Неточные совпадения
— То есть не в сумасшедшие. Я,
брат, кажется, слишком тебе разболтался… Поразило, видишь ли, его давеча то, что тебя один только этот пункт интересует; теперь ясно, почему интересует; зная все обстоятельства… и как это тебя раздражило тогда и вместе с болезнью сплелось… Я,
брат, пьян немного, только черт его знает, у него какая-то есть своя
идея… Я тебе говорю: на душевных болезнях помешался. А только ты плюнь…
— Томилину — верю. Этот ничего от меня не требует, никуда не толкает. Устроил у себя на чердаке какое-то всесветное судилище и — доволен. Шевыряется в книгах,
идеях и очень просто доказывает, что все на свете шито белыми нитками. Он,
брат, одному учит — неверию. Тут уж — бескорыстно, а?
«Устроился и — конфузится, — ответил Самгин этой тишине, впервые находя в себе благожелательное чувство к
брату. — Но — как запуган
идеями русский интеллигент», — мысленно усмехнулся он. Думать о
брате нечего было, все — ясно! В газете сердито писали о войне, Порт-Артуре, о расстройстве транспорта, на шести столбцах фельетона кто-то восхищался стихами Бальмонта, цитировалось его стихотворение «Человечки...
Я всю прошлую ночь мечтал об устроенной Версиловым встрече двух
братьев; я всю ночь грезил в лихорадке, как я должен держать себя и не уронить — не уронить всего цикла
идей, которые выжил в уединении моем и которыми мог гордиться даже в каком угодно кругу.
Брат Иван не Ракитин, он таит
идею.
— Невинен ваш
брат или виновен? Он отца убил или лакей? Как скажете, так и будет. Я четыре ночи не спал от этой
идеи.
Но старший
брат подсудимого объявил свое подозрение только сегодня, в болезни, в припадке бесспорного умоисступления и горячки, а прежде, во все два месяца, как нам положительно это известно, совершенно разделял убеждение о виновности своего
брата, даже не искал возражать против этой
идеи.
Однажды старший
брат задумал лететь.
Идея у него была очень простая: стоит взобраться, например, на высокий забор, прыгнуть с него и затем все подпрыгивать выше и выше. Он был уверен, что если только успеть подпрыгнуть в первый раз, еще не достигнув земли, то дальше никакого уже труда не будет, и он так и понесется прыжками по воздуху…
— В том-то и дело, что ничего не знает… ха-ха!.. Хочу умереть за
братьев и хоть этим искупить свои прегрешения. Да… Серьезно тебе говорю… У меня это клином засело в башку. Ты только представь себе картину: порабощенная страна, с одной стороны, а с другой — наш исторический враг… Сколько там пролито русской крови, сколько положено голов, а
идея все-таки не достигнута. Умереть со знаменем в руках, умереть за святое дело — да разве может быть счастье выше?
Во-первых, я скажу: зачем же ты не учился? а во-вторых, не то что у Мейербера, а у последнего немецкого флейтщика, скромно высвистывающего свою партию в последнем немецком оркестре, в двадцать раз больше
идей, чем у всех наших самородков; только флейтщик хранит про себя эти
идеи и не суется с ними вперед в отечестве Моцартов и Гайднов; а наш
брат самородок"трень-брень"вальсик или романсик, и смотришь — уже руки в панталоны и рот презрительно скривлен: я, мол, гений.
В этих видах очень интересовался Овэном герцог Кентский,
брат короля, несколько раз присутствовавший на митингах Овэновой партии и рекомендовавший его
идеи всей английской аристократии.
Яков (пожимая плечами). Так… Им это интересно. Я им все говорю… если они слушают. Они меня любят, я думаю. Им приятно видеть, что
брат их хозяина — пьяница. Это должно внушать
идею равенства.
В виде сентенций о том, как «самый презренный и даже преступный человек есть тем не менее
брат наш» и т. п., — гуманический идеал проявлялся еще в нашей литературе конца прошлого столетия вследствие распространения у нас в то время
идей и сочинений Руссо.
— Но, но, но… по глазам вижу! А разве жена вашего
брата не снабдила вас напутствием? Отпускать молодого человека к такой ужасной женщине и не предостеречь — как можно? Ха-ха… Но что, как ваш
брат? Он у вас молодец, такой красивый мужчина… Я его несколько раз в обедне видела. Что вы на меня так глядите? Я очень часто бываю в церкви! У всех один бог. Для образованного человека не так важна внешность, как
идея… Не правда ли?
— Да,
идея… А вы совсем не похожи на вашего
брата. Вы тоже красивы, но ваш
брат гораздо красивее. Удивительно, как мало сходства!
— «Изменник своим
братьям, Иуда
идеи, отступник своей родины, своей матери-Польши… бррр!..
Пропагандируй, внушай,
брат, исподволь, развивай незаметно свою
идею, долби их, как капля камень, а они ребята добрые — небойсь, разнесут твою
идею по белому свету, проведут ее и в печать, и в общество, в массы, да еще будут думать при этом, будто твоя
идея их же собственное изобретение.
Наш
брат, батюшка мой, — наставительно прибавил он почти шепотом, — это тот же аскет: там, где дело
идеи, там нет ни отца с матерью, ни дома, ни любовницы, ни капитала — всем жертвуешь, все отвергаешь!
Но, глядя со стороны, мы видим, что он уже чувствует себя виноватым и что прав его умирающий
брат, жестко говорящий ему: «Просто, тебе хочется показать, что ты не просто эксплуатируешь мужиков, а с
идеей».
Когда-то — давно — он уже принимал человеческий образ и настолько проникся религиозными
идеями, что — подумай! — вступил в монастырь
братьев францисканцев, прожил там до седой старости и мирно скончался под именем
брата Винцента.
Даже при этом всенародном бедствии оно не сумело возвыситься до
идеи, не сумело слиться с народом и прийти к нему на помощь, как
брат к
брату.
Орловский. Вот ты ссориться сюда приехал, душа моя… Нехорошо! Идея-то
идеей, но надо,
брат, иметь еще и эту штуку… (Показывает на сердце.) Без этой штуки, душа моя, всем твоим лесам и торфам цена грош медный… Не обижайся, но зеленый ты еще, ух, какой зеленый!
Дубенского он сразу определил: наверно из «технологического», с большим гонором,
идей самых передовых, — может, уже побыл где-нибудь в местах «отдаленных», — нервный, на все должен смотреть ужасно серьезно, а хозяйское дело считать гораздо ниже дела «меньшей
братии».
В нем сидела, в сущности, как поляки говорят,"шляхетная"натура. Он искренно возмущался всем, что делалось тогда в высших сферах — и в бюрократии, и среди пишущей
братии — антипатичного, дикого, неблаговидного и произвольного. Его тогдашний либерализм был искреннее и прямолинейнее, чем у Зарина и, тем более, у Щеглова.
Идеями социализма он не увлекался, но в деле свободомыслия любил называть себя"достаточным безбожником"и сочувствовал в особенности польскому вопросу в духе освободительном.
— Ввво! Самая суть заговорила! Патриарх лесов! Понимаешь, магистр! «И награждаете и взыскиваете»… В простых словах
идея справедливости!.. Преклоняюсь,
брат! Веришь ли? Учусь у них! Учусь!
— Ваш двоюродный
брат прав, — говорит она мне. — Время не ждет. Надо нам подумать хорошенько о нашем приюте… Какое равнодушие во всех, к кому обращаешься. Я уж вам говорила, что хочу устроить убежище по моей
идее.