Неточные совпадения
— А! — сказал Левин, более слушая звук ее голоса, чем слова, которые она говорила, всё время думая
о дороге, которая
шла теперь лесом, и обходя те
места, где бы она могла неверно ступить.
Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при мысли
о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том
месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы
идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я
иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
Поддерживая друг друга,
идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это
место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний
о нем…
«А — что бы я сказал на
месте царя?» — спросил себя Самгин и
пошел быстрее. Он не искал ответа на свой вопрос, почувствовав себя смущенным догадкой
о возможности своего сродства с царем.
— На кой черт надо помнить это? — Он выхватил из пазухи гранки и высоко взмахнул ими. — Здесь
идет речь не
о временном союзе с буржуазией, а
о полной, безоговорочной сдаче ей всех позиций критически мыслящей разночинной интеллигенции, — вот как понимает эту штуку рабочий, приятель мой, эсдек, большевичок… Дунаев. Правильно понимает. «Буржуазия, говорит, свое взяла, у нее конституция есть, а — что выиграла демократия, служилая интеллигенция?
Место приказчика у купцов?» Это — «соль земли» в приказчики?
Я наказывал куму
о беглых мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам на
место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а я пал в ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „
Пошел,
пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай бумагу!“ А бумаги я не подавал.
Вот четвертый день все
идут толки
о месте.
Японцы уехали с обещанием вечером привезти ответ губернатора
о месте. «Стало быть,
о прежнем, то есть об отъезде, уже нет и речи», — сказали они, уезжая, и стали отирать себе рот, как будто стирая прежние слова. А мы начали толковать
о предстоящих переменах в нашем плане. Я еще, до отъезда их, не утерпел и вышел на палубу. Капитан распоряжался привязкой парусов. «Напрасно, — сказал я, — велите опять отвязывать, не
пойдем».
— А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, — говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий человек по нашим
местам был… Да-с. Ноньче таких и людей, почитай, нет… Малодушный народ
пошел ноньче. А мы и
о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и в лесу живем, а когда в городе дрова рубят — и к нам щепки летят.
Прочти им об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке,
о том, как Иаков
пошел к Лавану и боролся во сне с Господом и сказал: «Страшно
место сие», — и поразишь благочестивый ум простолюдина.
— Ну да, гулять, и я то же говорю. Вот ум его и
пошел прогуливаться и пришел в такое глубокое
место, в котором и потерял себя. А между тем, это был благодарный и чувствительный юноша,
о, я очень помню его еще вот таким малюткой, брошенным у отца в задний двор, когда он бегал по земле без сапожек и с панталончиками на одной пуговке.
— Видите ли… нет… я не совсем читал, но…
место о Татьяне, зачем она не
пошла с Онегиным, я читал.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер. Волны с шумом бились
о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски
пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с
места. Я медленно погружался в воду.
Вместе с Дерсу мы выработали такой план: с реки Фудзина
пойти на Ното, подняться до ее истоков, перевалить через Сихотэ-Алинь и по реке Вангоу снова выйти на Тадушу. Дерсу знал эти
места очень хорошо, и потому расспрашивать китайцев
о дороге не было надобности.
Вдруг в одном
месте я поскользнулся и упал, больно ушибив колено
о камень. Я со стоном опустился на землю и стал потирать больную ногу. Через минуту прибежал Леший и сел рядом со мной. В темноте я его не видел — только ощущал его теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и
пошел в ту сторону, где было не так темно. Не успел я сделать и 10 шагов, как опять поскользнулся, потом еще раз и еще.
Голод сильно мучил людей. Тоскливо сидели казаки у огня, вздыхали и мало говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерсу
о том, не заблудились ли мы, правильно ли мы
идем. Но он сам был в этих
местах первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы как-нибудь утолить голод, казаки легли раньше спать. Я тоже лег, но мне не спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь.
От перевала Венюкова Сихотэ-Алинь имеет вид гряды, медленно повышающейся на север. Этот подъем так незаметен для глаза, что во время пути совершенно забываешь, что
идешь по хребту, и только склоны по сторонам напоминают
о том, что находишься на водоразделе.
Места эти покрыты березняком, которому можно дать не более 40 лет. Он, вероятно, появился здесь после пожаров.
Он редко играл роль в домашней жизни. Но Марья Алексевна была строгая хранительница добрых преданий, и в таком парадном случае, как объявление дочери
о предложении, она назначила мужу ту почетную роль, какая по праву принадлежит главе семейства и владыке. Павел Константиныч и Марья Алексевна уселись на диване, как на торжественнейшем
месте, и
послали Матрену просить барышню пожаловать к ним.
Но во всяком случае Мерцалова и Вера Павловна значительно поурезали крылья своим мечтам и стали заботиться
о том, чтобы хотя удержаться на
месте, а уж не
о том, чтоб
идти вперед.
Кирила Петрович с великим удовольствием стал рассказывать подвиг своего француза, ибо имел счастливую способность тщеславиться всем, что только ни окружало его. Гости со вниманием слушали повесть
о Мишиной смерти и с изумлением посматривали на Дефоржа, который, не подозревая, что разговор
шел о его храбрости, спокойно сидел на своем
месте и делал нравственные замечания резвому своему воспитаннику.
Симоновский архимандрит Мелхиседек сам предложил
место в своем монастыре. Мелхиседек был некогда простой плотник и отчаянный раскольник, потом обратился к православию,
пошел в монахи, сделался игумном и, наконец, архимандритом. При этом он остался плотником, то есть не потерял ни сердца, ни широких плеч, ни красного, здорового лица. Он знал Вадима и уважал его за его исторические изыскания
о Москве.
Она решается не видеть и удаляется в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «
Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят
о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не сделать какой-нибудь истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с
места на
место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
Молодой человек, который кричал на всех перекрестках про взяточников, говорил
о каком-то новом поколении, —
идет к нам же просить доходного
места, чтоб брать взятки!..
—
О, не беспокойтесь! Я уже
послал письма во все
места. Будущность моей дочери, как вы ее… как вы говорите… обеспечена. Не беспокойтесь.
До Петрова дня оставались еще целые сутки, а на росстани народ уже набирался. Это были все дальние богомольцы, из глухих раскольничьих углов и дальних
мест. К
о. Спиридонию
шли благочестивые люди даже из Екатеринбурга и Златоуста,
шли целыми неделями. Ключевляне и самосадчане приходили последними, потому что не боялись опоздать. Это было на руку матери Енафе: она побаивалась за свою Аглаиду… Не вышло бы чего от ключевлян, когда узнают ее. Пока мать Енафа мало с кем говорила, хотя ее и знали почти все.
Этот благочестивый разговор подействовал на Аграфену самым успокаивающим образом. Она ехала теперь по
местам, где спасались свои раскольники-старцы и угодники,
слава о которых прошла далеко. Из Москвы приезжают на Крестовые острова. Прежде там скиты стояли, да разорены никонианами. Инок Кирилл рассказывал ей про схоронившуюся по скитам свою раскольничью святыню, про тихую скитскую жизнь и в заключение запел длинный раскольничий стих...
Но за Ямой на много лет — даже до сего времени — осталась темная
слава, как
о месте развеселом, пьяном, драчливом и в ночную пору небезопасном.
Отец
пошел на вспаханную, но еще не заборонованную десятину, стал что-то мерить своей палочкой и считать, а я, оглянувшись вокруг себя и увидя, что в разных
местах много людей и лошадей двигались так же мерно и в таком же порядке взад и вперед, — я крепко задумался, сам хорошенько не зная
о чем.
Перекликав всех по списку и испытав в степени знания, Матвей Васильич задал урок на следующий раз: дело
шло тоже
о цифрах, об их
местах и
о значении нуля.
Большинство однокашников, с свойственною юности рьяностью, поспешило занять соответственные
места: кто в цирке Гверры, кто в цирке Лежара, кто в ресторане Леграна, кто в ресторане Сен-Жоржа (дело
идет о сороковых годах).
А назавтра опять белый день, с новым повторением тех же подробностей и того же празднословия! И это не надоедает… напротив! Встречаешься с этим днем, точно с старым другом, с которым всегда есть
о чем поговорить, или как с насиженным
местом, где знаешь наверное, куда
идти, и где всякая мелочь говорит
о каком-нибудь приятном воспоминании.
Подписчик драгоценен еще и в том смысле, что он приводит за собою объявителя. Никакая кухарка, ни один дворник не
пойдут объявлять
о себе в газету, которая считает подписчиков единичными тысячами. И вот из скромных дворнических лепт образуется ассигнационная груда. Найдут ли алчущие кухарки искомое
место — это еще вопрос; но газетчик свое дело сделал; он спустил кухаркину лепту в общую пропасть, и затем ему и в голову не придет, что эта лепта составляет один из элементов его благосостояния.
Выслушав все это, Калинович вздохнул. Он приказал старику, чтоб тот не болтал
о том, что ему говорил, и, заставив его взять три целковых, велел теперь
идти домой; но Григорий Васильев не двигался с
места.
Он пожертвовал этому чувству весьма многим — и обжитым
местом, и квартеркой с мягкой мебелью, заведенной осьмилетним старанием, и знакомствами, и надеждами на богатую женитьбу, — он бросил всё и подал еще в феврале в действующую армию, мечтая
о бессмертном венке
славы и генеральских эполетах.
Александров
идет в лазарет по длинным, столь давно знакомым рекреационным залам; их полы только что натерты и знакомо пахнут мастикой, желтым воском и крепким, терпким, но все-таки приятным потом полотеров. Никакие внешние впечатления не действуют на Александрова с такой силой и так тесно не соединяются в его памяти с
местами и событиями, как запахи. С нынешнего дня и до конца жизни память
о корпусе и запах мастики останутся для него неразрывными.
— Ну, теперь
идите в роту и, кстати, возьмите с собою ваш журнальчик. Нельзя сказать, чтобы очень уж плохо было написано. Мне моя тетушка первая указала на этот номер «Досугов», который случайно купила. Псевдоним ваш оказался чрезвычайно прозрачным, а кроме того, третьего дня вечером я проходил по роте и отлично слышал галдеж
о вашем литературном успехе. А теперь, юнкер, — он скомандовал, как на учении: — На
место. Бегом ма-а-арш.
Арина Прохоровна, не найдя на
месте Марьи Игнатьевны и младенца и смекнув, что худо, хотела было бежать домой, но остановилась у ворот и
послала сиделку «спросить во флигеле, у господина, не у них ли Марья Игнатьевна и не знает ли он чего
о ней?» Посланница воротилась, неистово крича на всю улицу.
Беседа между поименованными тремя лицами, конечно,
шла о масонстве и в настоящее время исключительно по поводу книги Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Сусанна, уже нисколько не конфузясь, просила своих наставников растолковать ей некоторые
места, которые почему-либо ее или поражали, или казались ей непонятными.
— Покуда — все-с. А там
пойдут правила
о благопристойном поведении в банях и других публичных
местах, и наконец,
о благопристойности в собственных квартирах.
Кто-то из пассажиров сидел рядом с Еленой и по книжке путеводителя рассказывал, нарочно громко, чтобы его слышали кругом,
о тех
местах, которые
шли навстречу пароходу, и она без всякого участия, подавленная кошмарным ужасом вчерашнего, чувствуя себя с ног до головы точно вывалянной в вонючей грязи, со скукою глядела, как развертывались перед нею прекрасные
места Крымского полуострова.
Серебряный видел с своего
места, как Вяземский изменился в лице и как дикая радость мелькнула на чертах его, но не слыхал он,
о чем
шла речь между князем и Иваном Васильевичем.
Однажды бурмистр из дальней вотчины, Антон Васильев, окончив барыне Арине Петровне Головлевой доклад
о своей поездке в Москву для сбора оброков с проживающих по паспортам крестьян и уже получив от нее разрешение
идти в людскую, вдруг как-то таинственно замялся на
месте, словно бы за ним было еще какое-то слово и дело,
о котором он и решался и не решался доложить.
Время
шло, а выжидаемая день за днем бумага
о назначении инспектором все не приходила. И частных сведений
о месте никаких не было. Справиться у самой княгини Передонов не смел: Варвара постоянно пугала его тем, что она — знатная. И ему казалось, что если бы он сам вздумал к ней писать, то вышли бы очень большие неприятности. Он не знал, что именно могли с ним сделать по княгининой жалобе, но это-то и было особенно страшно. Варвара говорила...
«Максим меня доедет!» — пригрозил Кожемякин сам себе, тихонько, точно воровать
шёл, пробираясь в комнату. Там он сел на привычное
место, у окна в сад, и, сунув голову, как в мешок, в думы
о завтрашнем дне, оцепенел в них, ничего не понимая, в нарастающем желании спрятаться куда-то глубоко от людей.
Матвей встал и
пошёл в амбар. Хотелось облиться с ног до головы ледяной водой или сунуть голову куда-нибудь в тёмное, холодное
место и ничего не видеть, не слышать, не думать ни
о чём.
Трудно жить на
месте, трудно перебираться;
пойдут мелкие сплетни, вертись около своего очага, книгу под лавку; надобно думать
о деньгах,
о запасах.
Таким образом, если вам угодно, я, проезжая по России до
места моего приюта, получил уже довольно своеобычные уроки и составил себе довольно самостоятельное понятие
о том, что может ждать меня в предстоящем. Все, что я ни видал, все для меня было сюрпризом, и я получил наклонность ждать, что вперед
пойдет все чуднее и чуднее.
— Что говорить! Добрая, ласковая душа его: все оттого, матушка! Памятен оттого ему всяк человек, всяк уголок родного
места… Да, добрый у тебя сынок; наградил тебя господь милосердый:
послал на старости лет утешение!.. Полно, матушка Анна Савельевна,
о чем тужить… послушай-ка лучше… вот он тут еще пишет...
Вышневский (хохочет). Ха, ха, ха!.. Юсов! Вот они, герои-то! Молодой человек, который кричал на всех перекрестках про взяточников, говорил
о каком-то новом поколении,
идет к нам же просить доходного
места, чтобы брать взятки! Хорошо новое поколение! ха, ха, ха!
— Вот и
слава тебе, господи! — сказал подрядчик, неторопливо застегивая поддевку и приосаниваясь. Потом он, медленно поворачивая голову, оглядел леса на баржах и звонко крикнул: — По-о
местам, ребятушки!