Неточные совпадения
Тут Самгин вспомнил о мире, изображенном на
картинах Иеронима Босха, а затем подумал, что Федор Сологуб — превосходный поэт, но — «пленный мыслитель», — он позволил овладеть собой одной
идее —
идее ничтожества и бессмысленности жизни.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье, и люди остались одни, как желали: великая прежняя
идея оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходил, как то величавое зовущее солнце в
картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
— Друг мой, это — вопрос, может быть, лишний. Положим, я и не очень веровал, но все же я не мог не тосковать по
идее. Я не мог не представлять себе временами, как будет жить человек без Бога и возможно ли это когда-нибудь. Сердце мое решало всегда, что невозможно; но некоторый период, пожалуй, возможен… Для меня даже сомнений нет, что он настанет; но тут я представлял себе всегда другую
картину…
Никто скорее его не входил в чужую
идею, никто тоньше не понимал юмора и не сочувствовал
картине, звуку, всякому артистическому явлению.
А между тем посмотрите вы на наших губернских и уездных аристократов, как они привередничают, как они пыжатся на обеде у какого-нибудь негоцианта, который только потому и кормит их, чтобы казну обворовать поделикатнее. Фу ты, что за
картина! Сидит индейский петух и хвост распустит — ну, не подступишься к нему, да и только! Ан нет! покудова он там распускает хвост, в голове у него уж зреет канальская
идея, что как, мол, не прибавить по копеечке такому милому, преданному негоцианту!
— В том-то и дело, что ничего не знает… ха-ха!.. Хочу умереть за братьев и хоть этим искупить свои прегрешения. Да… Серьезно тебе говорю… У меня это клином засело в башку. Ты только представь себе
картину: порабощенная страна, с одной стороны, а с другой — наш исторический враг… Сколько там пролито русской крови, сколько положено голов, а
идея все-таки не достигнута. Умереть со знаменем в руках, умереть за святое дело — да разве может быть счастье выше?
Таким образом, например, философия Сократа и комедии Аристофана в отношении к религиозному учению греков служат выражением одной и той же общей
идеи — разрушения древних верований; но вовсе нет надобности думать, что Аристофан задавал себе именно эту цель для своих комедий: она достигается у него просто
картиною греческих нравов того времени.
Но мы уже заметили, что в этой фразе важно слово «образ», — оно говорит о том, что искусство выражает
идею не отвлеченными понятиями, а живым индивидуальным фактом; говоря: «искусство есть воспроизведение природы в жизни», мы говорим то же самое: в природе и жизни нет ничего отвлеченно существующего; в «их все конкретно; воспроизведение должно по мере возможности сохранять сущность воспроизводимого; потому создание искусства должно стремиться к тому, чтобы в нем было как можно менее отвлеченного, чтобы в нем все было, по мере возможности, выражено конкретно, в живых
картинах, в индивидуальных образах.
Л-у, конечно, будет трудно разобрать его
картину со стороны техники, но он сумеет коснуться ее значения как произведения искусства, которое не терпит, чтобы его низводили до служения каким-то низким и туманным
идеям.
Вовсе не думают взглянуть прямо и просто на современное положение народа и на его историческое развитие, с тем чтобы представить
картину того, что им сделано для усвоения общечеловеческих
идей и знаний, для применения их к своему быту или что им самим создано полезного для человечества.
Но его исторические романы страждут анахронизмом; в них также нет общности, нет
идеи, воодушевляющей все сочинение и проведенной во всех частях ее: это ряд отдельных очерков, но это не
картина народной жизни, не стройное поэтическое целое, восстановляющее перед нами целую минувшую эпоху.
С нами особенно сошелся один журналист, родом из Севильи, Д.Франсиско Тубино, редактор местной газеты"Andalusie", который провожал нас потом и в Андалузию. Он был добродушнейший малый, с горячим темпераментом, очень передовых
идей и сторонник федеративного принципа, которым тогда были проникнуты уже многие радикальные испанцы. Тубино писал много о Мурильо, издал о нем целую книгу и среди знатоков живописи выдвинулся тем, что он нашел в севильском соборе
картину, которую до него никто не приписывал Мурильо.
После проклятий, комьев грязи и свистков настало затишье и люди остались одни, как желали: великая прежняя
идея оставила их; великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их, отходит, как то величавое, зовущее солнце в
картине Клода Лоррена, но это был уже как бы последний день человечества.
— Мак? Это мой славный товарищ и славный художник. У него превосходные
идеи, и я когда-то пользовался его советом и даже начал было
картину «Бросься вниз», но не мог справиться с этою
идеей.
Один из лучших тогдашних судей искусства написал о нем, что «во всей его
картине достоин похвалы только правильный и твердый рисунок, но что ее мертвый сюжет представляет что-то окаменевшее, что
идея если и есть, то она рутинна и бесплодна, ибо она не поднимает выше ум и не облагораживает чувства зрителя, — она не трогает его души и не стыдит его за эгоизм и за холодность к общему страданию.