Неточные совпадения
Крестьяне наши трезвые,
Поглядывая, слушая,
Идут своим путем.
Средь самой средь дороженьки
Какой-то парень тихонький
Большую яму выкопал.
«Что делаешь ты тут?»
— А хороню я матушку! —
«Дурак! какая матушка!
Гляди: поддевку новую
Ты
в землю закопал!
Иди скорей да хрюкалом
В канаву ляг,
воды испей!
Авось, соскочит дурь...
— Не то еще услышите,
Как до утра пробудете:
Отсюда версты три
Есть дьякон… тоже с голосом…
Так вот они затеяли
По-своему здороваться
На утренней заре.
На башню как подымется
Да рявкнет наш: «Здо-ро-во ли
Жи-вешь, о-тец И-пат?»
Так стекла затрещат!
А тот ему, оттуда-то:
— Здо-ро-во, наш со-ло-ву-шко!
Жду вод-ку пить! — «И-ду!..»
«
Иду»-то это
в воздухе
Час целый откликается…
Такие жеребцы!..
На другой день по своем приезде князь
в своем длинном пальто, со своими русскими морщинами и одутловатыми щеками, подпертыми крахмаленными воротничками,
в самом веселом расположении духа
пошел с дочерью на
воды.
Так они прошли первый ряд. И длинный ряд этот показался особенно труден Левину; но зато, когда ряд был дойден, и Тит, вскинув на плечо косу, медленными шагами
пошел заходить по следам, оставленным его каблуками по прокосу, и Левин точно так же
пошел по своему прокосу. Несмотря на то, что пот катил градом по его лицу и капал с носа и вся спина его была мокра, как вымоченная
в воде, — ему было очень хорошо.
В особенности радовало его то, что он знал теперь, что выдержит.
Не откладывая, принялся он немедленно за туалет, отпер свою шкатулку, налил
в стакан горячей
воды, вынул щетку и мыло и расположился бриться, чему, впрочем, давно была пора и время, потому что, пощупав бороду рукою и взглянув
в зеркало, он уже произнес: «Эк какие
пошли писать леса!» И
в самом деле, леса не леса, а по всей щеке и подбородку высыпал довольно густой посев.
Она его не замечает,
Как он ни бейся, хоть умри.
Свободно дома принимает,
В гостях с ним молвит слова три,
Порой одним поклоном встретит,
Порою вовсе не заметит;
Кокетства
в ней ни капли нет —
Его не терпит высший свет.
Бледнеть Онегин начинает:
Ей иль не видно, иль не жаль;
Онегин сохнет, и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все
шлют Онегина к врачам,
Те хором
шлют его к
водам.
Был вечер. Небо меркло.
ВодыСтруились тихо. Жук жужжал.
Уж расходились хороводы;
Уж за рекой, дымясь, пылал
Огонь рыбачий.
В поле чистом,
Луны при свете серебристом
В свои мечты погружена,
Татьяна долго
шла одна.
Шла,
шла. И вдруг перед собою
С холма господский видит дом,
Селенье, рощу под холмом
И сад над светлою рекою.
Она глядит — и сердце
в ней
Забилось чаще и сильней.
В те дни, когда
в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни
в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ
вод, сиявших
в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза
в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И
славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Они дорогой самой краткой
Домой летят во весь опор.
Теперь послушаем украдкой
Героев наших разговор:
— Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. —
«Привычка, Ленский». — Но скучаешь
Ты как-то больше. — «Нет, равно.
Однако
в поле уж темно;
Скорей!
пошел,
пошел, Андрюшка!
Какие глупые места!
А кстати: Ларина проста,
Но очень милая старушка;
Боюсь: брусничная
водаМне не наделала б вреда.
Вся дрожа, сдернула она его с пальца; держа
в пригоршне, как
воду, рассмотрела его она — всею душою, всем сердцем, всем ликованием и ясным суеверием юности, затем, спрятав за лиф, Ассоль уткнула лицо
в ладони, из-под которых неудержимо рвалась улыбка, и, опустив голову, медленно
пошла обратной дорогой.
Лонгрен провел ночь
в море; он не спал, не ловил, а
шел под парусом без определенного направления, слушая плеск
воды, смотря
в тьму, обветриваясь и думая.
Это было уже давно решено: «Бросить все
в канаву, и концы
в воду, и дело с концом». Так порешил он еще ночью,
в бреду,
в те мгновения, когда, он помнил это, несколько раз порывался встать и
идти: «Поскорей, поскорей, и все выбросить». Но выбросить оказалось очень трудно.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул
в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое, низкое дело сознательно
шел? Да ведь ты
в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Он разжал руку, пристально поглядел на монетку, размахнулся и бросил ее
в воду; затем повернулся и
пошел домой.
Он
пошел к Неве по
В—му проспекту; но дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем
в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь,
в одиноком месте,
в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не
в состоянии всего ясно и здраво обсудить
в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Без кур и без
воды пошёл в своё подворье.
Зато по всякий год,
Обилием и чистотою
водИ пользу приношу, и
в честь вхожу и
в славу.
— Все,
слава богу, тихо, — отвечал казак, — только капрал Прохоров подрался
в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей
воды.
За ним так же торопливо и озабоченно
шли другие видные члены «Союза русского народа»: бывший парикмахер, теперь фабрикант «искусственных минеральных
вод» Бабаев; мясник Коробов; ассенизатор Лялечкин; банщик Домогайлов; хозяин скорняжной мастерской Затиркин, непобедимый игрок
в шашки, человек плоскогрудый, плосколицый, с равнодушными глазами.
Осторожно разжав его руки, она
пошла прочь. Самгин пьяными глазами проводил ее сквозь туман.
В комнате, где жила ее мать, она остановилась, опустив руки вдоль тела, наклонив голову, точно молясь. Дождь хлестал
в окна все яростнее, были слышны захлебывающиеся звуки
воды, стекавшей по водосточной трубе.
Лидию он встретил на другой день утром, она
шла в купальню, а он, выкупавшись, возвращался на дачу. Девушка вдруг встала пред ним, точно опустилась из воздуха. Обменявшись несколькими фразами о жарком утре, о температуре
воды, она спросила...
Самгин не торопясь
пошел в спальню, взял графин
воды, небрежно поставил его пред Безбедовым; все это он делал, подчеркивая свое равнодушие, и равнодушно спросил...
Бездумно посидев некоторое время, он
пошел в уборную, выгрузил из кармана клочья бумаги,
в раковину выворотил карман, спустил
воду.
Потом он вспомнил, что не успел вымыться
в вагоне,
пошел в уборную, долго мылся, забыл о самоваре и внес его
в столовую бешено кипящим, полосатым от засохших потоков
воды.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни;
в синеватой
воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались
в воздух масляно блестевшие руки; вечерами
в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно,
в три часа, безгрудая, тощая барышня
в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а
в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по
воде косо влачилась за нею розовая тень.
Изредка, воровато и почти бесшумно, как рыба
в воде, двигались быстрые, черные фигурки людей. Впереди кто-то дробно стучал
в стекла, потом стекло, звякнув, раскололось, прозвенели осколки, падая на железо, взвизгнула и хлопнула калитка, встречу Самгина кто-то очень быстро
пошел и внезапно исчез, как бы провалился
в землю. Почти
в ту же минуту из-за угла выехали пятеро всадников, сгрудились, и один из них испуганно крикнул...
Посидев еще минуты две, Клим простился и
пошел домой. На повороте дорожки он оглянулся: Дронов еще сидел на скамье, согнувшись так, точно он собирался нырнуть
в темную
воду пруда. Клим Самгин с досадой ткнул землю тростью и
пошел быстрее.
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин
пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто,
в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли
воды;
в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
После чая все займутся чем-нибудь: кто
пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки
в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Он
пошел к двери и оглянулся. Она сидит неподвижно: на лице только нетерпение, чтоб он ушел. Едва он вышел, она налила из графина
в стакан
воды, медленно выпила его и потом велела отложить карету. Она села
в кресло и задумалась, не шевелясь.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило
водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками, дорога
идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу!
В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
— Пойдемте туда! — говорила она, указывая какой-нибудь бугор, и едва доходили они туда, она тащила его
в другое место или взглянуть с какой-нибудь высоты на круто заворотившуюся излучину Волги, или
шла по песку, где вязли ноги, чтоб подойти поближе к
воде.
Что за заливцы, уголки, приюты прохлады и лени, образуют узор берегов
в проливе! Вон там
идет глубоко
в холм ущелье, темное, как коридор, лесистое и такое узкое, что, кажется, ежеминутно грозит раздавить далеко запрятавшуюся туда деревеньку. Тут маленькая, обстановленная деревьями бухта, сонное затишье, где всегда темно и прохладно, где самый сильный ветер чуть-чуть рябит волны; там беспечно отдыхает вытащенная на берег лодка, уткнувшись одним концом
в воду, другим
в песок.
Когда мы стали жаловаться на дорогу, Вандик улыбнулся и, указывая бичом на ученую партию, кротко молвил: «А капитан хотел вчера ехать по этой дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись так, что лошади
шли по брюхо
в воде.
Мы
шли в тени сосен, банианов или бледно-зеленых бамбуков, из которых Посьет выломал тут же себе славную зеленую трость. Бамбуки сменялись выглядывавшим из-за забора бананником, потом строем красивых деревьев и т. д. «Что это, ячмень, кажется!» — спросил кто-то.
В самом деле наш кудрявый ячмень! По террасам, с одной на другую, текли нити
воды, орошая посевы риса.
Их помирили, заставив китайцев подписать условие слушаться, а шкиперу посоветовали завести побольше порядка и
воды, да не
идти прямо
в Сан-Франциско, а зайти на Сандвичевы острова.
После смешно было вспоминать, как, при каждом ударе и треске, все мы проворно переходили одни на место других на палубе. «Страшновато было!» — как говорил, бывало, я
в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось, может быть, часа два, пока не начался опять прилив, подбавивший
воды, и мы снялись и
пошли дальше.
Вплоть почти под самым берегом
идет гряда рифов, через которые скачут буруны; местами высунулись из
воды камни; во время отлива они видны, а
в прилив прячутся.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка
идет». Нас несколько человек село
в катер, все
в белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая
вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Впрочем, если заговоришь вот хоть с этим американским кэптеном,
в синей куртке, который наступает на вас с сжатыми кулаками, с стиснутыми зубами и с зверским взглядом своих глаз, цвета морской
воды, он сейчас разожмет кулаки и начнет говорить, разумеется, о том, откуда
идет, куда, чем торгует, что выгоднее, привозить или вывозить и т. п.
Плавание
в южном полушарии замедлялось противным зюйд-остовым пассатом; по меридиану уже
идти было нельзя: диагональ отводила нас
в сторону, все к Америке. 6-7 узлов был самый большой ход. «Ну вот вам и лето! — говорил дед, красный, весь
в поту, одетый
в прюнелевые ботинки, но, по обыкновению, застегнутый на все пуговицы. — Вот и акулы, вот и Южный Крест, вон и «Магеллановы облака» и «Угольные мешки!» Тут уж особенно заметно целыми стаями начали реять над поверхностью
воды летучие рыбы.
Лодки эти превосходны
в морском отношении: на них одна длинная мачта с длинным парусом. Борты лодки, при боковом ветре,
идут наравне с линией
воды, и нос зарывается
в волнах, но лодка держится, как утка; китаец лежит и беззаботно смотрит вокруг. На этих больших лодках рыбаки выходят
в море, делая значительные переходы. От Шанхая они ходят
в Ниппо, с товарами и пассажирами, а это составляет, кажется, сто сорок морских миль, то есть около двухсот пятидесяти верст.
Этому чиновнику
посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя
в деревне старым слугам, живущим на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша хлеб
в овине, кого
в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная
вода закрыла глаза.
Мы
пошли обратно к городу, по временам останавливаясь и любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя по колено
в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на другое место.
Одну большую лодку тащили на буксире двадцать небольших с фонарями; шествие сопровождалось неистовыми криками; лодки
шли с островов к городу; наши, К. Н. Посьет и Н. Назимов (бывший у нас), поехали на двух шлюпках к корвету,
в проход;
в шлюпку Посьета пустили поленом, а
в Назимова хотели плеснуть
водой, да не попали — грубая выходка простого народа!
Наконец мои товарищи вернулись. Они сказали, что нагулялись вдоволь, хотя ничего и не видели.
Пошли в столовую и принялись опять за содовую
воду.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому берегу, как будто хотят столкнуть друг друга
в воду,
пошли мы по тропинке к другому большому лесу или саду, манившему издали к себе.
«Ваше высокоблагородие! — прервал голос мое раздумье: передо мной матрос. — Катер отваливает сейчас; меня
послали за вами». На рейде было совсем не так тихо и спокойно, как
в городе. Катер мчался стрелой под парусами. Из-под него фонтанами вырывалась золотая пена и далеко озаряла
воду. Через полчаса мы были дома.
Оторвется ли руль: надежда спастись придает изумительное проворство, и делается фальшивый руль. Оказывается ли сильная пробоина, ее затягивают на первый случай просто парусом — и отверстие «засасывается» холстом и не пропускает
воду, а между тем десятки рук изготовляют новые доски, и пробоина заколачивается. Наконец судно отказывается от битвы,
идет ко дну: люди бросаются
в шлюпку и на этой скорлупке достигают ближайшего берега, иногда за тысячу миль.
Бог услышал молитвы моряков, и «Провидению, — говорит рапорт адмирала, — угодно было спасти нас от гибели».
Вода пошла на прибыль, и фрегат встал, но
в каком положении!