Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши,
человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами
играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Такие есть любители —
Как кончится комедия,
За ширмочки пойдут,
Целуются, братаются,
Гуторят
с музыкантами:
«Откуда, молодцы?»
— А были мы господские,
Играли на помещика.
Теперь мы
люди вольные,
Кто поднесет-попотчует,
Тот нам и господин!
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал
с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют
человеку просвещенная роскошь, искусство и художества; сколько нужно было бороться
с невежеством русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство
человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял
с полком в 14-м году, дочь мельника умела
играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом
человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался,
играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников
с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята
с каким-то вопросительным выражением.
— Да не позабудьте, Иван Григорьевич, — подхватил Собакевич, — нужно будет свидетелей, хотя по два
с каждой стороны. Пошлите теперь же к прокурору, он
человек праздный и, верно, сидит дома, за него все делает стряпчий Золотуха, первейший хапуга в мире. Инспектор врачебной управы, он также
человек праздный и, верно, дома, если не поехал куда-нибудь
играть в карты, да еще тут много есть, кто поближе, — Трухачевский, Бегушкин, они все даром бременят землю!
Хотяинцев
играл роль чудака, которому нравится, не щадя себя, увеселять
людей нелепостями, но
с некоторого времени он все более настойчиво облекает в нелепейшие словесные формы очень серьезные мысли.
— Что тут нормально? Что вот
люди давят друг друга, а потом
играют на гармонике? Рядом
с нами до утра
играли на гармонике.
«Вот», — вдруг решил Самгин, следуя за ней. Она дошла до маленького ресторана, пред ним горел газовый фонарь, по обе стороны двери — столики, за одним
играли в карты маленький, чем-то смешной солдатик и лысый
человек с носом хищной птицы, на третьем стуле сидела толстая женщина, сверкали очки на ее широком лице, сверкали вязальные спицы в руках и серебряные волосы на голове.
Самгина ошеломил этот неожиданный и разноголосый, но единодушный взрыв злости, и, кроме того, ‹он› понимал, что, не успев начать сражения, он уже проиграл его. Он стоял, глядя, как
люди все более возбуждают друг друга, пальцы его
играли карандашом, скрывая дрожь. Уже начинали кричать друг на друга, а курносый
человек с глазами хорька так оглушительно шлепнул ладонью по столу, что в буфете зазвенело стекло бокалов.
Владимирские пастухи-рожечники,
с аскетическими лицами святых и глазами хищных птиц, превосходно
играли на рожках русские песни, а на другой эстраде, против военно-морского павильона, чернобородый красавец Главач дирижировал струнным инструментам своего оркестра странную пьесу, которая называлась в программе «Музыкой небесных сфер». Эту пьесу Главач
играл раза по три в день, публика очень любила ее, а
люди пытливого ума бегали в павильон слушать, как тихая музыка звучит в стальном жерле длинной пушки.
Он очень долго рассказывал о командире, о его жене, полковом адъютанте; приближался вечер, в открытое окно влетали, вместе
с мухами, какие-то неопределенные звуки, где-то далеко оркестр
играл «Кармен», а за грудой бочек на соседнем дворе сердитый
человек учил солдат петь и яростно кричал...
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление,
с которым она приняла Макарова; так она встречала только
людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка увел Лютова в кабинет к себе, Клим стал наблюдать за нею.
Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на мягком пуфе против нее.
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман
с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна
с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный
человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют,
играют, ну и все прочее.
Самгин молчал. Да, политического руководства не было, вождей — нет. Теперь, после жалобных слов Брагина, он понял, что чувство удовлетворения, испытанное им после демонстрации, именно тем и вызвано: вождей — нет, партии социалистов никакой роли не
играют в движении рабочих. Интеллигенты, участники демонстрации, — благодушные
люди, которым литература привила
с детства «любовь к народу». Вот кто они, не больше.
— О, боже мой, можешь представить: Марья Романовна, — ты ее помнишь? — тоже была арестована, долго сидела и теперь выслана куда-то под гласный надзор полиции! Ты — подумай: ведь она старше меня на шесть лет и все еще… Право же, мне кажется, что в этой борьбе
с правительством у таких
людей, как Мария, главную роль
играет их желание отомстить за испорченную жизнь…
Все замолчали, подтянулись, прислушиваясь, глядя на Оку, на темную полосу моста, где две линии игрушечно маленьких
людей размахивали тонкими руками и, срывая головы
с своих плеч,
играли ими, подкидывая вверх.
— Я — не старуха, и Павля — тоже молодая еще, — спокойно возразила Лида. — Мы
с Павлей очень любим его, а мама сердится, потому что он несправедливо наказал ее, и она говорит, что бог
играет в
люди, как Борис в свои солдатики.
— Что? Не раздражать? Вот как? — закричал Алябьев, осматривая
людей и как бы заранее определяя, кто решится возразить ему. — Их надо посылать на фронт, в передовые линии, — вот что надо. Под пули надо! Вот что-с! Довольно миндальничать, либеральничать и вообще
играть словами. Слова строптивых не укрощают…
Самгину было трудно
с ним, но он хотел смягчить отношение матери к себе и думал, что достигнет этого,
играя с сыном, а мальчик видел в нем
человека, которому нужно рассказать обо всем, что есть на свете.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая за столом, чувствовал себя невидимым среди этих
людей. Он видел пред собою только Марину; она
играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая
с одной на другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
Говоря, Томилин делал широкие, расталкивающие жесты, голос его звучал властно, глаза сверкали строго. Клим наблюдал его
с удивлением и завистью. Как быстро и резко изменяются
люди! А он все еще
играет унизительную роль
человека, на которого все смотрят, как на ящик для мусора своих мнений. Когда он уходил, Томилин настойчиво сказал ему...
В длинном этом сарае их было
человек десять, двое сосредоточенно
играли в шахматы у окна, один писал письмо и, улыбаясь, поглядывал в потолок, еще двое в углу просматривали иллюстрированные журналы и газеты, за столом пил кофе толстый старик
с орденами на шее и на груди, около него сидели остальные, и один из них, черноусенький,
с кошечьим лицом, что-то вполголоса рассказывал, заставляя старика усмехаться.
Вечером собралось
человек двадцать; пришел большой, толстый поэт, автор стихов об Иуде и о том, как сатана
играл в карты
с богом; пришел учитель словесности и тоже поэт — Эвзонов, маленький, чернозубый
человек,
с презрительной усмешкой на желтом лице; явился Брагин, тоже маленький, сухой, причесанный под Гоголя, многоречивый и особенно неприятный тем, что всесторонней осведомленностью своей о делах человеческих он заставлял Самгина вспоминать себя самого, каким Самгин хотел быть и был лет пять тому назад.
Он торжествовал внутренне, что ушел от ее докучливых, мучительных требований и гроз, из-под того горизонта, под которым блещут молнии великих радостей и раздаются внезапные удары великих скорбей, где
играют ложные надежды и великолепные призраки счастья, где гложет и снедает
человека собственная мысль и убивает страсть, где падает и торжествует ум, где сражается в непрестанной битве
человек и уходит
с поля битвы истерзанный и все недовольный и ненасытимый.
— Уж хороши здесь молодые
люди! Вон у Бочкова три сына: всё собирают мужчин к себе по вечерам, таких же, как сами, пьют да в карты
играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и
с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да…
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не
с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный
человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет
с вами
играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца и
играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала
человеку пальцем на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала
с петли и закрывала свет.
— Это-то и возродило меня к новой жизни. Я дал себе слово переделать себя, переломить жизнь, заслужить перед собой и перед нею, и — вот у нас чем кончилось! Кончилось тем, что мы
с вами ездили здесь на рулетки,
играли в банк; я не выдержал перед наследством, обрадовался карьере, всем этим
людям, рысакам… я мучил Лизу — позор!
Едет иногда лодка
с несколькими
человеками: любо смотреть, как солнце жарит их прямо в головы; лучи
играют на бритых, гладких лбах, точно на позолоченных маковках какой-нибудь башни, и на каждой голове горит огненная точка.
Когда судебный пристав
с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания, Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели в суд. В глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно смотреть в глаза
людям, а между тем он по привычке
с обычными, самоуверенными движениями, вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив ногу на ногу и
играя pince-nez.
С ним случилось то, что всегда случается
с людьми, обращающимися к науке не для того, чтобы
играть роль в науке: писать, спорить, учить, а обращающимися к науке
с прямыми, простыми, жизненными вопросами; наука отвечала ему на тысячи равных очень хитрых и мудреных вопросов, имеющих связь
с уголовным законом, но только не на тот, на который он искал ответа.
— Да… Я
играл под фамилией Валова, —
с иностранным акцентом отвечал молодой
человек, встряхивая черными как смоль волосами.
Опыт научил его мало-помалу, что пока
с обывателем
играешь в карты или закусываешь
с ним, то это мирный, благодушный и даже неглупый
человек, но стоит только заговорить
с ним о чем-нибудь несъедобном, например, о политике или науке, как он становится в тупик или заводит такую философию, тупую и злую, что остается только рукой махнуть и отойти.
— Не надоест же
человеку!
С глазу на глаз сидим, чего бы, кажется, друг-то друга морочить, комедь
играть? Али все еще свалить на одного меня хотите, мне же в глаза? Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил.
На биллиарде
играл князь Н., молодой
человек лет двадцати двух,
с веселым и несколько презрительным лицом, в сюртуке нараспашку, красной шелковой рубахе и широких бархатных шароварах;
играл он
с отставным поручиком Виктором Хлопаковым.
Между прочим, он мне дал заметить, что посещает иногда соседних помещиков, и в город ездит в гости, и в преферанс
играет, и
с столичными
людьми знается.
В карты
играть он любит, но только
с людьми звания низшего; они-то ему: «Ваше превосходительство», а он-то их пушит и распекает, сколько душе его угодно.
— Иду. — Лопухов отправился в комнату Кирсанова, и на дороге успел думать: «а ведь как верно, что Я всегда на первом плане — и начал
с себя и кончил собою. И
с чего начал: «жертва» — какое плутовство; будто я от ученой известности отказываюсь, и от кафедры — какой вздор! Не все ли равно, буду так же работать, и так же получу кафедру, и так же послужу медицине. Приятно
человеку, как теоретику, замечать, как
играет эгоизм его мыслями на практике».
Если бы Лопухов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он
с удовольствием заметил бы: «А как, однако же, верна теория: эгоизм
играет человеком.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все время были они вместе, и сколько было рассказов, рассказов обо всем, что было
с каждым во время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими;
человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются
люди; они читали, они
играли в дурачки, они
играли в лото, она даже стала учиться
играть в шахматы, как будто имела время выучиться.
— Милое дитя мое, вы удивляетесь и смущаетесь, видя
человека, при котором были вчера так оскорбляемы, который, вероятно, и сам участвовал в оскорблениях. Мой муж легкомыслен, но он все-таки лучше других повес. Вы его извините для меня, я приехала к вам
с добрыми намерениями. Уроки моей племяннице — только предлог; но надобно поддержать его. Вы
сыграете что-нибудь, — покороче, — мы пойдем в вашу комнату и переговорим. Слушайте меня, дитя мое.
Но он действительно держал себя так, как, по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только
человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий
человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею по следам,
играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу
с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут приходить в азарт и вопиять о принципах чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо
с его стороны.
Проницательный читатель, — я объясняюсь только
с читателем: читательница слишком умна, чтобы надоедать своей догадливостью, потому я
с нею не объясняюсь, говорю это раз — навсегда; есть и между читателями немало
людей не глупых:
с этими читателями я тоже не объясняюсь; но большинство читателей, в том числе почти все литераторы и литературщики,
люди проницательные,
с которыми мне всегда приятно беседовать, — итак, проницательный читатель говорит: я понимаю, к чему идет дело; в жизни Веры Павловны начинается новый роман; в нем будет
играть роль Кирсанов; и понимаю даже больше: Кирсанов уже давно влюблен в Веру Павловну, потому-то он и перестал бывать у Лопуховых.
Пел и веселые песни старец и повоживал своими очами на народ, как будто зрящий; а пальцы,
с приделанными к ним костями, летали как муха по струнам, и казалось, струны сами
играли; а кругом народ, старые
люди, понурив головы, а молодые, подняв очи на старца, не смели и шептать между собою.
Человек огромного самомнения может себя чувствовать слитым
с окружающим миром, быть очень социализированным и иметь уверенность, что в этом мире, совсем ему не чуждом, он может
играть большую роль и занимать высокое положение.
В дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился в доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху, в тайной комнате,
играли в «железку»
человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба
с первым появлением дыма ушла из дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба
с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
Смолин первым делом его познакомил
с восточными
людьми Пахро и Абазом, и давай индейца для отыскивания следов по шулерским мельницам таскать — выучил пить и
играть в модную тогда стуколку… Запутали, закружили юношу. В один прекрасный день он поехал ночью из игорного притона домой — да и пропал. Поговорили и забыли.
Одно время служил у отца кучер Иохим,
человек небольшого роста,
с смуглым лицом и очень светлыми усами и бородкой. У него были глубокие и добрые синие глаза, и он прекрасно
играл на дудке. Он был какой-то удачливый, и все во дворе его любили, а мы, дети, так и липли к нему, особенно в сумерки, когда он садился в конюшне на свою незатейливую постель и брал свою дудку.
Весь дом был тесно набит невиданными мною
людьми: в передней половине жил военный из татар,
с маленькой круглой женою; она
с утра до вечера кричала, смеялась,
играла на богато украшенной гитаре и высоким, звонким голосом пела чаще других задорную песню...
Какие молодцы попадали сюда на службу уже после реформы 1884 г., видно из приказов о смещении
с должностей, о предании суду или из официальных заявлений о беспорядках по службе, доходивших «до наглого разврата» (приказ № 87-й 1890 г.), или из анекдотов и рассказов, вроде хотя бы рассказа о каторжном Золотареве,
человеке зажиточном, который водил компанию
с чиновниками, кутил
с ними и
играл в карты; когда жена этого каторжника заставала его в обществе чиновников, то начинала срамить его за то, что он водит компанию
с людьми, которые могут дурно повлиять на его нравственность.