Неточные совпадения
[Жорж Санд (1804–1876) — псевдоним французской писательницы Авроры Дюдеван, автора
романов, проникнутых освободительными
идеями.]
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них звука, пересоздавать жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «
идеи», когда все мечты из глупых разом стали разумными и из мечтательной формы
романа перешли в рассудочную форму действительности.
— О да, всё… то есть… почему же вы думаете, что я бы не понял? Там, конечно, много сальностей… Я, конечно, в состоянии понять, что это
роман философский и написан, чтобы провести
идею… — запутался уже совсем Коля. — Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, — вдруг оборвал он ни с того ни с сего.
— Не изменились; все
роман пишу; да тяжело, не дается. Вдохновение выдохлось. Сплеча-то и можно бы написать, пожалуй, и занимательно бы вышло; да хорошую
идею жаль портить. Эта из любимых. А к сроку непременно надо в журнал. Я даже думаю бросить
роман и придумать повесть поскорее, так, что-нибудь легонькое и грациозное и отнюдь без мрачного направления… Это уж отнюдь… Все должны веселиться и радоваться!..
— Например, Загоскин [Загоскин Михаил Николаевич (1789—1852) — русский писатель, автор многочисленных
романов, из которых наибольшей известностью пользовались «Юрий Милославский» и «Рославлев».], Лажечников [Лажечников Иван Иванович (1792—1869) — русский писатель, автор популярных в 30-40-е годы XIX в. исторических
романов: «Ледяной дом» и др.], которого «Ледяной дом» я раз пять прочитала, граф Соллогуб [Соллогуб Владимир Александрович (1814—1882) — русский писатель, повести которого пользовались в 30-40-х годах большим успехом.]: его «Аптекарша» и «Большой свет» мне ужасно нравятся; теперь Кукольник [Кукольник Нестор Васильевич (1809—1868) — русский писатель, автор многочисленных драм и повестей, проникнутых охранительными крепостническими
идеями.], Вельтман [Вельтман Александр Фомич (1800—1870) — русский писатель, автор произведений, в которых идеализировалась патриархальная старина...
— Художественное произведение тогда лишь значительно и полезно, когда оно в своей
идее содержит какую-нибудь серьезную общественную задачу, — говорил Костя, сердито глядя на Ярцева. — Если в произведении протест против крепостного права или автор вооружается против высшего света с его пошлостями, то такое произведение значительно и полезно. Те же
романы и повести, где ах, да ох, да она его полюбила, а он ее разлюбил, — такие произведения, говорю я, ничтожны и черт их побери.
— Ну, да уж ладно. Что уж тут. Я не намерения подозреваю в вас, а то, что у вас никаких намерений не было. Будь они у вас, я бы уж знала их. Кроме
идей и любви, у вас ничего не было. Теперь
идеи и любовь, а в перспективе — я любовница. Таков уж порядок вещей и в жизни и в
романах… Вот вы бранили его, — сказала она и ударила ладонью по столу, — а ведь поневоле с ним согласишься. Недаром он презирает все эти
идеи.
Дамы, беседуя с Бенни (которого дамы и полицейские всегда неотразимо принимали за настоящего англичанина), говорили комплименты английским нравам и хвалили чистоту
идей, проводимых в большинстве английских
романов.
О «Тысяче душ», например, мы вовсе не говорили, потому что, по нашему мнению, вся общественная сторона этого
романа насильно пригнана к заранее сочиненной
идее.
Не знаю, верно ли я понимаю основную
идею «Двойника»; никто, сколько я знаю, в разъяснении ее не хотел забираться далее того, что «герой
романа — сумасшедший».
— Зачем вы меня сюда привезли? — продолжал доктор, тряся бородой. — Если вы с жиру женитесь, с жиру беситесь и разыгрываете мелодрамы, то при чем тут я? Что у меня общего с вашими
романами? Оставьте меня в покое! Упражняйтесь в благородном кулачестве, рисуйтесь гуманными
идеями, играйте (доктор покосился на футляр с виолончелью) — играйте на контрабасах и тромбонах, жирейте, как каплуны, но не смейте глумиться над личностью! Не умеете уважать ее, так хоть избавьте ее от вашего внимания!
Но его исторические
романы страждут анахронизмом; в них также нет общности, нет
идеи, воодушевляющей все сочинение и проведенной во всех частях ее: это ряд отдельных очерков, но это не картина народной жизни, не стройное поэтическое целое, восстановляющее перед нами целую минувшую эпоху.
Нужно, чтобы
роман имел в основании своем какую-нибудь
идею, из которой бы развилось все его действие и к осуществлению которой оно все должно быть направлено; нужно, чтобы это развитие действия совершенно свободно и естественно вытекало из одной главной
идеи, не раздвояя интереса
романа представлением нескольких разнородных пружин; нужно, чтобы в описании всех предметов и событий
романа автор художественно воспроизводил действительность, не рабски копируя ее, но и не позволяя себе отдаляться от живой истины; нужно, наконец, чтобы романические характеры не только были верны действительности, но — верны самим себе, чтобы они постоянно являлись с своими характеристическими чертами, отличающими одно лицо от другого, словом — чтобы с начала до конца они были бы выдержаны.
Раскаяния никакого Раскольников не испытывает, и вовсе не мучения совести заставляют его сознаться в преступлении, — это великолепно показал Мережковский. Перечитываешь «Преступление и наказание» — и недоумеваешь: как могли раньше, читая одно, понимать совсем другое, как могли видеть в
романе истасканную «
идею», что преступление будит в человеке совесть и в муках совести несет преступнику высшее наказание.
Параллельно с историей исканий князя Андрея в
романе идет история исканий Пьера Безухова. Параллелизм этот не случаен. Именно в нем скрыта глубочайшая
идея самого великого из творений Толстого.
Но не тут-то было.
Идея двух отцов порвалась у самого исполнения.
Роман Чайхидзева не удался. Этому
роману суждено было окончиться водевилем.
После"Званых блинов"я набросал только несколько картинок из жизни казанских студентов (которые вошли впоследствии в казанскую треть
романа"В путь-дорогу") и даже читал их у Дондуковых в первый их приезд в присутствии профессора Розберга, который был очень огорчен низменным уровнем нравов моих бывших казанских товарищей и вспоминал свое время в Москве, когда все они более или менее настраивали себя на
идеи, чувства, вкусы и замашки идеалистов.
И мы в редакции решили так, что я уеду недель на шесть в Нижний и там, живя у сестры в полной тишине и свободный от всяких тревог, напишу целую часть того
романа, который должен был появляться с января 1865 года.
Роман этот я задумывал еще раньше. Его
идея навеяна была тогдашним общественным движением, и я его назвал"Земские силы".
Это менее всего означает, что Достоевский писал тенденциозные
романы à thèsе для проведения каких-либо
идей.
— Повесть ли,
роман ли, рассказ ли, — заговорил Домбрович уже серьезным тоном, — должны быть написаны с детской простотой, да-с, без всяких тенденций там, прогрессивных
идей и всего этого дешевого товару.
Эти
идеи потом с большей еще силой повторяются в его
романах.
Все герои Достоевского поглощены какой-нибудь
идеей, опьянены
идеей, все разговоры в его
романах представляют изумительную диалектику
идей.
Это могло бы составить многотомный, совершенно отдельный
роман, построенный на
идее самоотверженного долготерпения русской женщины.
Она — сухая, нервная, глаза постоянно вытаращены, говорит без умолку и все ругает советскую власть: за аморализм, за «неразборчивость в средствах», за дискредитирование
идеи социализма и превращение его в «шигалевщину» (это в
романе Достоевского «Бесы», говорят, есть такой дурак Шигалев, нужно бы, собственно, прочесть).
— Послушайте, однако, мсье Домбрович, — перебила я, — я с вами спорить не стану, для меня все это ново, что вы говорите. Но когда я читаю
роман, для меня интересно видеть: что хочет доказать автор? Какая у него
идея? Ведь без этого нельзя же.