Неточные совпадения
Отчет заключался надеждой его автора, что «наш уважаемый сотрудник, смелый и оригинальный мыслитель, посетит наш
город и прочтет эту глубоко волнующую лекцию. Нам весьма полезно подняться на высоту изначальных
идей, чтоб спокойно взглянуть оттуда на трагические ошибки наши».
Другие большие
города Европы — это уже Париж второго и третьего сорта, не чистые воплощения
идеи нового
Города и половинчатые, разбавленные провинциализмом.
Кожин только посмотрел на него остановившимися страшными глазами и улыбнулся. У него по странной ассоциации
идей мелькнула в голове мысль: почему он не убил Карачунского, когда встрел его ночью на дороге, — все равно бы отвечать-то. Произошла раздирательная сцена, когда Кожина повели в
город для предварительного заключения. Старуху Маремьяну едва оттащили от него.
Я сейчас же догадался, что это статистики. С юных лет обуреваемые писсуарной
идеей, они три года сряду изучают этот вопрос, разъезжая по всем
городам Европы. Но нигде они не нашли такой обильной пищи для наблюдений, как в Париже. Еще год или два подробных исследований — и они воротятся в Петербург, издадут том или два статистических таблиц и, чего доброго, получат премию и будут избраны в де-сиянс академию.
Но главным украшением прощального обеда должен был служить столетний старец Максим Гаврилыч Крестовоздвиженский, который еще в семьсот восемьдесят девятом году служил в нашей губернии писцом в наместнической канцелярии.
Идея пригласить к участию в празднике эту живую летопись нашего
города, этого свидетеля его величия и славы, была весьма замечательна и, как увидим ниже, имела совершенный и полный успех.
Ехать куда-то, неизвестно зачем, без книг, без Дарьюшки, без пива, резко нарушить порядок жизни, установившийся за двадцать лет, — такая
идея в первую минуту показалась ему дикою и фантастическою. Но он вспомнил разговор, бывший в управе, и тяжелое настроение, какое он испытал, возвращаясь из управы домой, и мысль уехать ненадолго из
города, где глупые люди считают его сумасшедшим, улыбнулась ему.
Она сказала свое слово против пыток и вообще старалась о распространении гуманных
идей и о смягчении нравов. При восшествии на престол императора Александра — не только существовала еще пытка, формально уничтоженная потом его указом от 27 сентября 1801 года (П. С. З., № 20022), но по
городам, при публичных местах, стояли виселицы, «вновь поставленные в 1799–1800 годах, для прибития к ним имен разных чиновников»; виселицы эти уничтожены также в 1801 году, по указу 8 апреля (П. С. З., № 19824).
Потом он развивал свои
идеи в главнейших
городах Союза и в двух своих путешествиях входил в сношения со всеми замечательнейшими людьми Штатов.
— Ну, вот-вот, — сказал он с облегчением, и лицо его несколько просветлело. — Вот в
городе — извините, я уже буду говорить прямо — и рассуждают: из простого варнака делается вдруг этакой, знаете, необыкновенный, как его?.. Ринальдо Ринальдини своего рода. Как? Почему? Откуда? Книг он не читает… Разными этими
идеями не занимается… Очевидно, тут действует (он искоса посмотрел на нас) постороннее влияние…
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в колоссальных формах и образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые
города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными
идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.
«Сим имею честь, по долгу верноподданнической присяги и по внушению гражданского моего чувства, почтительнейше известить, что вольнопроживающий в
городе Санкт-Петербурге нигилист Моисей Исааков Фрумкин распространяет пропаганду зловредных
идей, вредящих началам доброй нравственности и Святой Религии, подрывающих авторитет Высшей Власти и Закона, стремящихся к ниспровержению существующего порядка и наносящих ущерб целости Государства. А посему…»
— Если вы один так поступите, то этого, разумеется, будет мало. Но важна
идея, пример. Вы — один из наиболее уважаемых людей в
городе; ваш почин сначала, может быть, вызовет недоумение, но затем найдет подражателей. Потому и не удается у нас ничего, что все руководствуются лживою, но очень удобною пословицею: «Один в поле не воин».
Когда я немного осмотрелся в Петербурге, попадая в самый развал зимнего сезона — перед Масленицей, я нашел все тот же чиновничий и вивёрский
город, но охваченный тогда"акционерной лихорадкой", прокучивающий дворянские"выкупные свидетельства", очень поостывший — сверху — насчет либеральных
идей, с явными признаками того, что"великим реформам"стали давать эадний ход.
Но
идея наша очень понравилась; весь
город заинтересовался студенческим балом, и в несколько дней Киттары, взявший на себя главное распорядительство, все наладил, и бал вышел на славу.
Мать его осталась еще на хорах, где собралось давно небывалое количество дам. Все удивлялись тому, что не было Гаяриной. В
городе знали про ее"красные"
идеи, не прощали ей домоседства, малого желания принимать у себя, считали странной и надутой, жалели, что у такого блестящего мужчины, как Александр Ильич, такая поблекшая и неэффектная жена.