Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб знали: что вот, дискать, какую честь бог
послал городничему, — что выдает дочь свою не то чтобы
за какого-нибудь простого человека, а
за такого, что и на
свете еще не было, что может все сделать, все, все, все!
— Нужды нет, что он парадов не делает да с полками на нас не ходит, — говорили они, — зато мы при нем, батюшке,
свет у́зрили! Теперича, вышел ты
за ворота: хошь — на месте сиди; хошь — куда хошь
иди! А прежде сколько одних порядков было — и не приведи бог!
— Я пожалуюсь? Да ни
за что в
свете! Разговоры такие
пойдут, что и не рад жалобе! Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не будь этого — бросай всё! Беги на край
света!
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж
за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий. В поле чистом,
Луны при
свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго
шла одна.
Шла,
шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце в ней
Забилось чаще и сильней.
Быть может, он для блага мира
Иль хоть для
славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях
светаЖдала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И
за могильною чертою
К ней не домчится гимн времен,
Благословение племен.
— Теперь последний глоток, товарищи,
за славу и всех христиан, какие живут на
свете!
И все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах
за славу и всех христиан, какие ни есть на
свете. И долго еще повторялось по всем рядам промеж всеми куренями...
Ни
за что на
свете не
пошел бы он теперь к сундуку и даже в комнаты.
Раскольников почувствовал и понял в эту минуту, раз навсегда, что Соня теперь с ним навеки и
пойдет за ним хоть на край
света, куда бы ему ни вышла судьба.
Катерина. Если я с ним хоть раз увижусь, я убегу из дому, я уж не
пойду домой ни
за что на
свете.
Катерина. Давно люблю. Словно на грех ты к нам приехал. Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза, кажется, кабы ты поманил меня, я бы и
пошла за тобой;
иди ты хоть на край
света, я бы все
шла за тобой и не оглянулась бы.
Беда, коль пироги начнёт печи сапожник,
А сапоги тачать пирожник,
И дело не
пойдёт на лад.
Да и примечено стократ,
Что кто
за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней:
Он лучше дело всё погубит,
И рад скорей
Посмешищем стать
света,
Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:
Ему и то уж силы придаёт,
Что подвигов его свидетель целый
свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды,
за весь потерянный покой,
Ни
славою, ни почестьми не льстится,
И мыслью оживлён одной:
Что к пользе общей он трудится.
Я пришел к себе на квартиру и нашел Савельича, горюющего по моем отсутствии. Весть о свободе моей обрадовала его несказанно. «
Слава тебе, владыко! — сказал он перекрестившись. — Чем
свет оставим крепость и
пойдем куда глаза глядят. Я тебе кое-что заготовил; покушай-ка, батюшка, да и почивай себе до утра, как у Христа
за пазушкой».
— Браво! браво! Слушай, Аркадий… вот как должны современные молодые люди выражаться! И как, подумаешь, им не
идти за вами! Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть
за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на
свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты.
— Иван Пращев, офицер, участник усмирения поляков в 1831 году, имел денщика Ивана Середу. Оный Середа, будучи смертельно ранен, попросил Пращева переслать его, Середы, домашним три червонца. Офицер сказал, что
пошлет и даже прибавит
за верную службу, но предложил Середе: «Приди с того
света в день, когда я должен буду умереть». — «Слушаю, ваше благородие», — сказал солдат и помер.
По двору в сарай прошли Калитин и водопроводчик, там зажгли огонь. Самгин тихо
пошел туда, говоря себе, что этого не надо делать. Он встал
за неоткрытой половинкой двери сарая; сквозь щель на пальто его легла полоса
света и разделила надвое; стирая рукой эту желтую ленту, он смотрел в щель и слушал.
Остальной день подбавил сумасшествия. Ольга была весела, пела, и потом еще пели в опере, потом он пил у них чай, и
за чаем
шел такой задушевный, искренний разговор между ним, теткой, бароном и Ольгой, что Обломов чувствовал себя совершенно членом этого маленького семейства. Полно жить одиноко: есть у него теперь угол; он крепко намотал свою жизнь; есть у него
свет и тепло — как хорошо жить с этим!
— Боже мой, если б я знал, что дело
идет об Обломове, мучился ли бы я так! — сказал он, глядя на нее так ласково, с такою доверчивостью, как будто у ней не было этого ужасного прошедшего. На сердце у ней так повеселело, стало празднично. Ей было легко. Ей стало ясно, что она стыдилась его одного, а он не казнит ее, не бежит! Что ей
за дело до суда целого
света!
Он быстро
пошел, ожесточенный этой умышленной пыткой, этим издеванием над ним и над страстью. Потом оглянулся. Шагах в десяти от него, выступив немного на лунный
свет, она, как белая статуя в зелени, стоит неподвижно и следит
за ним с любопытством, уйдет он или нет.
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально
за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова
идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не
пойду. Но люблю вас теперь больше всего на
свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
Отдайте ваше имение нищим и
идите вслед
за спасительным
светом творчества.
Я знал, серьезно знал, все эти три дня, что Версилов придет сам, первый, — точь-в-точь как я хотел того, потому что ни
за что на
свете не
пошел бы к нему первый, и не по строптивости, а именно по любви к нему, по какой-то ревности любви, — не умею я этого выразить.
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых мною кругосветных героев. Вдруг и я вслед
за ними
иду вокруг
света! Я радостно содрогнулся при мысли: я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений. Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась ко мне. Скорей, скорей в путь!
Рабочие — их было человек 20 — и старики и совсем молодые, все с измученными загорелыми сухими лицами, тотчас же, цепляя мешками
за лавки, стены и двери, очевидно чувствуя себя вполне виноватыми,
пошли дальше через вагон, очевидно, готовые итти до конца
света и сесть куда бы ни велели, хоть на гвозди.
«Матушка, кровинушка ты моя, воистину всякий пред всеми
за всех виноват, не знают только этого люди, а если б узнали — сейчас был бы рай!» «Господи, да неужто же и это неправда, — плачу я и думаю, — воистину я
за всех, может быть, всех виновнее, да и хуже всех на
свете людей!» И представилась мне вдруг вся правда, во всем просвещении своем: что я
иду делать?
Вечером я имел случай наблюдать интересное метеорологическое явление. Около 10 часов взошла луна, тусклая, почти не дающая
света. Вслед
за тем туман рассеялся, и тогда от лунного диска вверх и вниз протянулись два длинных луча, заострившихся к концам. Явление это продолжалось минут пятнадцать, затем опять надвинулся туман, и луна снова сделалась расплывчатой и неясной;
пошел мелкий дождь, который продолжался всю ночь, до рассвета.
— Ни
за что в
свете я
за тебя,
за гаденка, не
пойду! — кричала она, подступая к жениху с кулаками, — так и в церкви попу объявлю: не согласна! А ежели силком выдадут, так я — и до места доехать не успеем — тебя изведу!
— Ну, теперь
пойдет голова рассказывать, как вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он про себя. — Пусть тебе на том
свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься
за упокой души несчастной утопленницы!»
— Смейся, смейся! — говорил кузнец, выходя вслед
за ними. — Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, — ну, бог с ней! будто только на всем
свете одна Оксана.
Слава богу, дивчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет, полно, пора перестать дурачиться.
«Это что
за невидаль: „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Что это
за „Вечера“? И швырнул в
свет какой-то пасичник!
Слава богу! еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу, всякого звания и сброду, вымарало пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасичника потащиться вслед
за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее».
На следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам
идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск
света падал на пол и терялся в темноте. У левой стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
Через базарную площадь
идет полицейский надзиратель Очумелов в новой шинели и с узелком в руке.
За ним шагает рыжий городовой с решетом, доверху наполненным конфискованным крыжовником. Кругом тишина… На площади ни души… Открытые двери лавок и кабаков глядят на
свет божий уныло, как голодные пасти; около них нет даже нищих.
—
Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… — начинает Хрюкин, кашляя в кулак. — Насчет дров с Митрий Митричем, — и вдруг эта подлая ни с того ни с сего
за палец… Вы меня извините, я человек, который работающий… Работа у меня мелкая. Пущай мне заплатят, потому — я этим пальцем, может, неделю не пошевельну… Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на
свете…
— Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, — говорил Иван Петрович Птицын, — обиженный там будто бы
идет к обидчику и говорит ему: «Ты меня обидел,
за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот», и с этими словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует, должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отмстил. Странные бывают на
свете характеры, Афанасий Иванович!
— Ну да, то есть я хотела сказать: она ко мне приехала и я приняла ее; вот о чем я хочу теперь объясниться с вами, Федор Иваныч. Я,
слава богу, заслужила, могу сказать, всеобщее уважение и ничего неприличного ни
за что на
свете не сделаю. Хоть я и предвидела, что это будет вам неприятно, однако я не решилась отказать ей, Федор Иваныч, она мне родственница — по вас: войдите в мое положение, какое же я имела право отказать ей от дома, — согласитесь?
— А
за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот
пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все
пошло как-то таранты на вон. Все мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами на шею и вешаются.
Рыбы поймали такое множество, какого не ожидали, и потому
послали за телегой; по большей части были серебряные и золотые лещи, ярко блиставшие на лунном
свете; попалось также довольно крупной плотвы, язей и окуней; щуки, жерехи и головли повыскакали, потому что были вороваты, как утверждали рыбаки.
Когда уехали гости, много было шуток и смеху, и тетушка объявила, что ни
за что на
свете не
пойдет за такого урода и увальня, чему я был рад.
В та поры, не мешкая ни минуточки,
пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося
за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела
света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала на дорогу без памяти.
Еще вчера ни одна губернская барыня ни
за что в
свете не
пошла бы танцевать с каким-нибудь коллежским регистратором Горизонтовым, а нынче Горизонтов так чист и мил в своей офицерской ополченке, что барыня даже изнемогает, танцуя с ним «польку-трамблямс».
И
шли эти люди, в чаянье на ратницкий счет"страны
света"увидать,
шли с легким сердцем, не зная, не ведая, куда они путь-дороженьку держат и какой такой Севастополь на
свете состоит, что такие
за «ключи», из-за которых сыр-бор загорелся.
— Да, вы… Я
посылала за вами целых три раза, а вы сидите в своем курятнике и ничего на
свете знать не хотите. Это бессовестно наконец!..
А утром, чуть
свет, когда в доме все еще спали, я уж прокладывал росистый след в густой, высокой траве сада, перелезал через забор и
шел к пруду, где меня ждали с удочками такие же сорванцы-товарищи, или к мельнице, где сонный мельник только что отодвинул шлюзы и вода, чутко вздрагивая на зеркальной поверхности, кидалась в «лотоки» и бодро принималась
за дневную работу.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью
шел вдоль плетня, держась
за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту большую полосу туманного желтого
света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
— О, c'est une tête bien organisée! — замечают мужчины, принимая дипломатический вид, — ça fera son chemin dans le monde… surtout si les dames s'y prennent… [О, это хорошо организованная голова! он проложит себе дорогу в
свете… особенно, если
за это возьмутся дамы… (франц.)] И вот
пошел дилетант гулять по
свету с готовою репутацией!.. Но к делу.
По этому случаю разная, конечно,
идет тут болтовня, хотя, разумеется, с ее стороны ничего нельзя предположить серьезного: она слишком для этого молода и слишком большого
света; но как бы то ни было, сильное имеет на него влияние, так что через нее всего удобнее на него действовать, — а она довольно доступна для этого: помотать тоже любит, должишки делает; и если
за эту струнку взяться, так многое можно разыграть.
— Да, она удивительная девушка, — говорил он, стыдливо краснея, но тем с большей смелостью глядя мне в глаза, — она уж не молодая девушка, даже скорей старая, и совсем нехороша собой, но ведь что
за глупость, бессмыслица — любить красоту! — я этого не могу понять, так это глупо (он говорил это, как будто только что открыл самую новую, необыкновенную истину), а такой души, сердца и правил… я уверен, не найдешь подобной девушки в нынешнем
свете (не знаю, от кого перенял Дмитрий привычку говорить, что все хорошее редко в нынешнем
свете, но он любил повторять это выражение, и оно как-то
шло к нему).
Шел свет снизу из парадной прихожей;
за матовым стеклом церкви чуть брезжил красный огонек лампадки.
— Николай Всеволодович, скажите как пред богом, виноваты вы или нет, а я, клянусь, вашему слову поверю, как божьему, и на край
света за вами
пойду, о,
пойду!
Пойду как собачка…