Неточные совпадения
Увидав ее, он хотел встать, раздумал, потом лицо его вспыхнуло, чего никогда прежде не видала Анна, и он быстро встал и
пошел ей навстречу, глядя не
в глаза ей, а выше, на ее
лоб и прическу. Он подошел к ней, взял ее за руку и попросил сесть.
—
В самом деле? — сказал он, ударив себя по
лбу. — Прощай…
пойду дожидаться ее у подъезда. — Он схватил фуражку и побежал.
—
Пойди ты сладь с нею!
в пот бросила, проклятая старуха!» Тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот,
в самом деле выступивший на
лбу.
Привычка усладила горе,
Не отразимое ничем;
Открытие большое вскоре
Ее утешило совсем:
Она меж делом и досугом
Открыла тайну, как супругом
Самодержавно управлять,
И всё тогда
пошло на стать.
Она езжала по работам,
Солила на зиму грибы,
Вела расходы, брила
лбы,
Ходила
в баню по субботам,
Служанок била осердясь —
Всё это мужа не спросясь.
Когда Грэй поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на
лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось
в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен
шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние капитана.
Из них только один,
в каракулевой шапке, прятал бородатое лицо
в поднятом воротнике мехового пальто, трое — видимо, рабочие, а пятый — пожилой человек, бритый, седоусый,
шел сдвинув мохнатую папаху на затылок, открыв высокий
лоб, тыкая
в снег суковатой палкой.
— Зашел сказать, что сейчас уезжаю недели на три, на месяц; вот ключ от моей комнаты, передайте Любаше; я заходил к ней, но она спит. Расхворалась девица, — вздохнул он, сморщив серый
лоб. — И — как не вовремя! Ее бы надо
послать в одно место, а она вот…
— Как
слава Богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как, бывало,
в школе к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со
лба и обсыплет песком… мочи нет!
— Дайте срок! — остановила Бережкова. — Что это вам не сидится? Не успели носа показать, вон еще и
лоб не простыл, а уж
в ногах у вас так и зудит? Чего вы хотите позавтракать: кофе, что ли, или битого мяса? А ты, Марфенька, поди узнай, не хочет ли тот… Маркушка… чего-нибудь? Только сама не показывайся, а Егорку
пошли узнать…
Она обеими руками взяла его голову, поцеловала
в лоб и быстро
пошла прочь.
Дует ли ветер прямо
в лоб и пятит назад — «чудесно! — восхищается он, — по полтора узла
идем!» На него не действует никакая погода.
Вот
идут по трапу и ступают на палубу, один за другим, и старые и молодые японцы, и об одной, и о двух шпагах,
в черных и серых кофтах, с особенно тщательно причесанными затылками, с особенно чисто выбритыми
лбами и бородой, — словом, молодец к молодцу: длиннолицые и круглолицые, самые смуглые, и изжелта, и посветлее, подслеповатые и с выпученными глазами, то донельзя гладкие, то до невозможности рябые.
12-го апреля, кучами возят провизию. Сегодня пригласили Ойе-Саброски и переводчиков обедать, но они вместо двух часов приехали
в пять. Я не видал их; говорят, ели много. Ойе ел мясо
в первый раз
в жизни и
в первый же раз, видя горчицу, вдруг, прежде нежели могли предупредить его, съел ее целую ложку: у него покраснел
лоб и выступили слезы. Губернатору
послали четырнадцать аршин сукна, медный самовар и бочонок солонины, вместо его подарка. Послезавтра хотят сниматься с якоря,
идти к берегам Сибири.
С нею вместе
шли также пешком двое политических: Марья Павловна Щетинина, та самая красивая девушка с бараньими глазами, которая поразила Нехлюдова при свидании с Богодуховской, и ссылавшийся
в Якутскую область некто Симонсон, тот самый черный лохматый человек с глубоко ушедшими под
лоб глазами, которого Нехлюдов тоже заметил на этом свидании.
Привалов вздохнул свободнее, когда вышел наконец из буфета.
В соседней комнате через отворенную дверь видны были зеленые столы с игроками. Привалов заметил Ивана Яковлича, который сдавал карты. Напротив него сидел знаменитый Ломтев, крепкий и красивый старик с длинной седой бородой, и какой-то господин с зеленым лицом и взъерошенными волосами. По бледному лицу Ивана Яковлича и по крупным каплям пота, которые выступали на его выпуклом облизанном
лбу, можно было заключить, что
шла очень серьезная игра.
«А ведь
идет на обед как ни
в чем не бывало! — подумал он. — Медный
лоб и карамазовская совесть».
Прошли две-три минуты — та же тишина, но вдруг она поклонилась, крепко поцеловала покойника
в лоб и, сказав: «Прощай! прощай, друг Вадим!» — твердыми шагами
пошла во внутренние комнаты. Рабус все рисовал, он кивнул мне головой, говорить нам не хотелось, я молча сел у окна.
В верноподданнической задумчивости он
шел по жизненному пути, инстинктивно угадывая, где следует остановиться, чтобы упереться
лбом в стену.
Зато латынь
пошла отлично, и я через три-четыре недели так отчетливо склонял «mensa», что отец Василий
в восторге хлопал меня по
лбу ладонью и восклицал...
— Так ты думаешь, земляк, что плохо
пойдет наша пшеница? — говорил человек, с вида похожий на заезжего мещанина, обитателя какого-нибудь местечка,
в пестрядевых, запачканных дегтем и засаленных шароварах, другому,
в синей, местами уже с заплатами, свитке и с огромною шишкою на
лбу.
В размышлении
шли они все трое, потупив головы, и вдруг, на повороте
в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по
лбам, и такой же крик отгрянул
в ответ им. Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
Лаврецкий действительно не походил на жертву рока. От его краснощекого, чисто русского лица, с большим белым
лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами, так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на
славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши.
В одних только его глазах, голубых, навыкате, и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно.
Если даже мужчина способен упереться
лбом в уставы судопроизводства и не
идти никуда дальше, то женщина упрется
в них тем с большим упоением, что для нее это дело внове.
Выйдя из сеней, вы встречали нечто вроде холодного коридора с чуланчиками и кладовушками на каждом шагу,
в котором царствовала такая кромешная тьма, что надо было
идти ощупью, чтоб не стукнуться
лбом об какую-нибудь перекладину или не споткнуться.
— Мучается! Ему
идти в солдаты, — ему и вот Якову. Яков просто говорит: «Не могу», а тот тоже не может, а хочет
идти… Думает — можно солдат потревожить. Я полагаю — стены
лбом не прошибешь… Вот они — штыки
в руку и
пошли. Да-а, мучается! А Игнатий бередит ему сердце, — напрасно!
Сжавшись
в комочек, забившись под навес
лба — я как-то исподлобья, крадучись, видел: они
шли из комнаты
в комнату, начиная с правого конца коридора, и все ближе. Одни сидели застывшие, как я; другие — вскакивали им навстречу и широко распахивали дверь — счастливцы! Если бы я тоже…
— Вчера… —
Лбов вдруг прыснул от смеха. — Вчера, уж во всех ротах кончили занятия, я
иду на квартиру, часов уже восемь, пожалуй, темно совсем. Смотрю,
в одиннадцатой роте сигналы учат. Хором. «На-ве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор
идет такая музыка?» А он говорит: «Это мы, вроде собак, на луну воем».
— А добрый парень был, — продолжает мужичок, — какова есть на свете муха, и той не обидел, робил непрекословно, да и
в некруты непрекословно
пошел, даже голосу не дал, как «
лоб» сказали!
Я
пошел посмотреть; вижу, на ногах с колен чулки содраны, а с рук по локти перчатки сняты, татарва это искусно делают: обчертит да дернет, так шкуру и снимет, — а голова этого человека
в сторонке валяется, и на
лбу крест вырезан.
Пактрегеры не спотыкаются, не задевают друг друга, но степенно двигаются, гордые сознанием, что именно они,а не динстманы призваны заменять ломовых лошадей; динстманы не перебивают друг у друга работу, не кричат взапуски: я сбегаю! я, ваше сиятельство! меня вчера за Анюткой
посылали, господин купец! но солидно стоят
в ожидании, кого из них потребитель облюбует, кому скажет:
лоб!
— Костя!
Иди к нам! — закричал им Памво. Подошли, одеты
в поддевки, довольно чисто, но у всех трех были уж очень физиономии разбойничьи, а Костя положительно был страшен: почти саженного роста, широкий, губы как-то выдались вперед, так что усы торчали прямо, а из-под козырька надвинутой на узкий
лоб шапки дико глядели на нас, особенно на меня — чужого, злые, внимательные глаза.
— Пятью. Мать ее
в Москве хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна
в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на
лбу, так что я уж
в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера
посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку
в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
Что-то как бы напомнилось ему при имени «шпигулинские». Он даже вздрогнул и поднял палец ко
лбу: «шпигулинские!» Молча, но всё еще
в задумчивости,
пошел он, не торопясь, к коляске, сел и велел
в город. Пристав на дрожках за ним.
Но все эти недостатки и странности Мартына Степаныча сторицею выкупались развитым почти до сократовских размеров
лбом и при этом необыкновенно мечтательными серыми глазами, которым соответствовал мягкий, убеждающий голос, так что, кто бы ни слушал Мартына Степаныча, никогда никто не мог усомниться
в том, что говоримое им
идет из глубины его сердечного убеждения.
Весною я все-таки убежал:
пошел утром
в лавочку за хлебом к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил ее по
лбу гирей; она выбежала на улицу и там упала; тотчас собрались люди, женщину посадили
в пролетку, повезли ее
в больницу; я побежал за извозчиком, а потом, незаметно для себя, очутился на набережной Волги, с двугривенным
в руке.
Весь облитый слезами, Ахилла обтер бумажным платком покрытый красными пятнами
лоб и судорожно пролепетал дрожащими устами: «
В мире бе и мир его не позна»… и вдруг, не находя более соответствующих слов, дьякон побагровел и, как бы ловя высохшими глазами звуки, начертанные для него
в воздухе, грозно воскликнул: «Но возрят нань его же прободоша», — и с этим он бросил горсть земли на гроб, снял торопливо стихарь и
пошел с кладбища.
Дыма посмотрел на него с великою укоризной и постучал себя пальцем по
лбу. Матвей понял, что Дыма не хочет ругать его при людях, а только показывает знаком, что он думает о голове Матвея.
В другое время Матвей бы, может, и сам ответил, но теперь чувствовал, что все они трое по его вине
идут на дно, — и смолчал.
Хоронили Никона как-то особенно многолюдно и тихо: за гробом
шли и слободские бедные люди, и голодное городское мещанство, и Сухобаев
в чёрном сюртуке,
шла уточкой Марья, низко на
лоб опустив платок, угрюмая и сухая, переваливался с ноги на ногу задыхавшийся синий Смагин и ещё много именитых горожан.
Как мне приятно думать о бессильной злобе, о бешенстве, с которыми вы будете читать эти строки; а ведь вы слывете за порядочного человека и, вероятно,
послали бы пулю
в лоб, если б кто-нибудь из равных вам сказал это».
— Если б только он был побойчее, так я бы
в него вклепался: я точь-в-точь такого же коня знаю… ну вот ни дать ни взять, и на
лбу такая же отметина. Правда, тот не
пошел бы шагом, как этот… а уж так схожи меж собой, как две капли воды.
Между садов вьется узкая тропа, и по ней, тихо спускаясь с камня на камень,
идет к морю высокая женщина
в черном платье, оно выгорело на солнце до бурых пятен, и даже издали видны его заплаты. Голова ее не покрыта — блестит серебро седых волос, мелкими кольцами они осыпают ее высокий
лоб, виски и темную кожу щек; эти волосы, должно быть, невозможно причесать гладко.
И вот навстречу его вздохам сорвался с цепи человек, у которого на
лбу так и горит:"
в надежде
славы и добра"…
— А ты — цыц! Заступник!.. Вот я те дам!.. — Отшвырнув сына
в сторону, он ушёл
в кузницу. Пашка встал на ноги и, спотыкаясь, как слепой,
пошёл в тёмный угол двора. Илья отправился за ним, полный жалости к нему.
В углу Пашка встал на колени, упёрся
лбом в забор и, держа руки на ягодицах, стал выть ещё громче. Илье захотелось сказать что-нибудь ласковое избитому врагу, но он только спросил Пашку...
Бурлак вышел
в свой кабинет, я разговаривал с Федей, который брился у окна
в своей комнате. Он брился ежедневно, чисто, оставляя только маленькие бачки, разрезанные пополам белым полумесяцем, что очень
шло к его строгому, еще свежему лицу с большим
лбом, с наползшим мысом густых, коротко остриженных седых волос. Сухой, стройный, он красиво донашивал старые костюмы Бурлака, как будто они были на него сшиты.
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча
пошел к столу, не поднимая глаз ни на кого. Он стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы падали ему на
лоб и виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему
в глаза и сказал...
Руки у него тряслись, на висках блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже
лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от виска к виску. От него
шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой
в воздухе, с восторгом шептал...
Нестор Игнатьич очень серьезно встревожился. Он на четвертый день вскочил с рассветом и сел за работу. Повесть сначала не вязалась, но он сделал над собой усилие и работа
пошла удачно. Он писал, не вставая, весь день и далеко за полночь, а перед утром заснул
в кресле, и Дора тотчас же выделилась из серого предрассветного полумрака, прошла своей неслышной поступью, и поцеловав Долинского
в лоб, сказала: умник, умник—работай.
Очутившись на улице, князь сообразил только одно —
идти к Елене, чтобы и с ней покончить все и навсегда, а потом, пожалуй, и пулю себе
в лоб…
Старейшая наша Пенкоснимательница всегда имеет такие мысли, что лишь половина оных надлежащую здравость имеет, другая же половина или отсутствует, или
идет навстречу первой, как два столкнувшиеся
в лоб поезда железной дороги, нечаянно встречущиеся.
— Как нечего? Что вы, сударь! По-нашему вот как. Если дело
пошло наперекор, так не доставайся мое добро ни другу, ни недругу. Господи боже мой! У меня два дома да три лавки
в Панском ряду, а если божиим попущением враг придет
в Москву, так я их своей рукой запалю. На вот тебе! Не хвались же, что моим владеешь! Нет, батюшка! Русской народ упрям; вели только наш царь-государь, так мы этому Наполеону такую хлеб-соль поднесем, что он хоть и семи пядей во
лбу, а — вот те Христос! — подавится.