Неточные совпадения
— Не то еще услышите,
Как до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней заре.
На башню как подымется
Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку пить! — «И-ду!..»
«
Иду»-то это в воздухе
Час целый откликается…
Такие жеребцы!..
Он глубоко задумался
о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать лет беспрерывного гнета не добьют окончательно?
Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я
иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по книге, а не иначе!»
Лидию он встретил на другой день утром, она
шла в купальню, а он, выкупавшись, возвращался на дачу. Девушка вдруг встала пред ним, точно опустилась из воздуха. Обменявшись несколькими фразами
о жарком утре,
о температуре
воды, она спросила...
Потом он вспомнил, что не успел вымыться в вагоне,
пошел в уборную, долго мылся, забыл
о самоваре и внес его в столовую бешено кипящим, полосатым от засохших потоков
воды.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась
о берег и стены купальни; в синеватой
воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по
воде косо влачилась за нею розовая тень.
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном, в синей куртке, который наступает на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих глаз, цвета морской
воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет говорить, разумеется,
о том, откуда
идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т. п.
Когда мы подошли к реке, было уже около 2 часов пополудни. Со стороны моря дул сильный ветер. Волны с шумом бились
о берег и с пеной разбегались по песку. От реки в море тянулась отмель. Я без опаски
пошел по ней и вдруг почувствовал тяжесть в ногах. Хотел было я отступить назад, но, к ужасу своему, почувствовал, что не могу двинуться с места. Я медленно погружался в
воду.
Утром мы сразу почувствовали, что Сихотэ-Алинь отделил нас от моря: термометр на рассвете показывал — 20°С. Здесь мы расстались с Сунцаем. Дальше мы могли
идти сами; течение
воды в реке должно было привести нас к Бикину. Тем не менее Дерсу обстоятельно расспросил его
о дороге.
Вдруг раздались крики. Опасность появилась с той стороны, откуда мы ее вовсе не ожидали. По ущелью, при устье которого мы расположились,
шла вода. На наше счастье, одна сторона распадка была глубже.
Вода устремилась туда и очень скоро промыла глубокую рытвину. Мы с Чжан Бао защищали огонь от дождя, а Дерсу и стрелки боролись с
водой. Никто не думал
о том, чтобы обсушиться, — хорошо, если удавалось согреться.
3 часа мы
шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум
воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун,
о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки на небе и палило вовсю. Лошади
шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Долина Тютихе — денудационная; она слагается из целого ряда котловин, замыкаемых горами. Проходы из одной котловины в другую до того узки, что трудно усмотреть, откуда именно течет река. Очень часто какой-нибудь приток мы принимали за самое Тютихе, долго
шли по нему и только по направлению течения
воды узнавали
о своей ошибке.
Когда Полуянов выходил из каюты, он видел, как Галактион
шел по палубе, а Харитина
о чем-то умоляла его и крепко держала за руку. Потом Галактион рванулся от нее и бросился в
воду. Отчаянный женский крик покрыл все.
На полдороге стало темнеть, и скоро нас окутала настоящая тьма. Я уже потерял надежду, что когда-нибудь будет конец этой прогулке, и
шел ощупью, болтаясь по колена в
воде и спотыкаясь
о бревна. Кругом меня и моих спутников там и сям мелькали или тлели неподвижно блуждающие огоньки; светились фосфором целые лужи и громадные гниющие деревья, а сапоги мои были усыпаны движущимися точками, которые горели, как ивановские светляки.
Крузенштерн был в Аниве в апреле, когда
шла сельдь, и от необычайного множества рыбы, китов и тюленей
вода, казалось, кипела, между тем сетей и неводов у японцев не было, в они черпали рыбу ведрами, и, значит,
о богатых рыбных ловлях, которые были поставлены на такую широкую ногу впоследствии, тогда и помину не было.
На вопрос мой
о сем он ответствовал: — Если бы, государь мой, с одной стороны поставлена была виселица, а с другой глубокая река и, стоя между двух гибелей, неминуемо бы должно было
идти направо или налево, в петлю или в
воду, что избрали бы вы, чего бы заставил желать рассудок и чувствительность?
Вопрос главным образом
шел о вассер-штольне, при помощи которой предполагалось отвести
воду из главной шахты в Балчуговку.
Где-то капает
о камень
вода. Никого. Я с тоскливой радостью чувствую: спасен. Медленно
иду по коридору, назад. Дрожащий пунктир лампочек на потолке все тусклее, тусклее…
Опасность, представляемая простотою, заключается в том, что она имеет все свойства
воды, а потому от нее можно ожидать всяких видов, кроме тех, которые свидетельствуют
о сознательности. Как в
воде случайно отражается и лучезарное небо, и небо угрожающее, так и в глупости случайно отражается и благоволение и ехидство. А так как речь
идет о глупости властной, которую в большинстве случаев окружают всевозможные своекорыстия и алчности, то ехидство встречается несомненно чаще, чем благоволение.
Санин исполнил их желание, но так как слова «Сарафана» и особенно: «По улице мостовой» (sur une ruà pavee une jeune fille allait à l'eau [По замощенной улице молодая девушка
шла за
водой (фр.).] — он так передал смысл оригинала) — не могли внушить его слушательницам высокое понятие
о русской поэзии, то он сперва продекламировал, потом перевел, потом спел пушкинское: «Я помню чудное мгновенье», положенное на музыку Глинкой, минорные куплеты которого он слегка переврал.
И, однако, все эти грубости и неопределенности, всё это было ничто в сравнении с главною его заботой. Эта забота мучила его чрезвычайно, неотступно; от нее он худел и падал духом. Это было нечто такое, чего он уже более всего стыдился и
о чем никак не хотел заговорить даже со мной; напротив, при случае лгал и вилял предо мной, как маленький мальчик; а между тем сам же
посылал за мною ежедневно, двух часов без меня пробыть не мог, нуждаясь во мне, как в
воде или в воздухе.
Палуба медленно-медленно поднималась передним концом кверху, останавливалась на секунду в колеблющемся равновесии и вдруг, дрогнув, начинала опускаться вниз все быстрее и быстрее, и вот, точно шлепнувшись
о воду,
шла опять вверх.
Сказав, исчезла. В нетерпенье
Благоразумный наш герой
Тотчас отправился домой,
Сердечно позабыв
о славеИ даже
о княжне младой;
И шум малейший по дубраве,
Полет синицы, ропот
водЕго бросали в жар и в пот.
Матвей встал и
пошёл в амбар. Хотелось облиться с ног до головы ледяной
водой или сунуть голову куда-нибудь в тёмное, холодное место и ничего не видеть, не слышать, не думать ни
о чём.
Нередко говорил он: «Много уплыло по вешней
воде», и говорил он это без огорчения, как будто речь
шла о другом человеке, а не
о нем…
Пароход
пошел тише.
О белые борта плескалась и всхлипывала, точно жалуясь, мутно-зеленая
вода; мраморные дома, высокие башни, ажурные террасы не отражались в ней. Раскрылась черная пасть порта, тесно набитая множеством судов.
— Тем хуже… Но это не возражение… — сказала девушка и точно холодной
водой плеснула в лицо Ильи. Он опёрся руками
о прилавок, нагнулся, точно хотел перепрыгнуть через него, и, встряхивая курчавой головой, обиженный ею, удивлённый её спокойствием, смотрел на неё несколько секунд молча. Её взгляд и неподвижное, уверенное лицо сдерживали его гнев, смущали его. Он чувствовал в ней что-то твёрдое, бесстрашное. И слова, нужные для возражения, не
шли ему на язык.
Вот —
идут по сходням торопливо, тяжелыми шагами, — доски сходен звучно и сердито хлюпают
о воду…
Особенная же забота у него
шла о кадетах-арестантах, которых сажали на хлеб и
воду, в такие устроенные при Демидове особенные карцеры, куда товарищи не могли оставить арестантам подаяние. Андрей Петрович всегда знал по счету пустых столовых приборов, сколько арестованных, но кадеты не опускали случая с своей стороны еще ему особенно об этом напомнить. Бывало, проходя мимо его из столовой, под ритмический топот шагов, как бы безотносительно произносят...
Это воспоминание так взволновало Петра Иваныча, что он некоторое время не говорил, а только испускал глухое рычание. Лицо у него сначала побагровело, потом посинело, так что я не на шутку начал опасаться за окончание рассказа
о его похождениях. Но,
слава богу, выпив стакан
воды, он успокоился.
А Наталья
пошла к себе в комнату. Долго сидела она в недоумении на своей кроватке, долго размышляла
о последних словах Рудина и вдруг сжала руки и горько заплакала.
О чем она плакала — Бог ведает! Она сама не знала, отчего у ней так внезапно полились слезы. Она утирала их, но они бежали вновь, как
вода из давно накопившегося родника.
Письмо
шло довольно долго и пришло в деревню во время совершенной распутицы,
о которой около Москвы не могут иметь и понятия; дорога прорывалась на каждом шагу, и во всяком долочке была зажора, то есть снег, насыщенный
водою; ехать было почти невозможно.
Справа по обрыву стоял лес, слева блестело утреннее красивое море, а ветер дул на счастье в затылок. Я был рад, что
иду берегом. На гравии бежали, шумя, полосы зеленой
воды, отливаясь затем назад шепчущей
о тишине пеной. Обогнув мыс, мы увидели вдали, на изгибе лиловых холмов берега, синюю крышу с узким дымком флага, и только тут я вспомнил, что Эстамп ждет известий. То же самое, должно быть, думал Дюрок, так как сказал...
Казалось, у самого лица вздрагивают огни гавани. Резкий как щелчки дождь бил в лицо. В мраке суетилась
вода, ветер скрипел и выл, раскачивая судно. Рядом стояла «Мелузина»; там мучители мои, ярко осветив каюту, грелись водкой. Я слышал, что они говорят, и стал прислушиваться внимательнее, так как разговор
шел о каком-то доме, где полы из чистого серебра,
о сказочной роскоши, подземных ходах и многом подобном. Я различал голоса Патрика и Моольса, двух рыжих свирепых чучел.
Ветер приносил из города ворчливый шумок, точно там кипел огромный самовар, наполненный целым озером
воды. На двор въехала лошадь Алексея, на козлах экипажа сидел одноглазый фельдшер Морозов; выскочила Ольга, окутанная шалью. Артамонов испугался и, забыв
о боли в ногах, вскочил,
пошёл встречу ей.
Вся цивилизованная природа свидетельствует
о скором пришествии вашем. Улица ликует, дома терпимости прихорашиваются, половые и гарсоны в трактирах и ресторанах в ожидании млеют, даже стерляди в трактирных бассейнах — и те резвее играют в
воде, словно говорят:
слава богу! кажется, скоро начнут есть и нас! По всей веселой Руси, от Мещанских до Кунавина включительно, раздается один клич:
идет чумазый!
Идет и на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и навынос!
Идет осень.
Вода холодеет. Пока ловится только маленькая рыба в мережки, в эти большие вазы из сетки, которые прямо с лодки сбрасываются на дно. Но вот раздается слух
о том, что Юра Паратино оснастил свой баркас и отправил его на место между мысом Айя и Ласпи, туда, где стоит его макрельный завод.
Рассказывал он также
о своих встречах под
водой с мертвыми матросами, брошенными за борт с корабля. Вопреки тяжести, привязанной к их ногам, они, вследствие разложения тела, попадают неизбежно в полосу
воды такой плотности, что не
идут уже больше ко дну, но и не подымаются вверх, а, стоя, странствуют в
воде, влекомые тихим течением, с ядром, висящим на ногах.
Вот Нина Ивановна, заплаканная, со стаканом минеральной
воды. Она занималась спиритизмом, гомеопатией, много читала, любила поговорить
о сомнениях, которым была подвержена, и все это, казалось Наде, заключало в себе глубокий, таинственный смысл. Теперь Надя поцеловала мать и
пошла с ней рядом.
— Отец настоятель, — ворчал он про себя. — Скорбит
о грехах мира. Нельзя, чорт возьми, и пошутить… Чорт бы побрал весь этот возвышенный тон! И эти тоже…
Идут, как в
воду опущенные… Согрешили… чувствуют…
«Так вот что значил мой сон. Пашенька именно то, что я должен был быть и чем я не был. Я жил для людей под предлогом бога, она живет для бога, воображая, что она живет для людей. Да, одно доброе дело, чашка
воды, поданная без мысли
о награде, дороже облагодетельствованных мною для людей. Но ведь была доля искреннего желания служить богу?» — спрашивал он себя, и ответ был: «Да, но всё это было загажено, заросло
славой людской. Да, нет бога для того, кто жил, как я, для
славы людской. Буду искать его».
Они гуляли и говорили
о том, как странно освещено море;
вода была сиреневого цвета, такого мягкого и теплого, и по ней от луны
шла золотая полоса.
«Ну, — говорит старик, — это уж мое дело. Молился я
о тебе: дано мне извести из темницы душу твою… Обещаешь ли меня слушаться — укажу тебе путь к покаянию». — «Обещаюсь, говорю». — «И клянешься?» — «И клянусь…» Поклялся я клятвой, потому что в ту пору совсем он завладел мною: в огонь прикажи — в огонь
пойду, а в
воду — так в
воду.
Итак, я сидел дома и не знал, что делать с собою. Впереди предстояло одно из двух: или в балаганы
идти, или в тайное юридическое общество проникнуть и послушать, как разрешается вопрос
о правах седьмой
воды на киселе на наследование после единокровных и единоутробных.
И потом снова
шел к грозному лесу и тихой
воде и будто допрашивал их
о чем-то.
«И Алексей знает, и Пантелей знает… этак, пожалуй, в огласку
пойдет, — думал он. — А народ ноне непостоянный, разом наплетут…
О, чтоб тя в нитку вытянуть, шатун проклятый!.. Напрасно вздумали мы с Сергеем Андреичем выводить их на свежую
воду, напрасно и Дюкову деньги я дал. Наплевать бы на них, на все ихние затейки — один бы конец… А приехали б опять, так милости просим мимо ворот щи хлебать!..»
Фленушка
пошла из горницы, следом за ней Параша. Настя осталась. Как в
воду опущенная, молча сидела она у окна, не слушая разговоров про сиротские дворы и бедные обители. Отцовские речи про жениха глубоко запали ей на сердце. Теперь знала она, что Патап Максимыч в самом деле задумал выдать ее за кого-то незнаемого. Каждое слово отцовское как ножом ее по сердцу резало. Только
о том теперь и думает Настя, как бы избыть грозящую беду.
В селе Никольском, в праздник, народ
пошел к обедне. На барском дворе остались скотница, староста и конюх. Скотница
пошла к колодцу за
водой. Колодезь был на самом дворе. Она вытащила бадью, да не удержала. Бадья сорвалась, ударилась
о стенку колодца и оторвала веревку. Скотница вернулась в избу и говорит старосте...
— Вы
о ком это, дети?
О Павле Артемьевне? — осведомилась, незаметно подходя к разговаривающим, тетя Леля. — Плохо ей, бедняжке! На теплые
воды доктора ее
посылают. Жаль ее, бедную… — прошептала горбунья, и лучистые глаза Елены Дмитриевны подернулись туманом.
Теперь больше здесь делать было нечего, и я
пошел домой. Когда я подходил к фанзе Кивета, из лесу вышли два удэхейца Вензи и Дилюнга, и мы вместе вошли в дом. Я стал рассказывать своим спутникам
о том, что видел, и думал, что сообщаю им что-то новое, оригинальное, но удэхейцы сказали мне, что филин всегда таким образом ловит рыбу. Иногда он так долго сидит в
воде, что его хвост и крылья плотно вмерзают в лед, тогда филин погибает.
— А? Да, да, да, все так.
Вода спит слышно. Ходит некто, кто сам с собою говорит, говоря, в ладоши хлопает и, хлопая, пляшет, а за ним
идет говорящее, хлопающее и пляшущее. Все речистые глупцы и все умники без рассудка
идут на место,
о которое скользят ноги. Я слышу, скользят, но у меня медвежье ухо.