потребность жаловаться. Он не слушал
о. Христофора и придумывал, с чего бы начать и на что, собственно, пожаловаться. Но голос
о. Христофора, казавшийся неприятным и резким, мешал ему сосредоточиться и путал его мысли. Не посидев и пяти
минут, он встал из-за стола,
пошел к дивану и лег.
Через
минуту Зинаида Федоровна уже не помнила про фокус, который устроили духи, и со смехом рассказывала, как она на прошлой неделе заказала себе почтовой бумаги, но забыла сообщить свой новый адрес и магазин
послал бумагу на старую квартиру к мужу, который должен был заплатить по счету двенадцать рублей. И вдруг она остановила свой взгляд на Поле и пристально посмотрела на нее. При этом она покраснела и смутилась до такой степени, что заговорила
о чем-то другом.
За этим опять
шла минута молчания, после которой бабушка, понюхав щепотку табаку из жалованной Мариею Феодоровной золотой табакерки, или заговаривала
о чем-нибудь вседневном, или несколько пониженным тоном добавляла
о свекре своем следующее...
В этом случае самая"стадность"не производит ущерба художественному воспроизведению; нет нужды, что эти люди чересчур похожи друг на друга, что они руководятся одними и теми же побуждениями, а потому имеют одну или почти одну и ту же складку, и что все это, вместе взятое, устраняет всякую идею
о разнообразии типов: ведь здесь
идет речь собственно не
о типах, а
о положении
минуты, которое выступает тем ярче, чем единодушнее высказывается относительно его лагерь, видящий в чечевичной похлебке осуществление своих идеалов.
— Я понимаю, что вам понять не легко, но, в то же время, надеюсь, что если вы будете так добры подарить мне несколько
минут внимания, то дело,
о котором
идет речь, для вас самих будет ясно, как день.
И зажил бы себе наш Петр Иваныч на
славу, в полном удовольствии от новой Эвридики и позабыв
о старой, и жил бы таким образом до той
минуты, когда, одряхлев и обессилев, сам пришел бы к заключению, что ему не об Эвридиках думать надлежит, а
о спасении души.
Я вижу, что преступление, совершенное в
минуту моей смерти, не должно остаться бесследным. Теперь уже
идет дело
о другом, более тяжелом преступлении, и кто знает, быть может, невдолге этот самый Андрей… Не потребуется ли устранить и его, как свидетеля и участника совершенных злодеяний? А там Кузьму, Ивана, Петра? Душа моя с негодованием отвращается от этого зрелища и спешит оставить кабинет Прокопа, чтобы направить полет свой в людскую.
Но меня того, которого она знала, который угадал бы ее приезд и
пошел бы ей навстречу, не было. Живая связь невысказанного взаимного понимания между нами прекратилась как прекратилась она с товарищеской средой. Правда, воспоминание
о ней лежало где-то глубоко, на дне души, вместе с другими, все еще дорогими образами. Но я чувствовал, что это только до времени, что настанет
минута, когда и эти представления станут на суд моего нового настроения…
Темнел впереди назначенный для ухода день и, вырастая, приближался с такой быстротой, словно оба
шли друг к другу: и человек, и время, — решалась задача
о пущенных навстречу поездах.
Минутами Саше казалось, что не успеет надеть фуражки — так бежит время; и те же
минуты тянулись бесконечно, растягиваясь страданиями и жутким беспокойством за Елену Петровну.
Когда прошла гроза, он сидел у открытого окна и покойно думал
о том, что будет с ним. Фон Корен, вероятно, убьет его. Ясное, холодное миросозерцание этого человека допускает уничтожение хилых и негодных; если же оно изменит в решительную
минуту, то помогут ему ненависть и чувство гадливости, какие возбуждает в нем Лаевский. Если же он промахнется, или, для того чтобы посмеяться над ненавистным противником, только ранит его, или выстрелит в воздух, то что тогда делать? Куда
идти?
— Мой идол… идол… и-д-о-л! — с страстным увлечением говорил маленький голос в
минуту моего пробуждения. — Какой ты приятный, когда ты стоишь на коленях!.. Как я люблю тебя, как много я тебе желаю счастья! Я верю, я просто чувствую, я знаю, что тебя ждет
слава; я знаю, что вся эта мелкая зависть перед тобою преклонится, и женщины толпами целыми будут любить тебя, боготворить, с ума сходить. Моя любовь читает все вперед, что будет; она чутка, мой друг! мой превосходный, мой божественный художник!
— Ольга, послушай, если хочешь упрекать…
о! прости мне; разве мое поведение обнаружило такие мысли? разве я поступал с Ольгой как с рабой? — ты бедна, сирота, — но умна, прекрасна; — в моих словах нет лести; они
идут прямо от души; чуждые лукавства мои мысли открыты перед тобою; — ты себе же повредишь, если захочешь убегать моего разговора, моего присутствия; тогда-то я тебя не оставлю в покое; — сжалься… я здесь один среди получеловеков, и вдруг в пустыне явился мне ангел, и хочет, чтоб я к нему не приближался, не смотрел на него, не внимал ему? — боже мой! — в
минуту огненной жажды видеть перед собою благотворную влагу, которая, приближаясь к губам, засыхает.
А в избе все
шла попойка, и никто в целом доме в эти
минуты не подумал
о Насте; даже свахи только покрикивали в сарайчике, где лежал отбитый колос: «Не трожь, не дури, у тебя жена есть!» — «Ай, ну погоди!
Артамонов остановился, обернулся; Илья, протянув руку, указывал книгой на кресты в сером небе. Песок захрустел под ногами отца, Артамонов вспомнил, что за несколько
минут пред этим он уже слышал что-то обидное
о фабрике и кладбище. Ему хотелось скрыть свою обмолвку, нужно, чтоб сын забыл
о ней, и, по-медвежьи, быстро
идя на него, размахивая палкой, стремясь испугать, Артамонов старший крикнул...
Теперь дело
шло не
о пассивной обороне какой-нибудь: пахнуло решительным, наступательным, и кто видел господина Голядкина в ту
минуту, как он, краснея и едва сдерживая волнение свое, кольнул пером в чернильницу и с какой яростью принялся строчить на бумаге, тот мог уже заранее решить, что дело так не пройдет и простым каким-нибудь бабьим образом не может окончиться.
«Куда
пошла она? и зачем я бегу за ней? Зачем? Упасть перед ней, зарыдать от раскаяния, целовать ее ноги, молить
о прощении! Я и хотел этого; вся грудь моя разрывалась на части, и никогда, никогда не вспомяну я равнодушно эту
минуту. Но — зачем? — подумалось мне. — Разве я не возненавижу ее, может быть, завтра же, именно за то, что сегодня целовал ее ноги? Разве дам я ей счастье? Разве я не узнал сегодня опять, в сотый раз, цены себе? Разве я не замучу ее!»
Я кое-как, наскоро, сунул все мои бумаги и всю мою кучу золота в постель, накрыл ее и вышел
минут десять после Полины. Я был уверен, что она побежала домой, и хотел потихоньку пробраться к ним и в передней спросить у няни
о здоровье барышни. Каково же было мое изумление, когда от встретившейся мне на лестнице нянюшки я узнал, что Полина домой еще не возвращалась и что няня сама
шла ко мне за ней.
После ужина, когда уехали гости, он
пошел к себе в комнату и лег на диван: ему хотелось думать
о монахе. Но через
минуту вошла Таня.
По уходе их все успокоилось и
пошло чинно. Вместе с раздачею горячего начались питья здоровья. Начали с нас, новобрачных. Весело, канальство! Когда маршал стукнет со всей мочи жезлом
о пол и прокричит:"Здоровье новобрачных, Трофима Мироновича и Анисьи Ивановны Халявских!"Я вам говорю, восхитительная
минута! Если бы молодые люди постигали сладость ее, для этого одного спешили бы жениться.
Право, я почувствовал желание швырнуть в него что попало или треснуть его стаканом по лбу, — так он был мне в эту
минуту досадителен и даже противен своею безнадежною бестолковостью и беспомощностью… И только тут я понял всю глубину и серьезность так называемого «петровского разрыва»… Этот «Попэнджой» воочию убеждал, как люди друг друга не понимают, но спорить и рассуждать
о романе было некогда, потому что появился комиссионер и возвестил, что время
идти в вагон.
Я знал, чувствовал, что он — неправ в спокойном отрицании всего, во что я уже верил, я ни на
минуту не сомневался в своей правде, но мне трудно было оберечь мою правду от его плевков; дело
шло уже не
о том, чтобы опровергнуть его, а чтоб защитить свой внутренний мир, куда просачивался яд сознания моего бессилия пред цинизмом хозяина.
Не говорим уже
о том, что Гонсевский и другие, пославшие его в Нижний для укрощения бунта, были весьма неблагоразумны, даже просты, ибо людей нетвердых и всего более вполовину преданных к их стороне, не
посылают для отвращения гибели в решительную
минуту.
— Мы?.. Мы малыми дорогами их обгоним всех… Хе-хе! Тут ведь дороги каждые десять
минут… да. Я Пластунова
пошлю верхом
о двуконь, по-киргизски… Эх, жаль, у меня Воронка не стало! Вот была лошадь, скажу я вам, — золото, клад… На ней я сам по сту верст верхом делал на проход. Если бы жива была, сам на ней поехал бы с заявкой… А мужичье-то, причинные-то мужики, что выделывают — слышали?
Сейчас он видел, что все друзья, увлеченные беседою с кривым, забыли
о нем, — никто не замечает его, не заговаривает с ним. Не однажды он хотел пустить в кучу людей стулом, но обида, становясь всё тяжелее, давила сердце, обессиливала руки, и, постояв несколько
минут, — они
шли медленно, — Бурмистров, не поднимая головы, тихонько ушел из трактира.
Через несколько
минут она
шла по улице слободы, решив спрятаться у Серафимы Пушкаревой,
шла — и в голове у нее вспыхивали одна за другой обидные и протестующие мысли
о том, что — вот, нужно прятаться, что Четыхер может разрывать на ней одежду и грозить побоями ей, что над ней будут смеяться из-за связи с Девушкиным.