Неточные совпадения
Осип. «Еще, говорит, и
к городничему
пойду; третью неделю барин
денег не плотит. Вы-де с барином, говорит, мошенники, и барин твой — плут. Мы-де, говорит, этаких шерамыжников и подлецов видали».
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи
пошли за урожаями, комет не появлялось, а
денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
30 сентября показалось с утра солнце, и, надеясь на погоду, Левин стал решительно готовиться
к отъезду. Он велел насыпать пшеницу,
послал к купцу приказчика, чтобы взять
деньги, и сам поехал по хозяйству, чтобы сделать последние распоряжения перед отъездом.
Мери
пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рассказчица встретила ее на дороге
к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери сказала, что
идет в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать
денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась.
Ах да: она говорит и кричит, что так как ее все теперь бросили, то она возьмет детей и
пойдет на улицу, шарманку носить, а дети будут петь и плясать, и она тоже, и
деньги собирать, и каждый день под окно
к генералу ходить…
Кнуров. Что тут ценить! Пустое дело! Триста рублей это стоит. (Достает из бумажника
деньги и отдает Огудаловой.) До свиданья! Я
пойду еще побродить… Я нынче на хороший обед рассчитываю. За обедом увидимся. (
Идет к двери.)
— То же самое, конечно, — удивленно сказал Гогин. — Московское выступление рабочих показало, что мелкий обыватель
идет за силой, — как и следовало ожидать. Пролетариат должен готовиться
к новому восстанию. Нужно вооружаться, усилить пропаганду в войсках. Нужны
деньги и — оружие, оружие!
— Где Лидия? — спросил Макаров, прежде чем успел сделать это Клим. Спрыгнув на панель, девушка механически, но все-таки красивым жестом сунула извозчику
деньги и
пошла к дому, уже некрасиво размахивая зонтом в одной руке, шляпой в другой; истерически громко она рассказывала...
— «Война тянется, мы все пятимся и
к чему придем — это непонятно. Однако поговаривают, что солдаты сами должны кончить войну. В пленных есть такие, что говорят по-русски. Один фабричный работал в Питере четыре года, он прямо доказывал, что другого средства кончить войну не имеется, ежели эту кончат, все едино другую начнут. Воевать выгодно, военным чины
идут, штатские
деньги наживают. И надо все власти обезоружить, чтобы утверждать жизнь всем народом согласно и своею собственной рукой».
Не жаден на
славу, равнодушен
к деньгам.
Отец его, провинциальный подьячий старого времени, назначал было сыну в наследство искусство и опытность хождения по чужим делам и свое ловко пройденное поприще служения в присутственном месте; но судьба распорядилась иначе. Отец, учившийся сам когда-то по-русски на медные
деньги, не хотел, чтоб сын его отставал от времени, и пожелал поучить чему-нибудь, кроме мудреной науки хождения по делам. Он года три
посылал его
к священнику учиться по-латыни.
Он три раза перевернулся на диване от этого известия, потом посмотрел в ящик
к себе: и у него ничего не было. Стал припоминать, куда их дел, и ничего не припомнил; пошарил на столе рукой, нет ли медных
денег, спросил Захара, тот и во сне не видал. Она
пошла к братцу и наивно сказала, что в доме
денег нет.
Ты знаешь, этот старый князь
к тебе совсем расположен; ты чрез его покровительство знаешь какие связи можешь завязать; а что до того, что у тебя нет фамилии, так нынче этого ничего не надо: раз ты тяпнешь
деньги — и
пойдешь, и
пойдешь, и чрез десять лет будешь таким миллионером, что вся Россия затрещит, так какое тебе тогда надо имя?
Но потерянность моя все еще продолжалась; я принял
деньги и
пошел к дверям; именно от потерянности принял, потому что надо было не принять; но лакей, уж конечно желая уязвить меня, позволил себе одну самую лакейскую выходку: он вдруг усиленно распахнул предо мною дверь и, держа ее настежь, проговорил важно и с ударением, когда я проходил мимо...
— Надо, надо! — завопил я опять, — ты ничего не понимаешь, Ламберт, потому что ты глуп! Напротив, пусть
пойдет скандал в высшем свете — этим мы отмстим и высшему свету и ей, и пусть она будет наказана! Ламберт, она даст тебе вексель… Мне
денег не надо — я на
деньги наплюю, а ты нагнешься и подберешь их
к себе в карман с моими плевками, но зато я ее сокрушу!
— Вы говорите: Версилову десять тысяч. Если я беру у вас теперь, то, конечно, эти
деньги пойдут в зачет двадцати тысяч Версилова; я иначе не допускаю. Но… но я наверно и сам отдам… Да неужели же вы думаете, что Версилов
к вам ходит за
деньгами?
Этому чиновнику
посылают еще сто рублей
деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла глаза.
— Купец был уже в экстазе, — слегка улыбаясь, говорила Китаева, — и у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как у него не достало
денег, то он
послал к себе в номер эту самую Любашу,
к которой он получил предилекция, — сказала она, взглянув на подсудимую.
— Приехала домой, — продолжала Маслова, уже смелее глядя на одного председателя, — отдала хозяйке
деньги и легла спать. Только заснула — наша девушка Берта будит меня. «Ступай, твой купец опять приехал». Я не хотела выходить, но мадам велела. Тут он, — она опять с явным ужасом выговорила это слово: он, — он всё поил наших девушек, потом хотел
послать еще за вином, а
деньги у него все вышли. Хозяйка ему не поверила. Тогда он меня
послал к себе в номер. И сказал, где
деньги и сколько взять. Я и поехала.
— Не могу знать!.. А где я тебе возьму
денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же о чем-нибудь, когда
идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду
к барину и буду просить
денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда
денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее
к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо было
идти «
деньги считать», и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
Захочу, и не
пойду я теперь никуда и ни
к кому, захочу — завтра же отошлю Кузьме все, что он мне подарил, и все
деньги его, а сама на всю жизнь работницей поденной
пойду!..
Это он припомнил о вчерашних шести гривнах, пожертвованных веселою поклонницей, чтоб отдать «той, которая меня бедней». Такие жертвы происходят как епитимии, добровольно на себя почему-либо наложенные, и непременно из
денег, собственным трудом добытых. Старец
послал Порфирия еще с вечера
к одной недавно еще погоревшей нашей мещанке, вдове с детьми, пошедшей после пожара нищенствовать. Порфирий поспешил донести, что дело уже сделано и что подал, как приказано ему было, «от неизвестной благотворительницы».
— Так вы бы так и спросили с самого начала, — громко рассмеялся Митя, — и если хотите, то дело надо начать не со вчерашнего, а с третьеводнишнего дня, с самого утра, тогда и поймете, куда, как и почему я
пошел и поехал.
Пошел я, господа, третьего дня утром
к здешнему купчине Самсонову занимать у него три тысячи
денег под вернейшее обеспечение, — это вдруг приспичило, господа, вдруг приспичило…
Но
идти к ней, объявить ей мою измену и на эту же измену, для исполнения же этой измены, для предстоящих расходов на эту измену, у ней же, у Кати же, просить
денег (просить, слышите, просить!) и тотчас от нее же убежать с другою, с ее соперницей, с ее ненавистницей и обидчицей, — помилуйте, да вы с ума сошли, прокурор!
— Без сомнения. Оставим это, — отрезала она. — Слушайте: я с вами туда на похороны
идти теперь не могу. Я
послала им на гробик цветов.
Деньги еще есть у них, кажется. Если надо будет, скажите, что в будущем я никогда их не оставлю… Ну, теперь оставьте меня, оставьте, пожалуйста. Вы уж туда опоздали,
к поздней обедне звонят… Оставьте меня, пожалуйста!
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты сегодня уже ей откланялся, с
деньгами или без
денег, потому что я дальше тянуть не могу, дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя
к отцу
пошлю.
— А вот как от Фени вышел и
шел к Перхотину, дорогой и сорвал с шеи и вынул
деньги.
— Я должен вам сообщить, — произнес тоже дрожащим голосом Алеша, — о том, что сейчас было у него с отцом. — И он рассказал всю сцену, рассказал, что был послан за
деньгами, что тот ворвался, избил отца и после того особенно и настоятельно еще раз подтвердил ему, Алеше,
идти «кланяться»… — Он
пошел к этой женщине… — тихо прибавил Алеша.
«Помните того парня, господа, что убил купца Олсуфьева, ограбил на полторы тысячи и тотчас же
пошел, завился, а потом, не припрятав даже хорошенько
денег, тоже почти в руках неся, отправился
к девицам».
Поколь, дескать, я ношу на себе эти
деньги — „я подлец, но не вор“, ибо всегда могу
пойти к оскорбленной мною невесте и, выложив пред нею эту половину всей обманно присвоенной от нее суммы, всегда могу ей сказать: „Видишь, я прокутил половину твоих
денег и доказал тем, что я слабый и безнравственный человек и, если хочешь, подлец (я выражаюсь языком самого подсудимого), но хоть и подлец, а не вор, ибо если бы был вором, то не принес бы тебе этой половины оставшихся
денег, а присвоил бы и ее, как и первую половину“.
Утром я проснулся рано. Первая мысль, которая мне доставила наслаждение, было сознание, что более нести котомку не надо. Я долго нежился в кровати. Затем оделся и
пошел к начальнику Иманского участка Уссурийского казачьего войска Г.Ф. Февралеву. Он принял меня очень любезно и выручил
деньгами.
Гости стали прощаться между собою, и каждый отправился в комнату, ему назначенную. А Антон Пафнутьич
пошел с учителем во флигель. Ночь была темная. Дефорж освещал дорогу фонарем, Антон Пафнутьич
шел за ним довольно бодро, прижимая изредка
к груди потаенную суму, дабы удостовериться, что
деньги его еще при нем.
Дело
пошло в сенат. Сенат решил,
к общему удивлению, довольно близко
к здравому смыслу. Наломанный камень оставить помещику, считая ему его в вознаграждение за помятые поля.
Деньги, истраченные казной на ломку и работу, до ста тысяч ассигнациями, взыскать с подписавших контракт о работах. Подписавшиеся были: князь Голицын, Филарет и Кушников. Разумеется — крик, шум. Дело довели до государя.
Повитушке, вместо красной, дали беленькую
деньгами да один воз провизии
послали по первопутке, а другой
к Масленице.
А именно: все время, покуда она жила в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом; кровать ее ставили в той же комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных
к этой комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали
деньгами десять рублей на ассигнации и
посылали зимой в ее городской дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
Передо мной счет трактира Тестова в тридцать шесть рублей с погашенной маркой и распиской в получении
денег и подписями: «В. Долматов и О. Григорович». Число — 25 мая. Год не поставлен, но, кажется, 1897-й или 1898-й. Проездом из Петербурга зашли ко мне мой старый товарищ по сцене В. П. Долматов и его друг О. П. Григорович, известный инженер, москвич. Мы
пошли к Тестову пообедать по-московски. В левой зале нас встречает патриарх половых, справивший сорокалетний юбилей, Кузьма Павлович.
Добивает Цаплю всеведущий сыщик и
идет дальше,
к ювелирным палаткам, где выигравшие
деньги шулера обращают их в золотые вещи, чтоб потом снова проиграться на мельницах…
В письме
к П. В. Нащокину А. С. Пушкин 20 января 1835 года пишет: «Пугачев сделался добрым, исправным плательщиком оброка… Емелька Пугачев оброчный мой мужик…
Денег он мне принес довольно, но как около двух лет жил я в долг, то ничего и не остается у меня за пазухой и все
идет на расплату».
—
Деньги — весьма сомнительный и даже опасный предмет, — мягко не уступал поп Макар. — Во-первых,
деньги тоже
к рукам
идут, а во-вторых, в них сокрыт великий соблазн. На что мужику
деньги, когда у него все свое есть: и домишко, и землица, и скотинка, и всякое хозяйственное обзаведение? Только и надо
деньги, что на подати.
— Ах, аспид! ах, погубитель! — застонал старик. — Видел, Михей Зотыч? Гибель моя, а не сын… Мы с Булыгиным на ножах, а он, слышь,
к Булыгиным. Уж я его, головореза, три раза проклинал и на смирение
посылал в степь, и своими руками терзал — ничего не берет. У других отцов сыновья — замена, а мне нож вострый. Сколько я
денег за него переплатил!
Петр поднял голову, точно от удара кнутом. Вынув из кармана свой кошелек, он
пошел по направлению
к слепым. Нащупав палкою переднего, он разыскал рукою деревянную чашку с медью и бережно положил туда свои
деньги. Несколько прохожих остановились и смотрели с удивлением на богато одетого и красивого панича, который ощупью подавал милостыню слепому, принимавшему ее также ощупью.
Все эти; господа принадлежат
к той категории, которую определяет Неуеденов в «Праздничном сне»: «Другой сунется в службу, в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и
пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с
деньгами»…
Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и
идет, только
к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за
деньги, за низкую земную власть.
Билеты-то я продал,
деньги взял, а
к Андреевым в контору не заходил, а
пошел, никуда не глядя, в английский магазин, да на все пару подвесок и выбрал, по одному бриллиантику в каждой, эдак почти как по ореху будут, четыреста рублей должен остался, имя сказал, поверили.
Вы, князь, я знаю,
послали потихоньку
денег, с Ганечкой, матери Бурдовского, и вот об заклад же побьюсь (хи-хи-хи, истерически хохотал он), об заклад побьюсь, что Бурдовский же и обвинит вас теперь в неделикатности форм и в неуважении
к его матери, ей-богу так, ха-ха-ха!
— А Ганька на что? Он грамотный и все разнесет по книгам… Мне уж надоело на Ястребова работать: он на моей шкуре выезжает. Будет, насосался… А Кишкин задарма отдает сейчас Сиротку, потому как она ему совсем не
к рукам. Понял?.. Лучше всего в аренду взять. Платить ему двухгривенный с золотника. На оборот
денег добудем, и все как по маслу
пойдет. Уж я вот как теперь все это дело знаю: наскрозь его прошел. Вся Кедровская дача у меня как на ладонке…
— Спесивая стала, Наташенька… Дозваться я не могла тебя, так сама
пошла: солдатке не до спеси. Ох, гляжу я на тебя, как ты маешься, так вчуже жаль… Кожу бы с себя ровно сняла да помогла тебе! Вон Горбатые не знают, куда с
деньгами деваться, а нет, чтобы
послали хоть кобылу копны
к зароду свозить.
Идти ему одному
к солдату очень уж было муторно, и он завернул
к свату Ковалю, — Ковали давно занимали
деньги у Артема под разный заклад.
— Последнее это дело! — кричала Наташка. — Хуже, чем по миру
идти. Из-за Окулка же страмили на весь завод Рачителиху, и ты же
к ней
идешь за
деньгами.