Неточные совпадения
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая лоб, глаза и говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса
на дворе. — Я даю ему уроки немецкого языка.
Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но
на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
Должно быть, потому, что в тюрьме были три заболевания тифом, уголовных с утра выпускали
на двор, и, серые, точно камни тюремной
стены, они, сидя или лежа, грелись
на весеннем солнце,
играли в «чет-нечет», покрякивали, пели песни.
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и
стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках
играла на пианино «Молитву девы», а в четыре шла берегом
на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
Однажды, путешествуя втроем по крышам построек, мы увидали
на дворе Бетленга барина в меховом зеленом сюртуке; сидя
на куче дров у
стены, он
играл со щенками; его маленькая, лысая, желтая голова была непокрыта.
Пролив, отделяющий остров от материка, в зимние месяцы замерзает совершенно, и та вода, которая летом
играет роль тюремной
стены, зимою бывает ровна и гладка, как поле, и всякий желающий может пройти его пешком или переехать
на собаках.
Когда-то он
играл значительную роль в местной истории; не раз его осаждали, как саранча, загоны татар, посылавших через
стены тучи своих стрел, порой пестрые отряды поляков отчаянно лезли
на стены, или, наоборот, козаки бурно кидались
на приступ, чтобы отбить твердыню у завладевших ею королевских жолнеров…
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое лицо. Это был, очевидно, Роман. Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины глаз,
на губах
играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к
стене девушки, он поднялся
на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища попала ему сбоку в шею.
Я думаю даже, что в их разномыслии скорее
играет роль различие темпераментов, нежели различие убеждений. Плешивцев пылок и нетерпелив, Тебеньков рассудителен и сдержан. Плешивцев охотно лезет
на стену, Тебеньков предпочитает пролезть в подворотню. Плешивцев проникает в человеческую душу с помощью взлома, Тебеньков делает то же самое с помощью подобранного ключа. Вот и все.
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно.
Играл ветер, сдувая снег с крыш маленьких сонных домов, бился о
стены и что-то торопливо шептал, падал
на землю и гнал вдоль улицы белые облака сухих снежинок…
Лучи солнца
играли на полу, отражались в зеркалах;
на стенах, неизвестно откуда, появлялись «зайчики».
В этих же
стенах стал появляться Пров Михайлович Садовский [Садовский Пров Михайлович (1818—1872) — русский актер, приятель Писемского.]; он был в то время совсем еще молодой и обыкновенно или
играл на бильярде, или как-то очень умно слушал, когда разговаривали другие.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих
на диване, идущем по трем
стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл
на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он
играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем
на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился
на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув
на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
Тем не менее этот рояль так обрадовал меня, что я подбежал к нему, и если б не удержал меня Глумов, то, наверное,
сыграл бы первую фигуру кадрили
на мотив"чижик! чижик! где ты был?", которая в дни моей молодости так часто оглашала эти
стены.
Налево от двери была лежанка; в переднем углу стояла царская кровать; между лежанкой и кроватью было проделано в
стене окно, которое никогда не затворялось ставнем, ибо царь любил, чтобы первые лучи солнца проникали в его опочивальню. Теперь сквозь окно это смотрела луна, и серебряный блеск ее
играл на пестрых изразцах лежанки.
Держась левою рукой около
стены, негодующая почтмейстерша направилась прямо к дивану и, щупая впотьмах руками, без больших затруднений отыскала храпуна, который лежал
на самом краю и, немножко свесив голову,
играл во всю носовую завертку. Спящий ничего не слыхал и, при приближении почтмейстерши, храпнул даже с некоторым особенным удовольствием, как будто чувствовал, что всему этому скоро конец, что этим удовольствием ему уже более сегодня не наслаждаться.
Вечер.
На нарах около печи Сатин, Барон, Кривой Зоб и Татарин
играют в карты. Клещ и Актер наблюдают за игрой. Бубнов
на своих нарах
играет в шашки с Медведевым. Лука сидит
на табурете у постели Анны. Ночлежка освещена двумя лампами: одна висит
на стене около играющих в карты, другая —
на нарах Бубнова.
Весёлое солнце весны ласково смотрело в окна, но жёлтые
стены больницы казались ещё желтее. При свете солнца
на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя
на койке,
играли в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову. Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова было безжизненно, глаза его смотрели тоскливо.
Красные отблески
играли и
на белом катафалке, и
на стенах домов.
Г-жа Петицкая, разумеется, повиновалась ей, но вместе с тем сгорала сильным нетерпением узнать, объяснился ли Миклаков с княгиней или нет, и для этой цели она изобретала разные способы: пригласив гостей после чаю сесть
играть в карты, она приняла вид, что как будто бы совершенно погружена была в игру, а в это время одним глазом подсматривала, что переглядываются ли княгиня и Миклаков, и замечала, что они переглядывались; потом, по окончании пульки, Петицкая, как бы забыв приказание княгини, опять ушла из гостиной и сильнейшим образом хлопнула дверью в своей комнате, желая тем показать, что она затворилась там, между тем сама, спустя некоторое время, влезла
на свою кровать и стала глядеть в нарочно сделанную в
стене щелочку, из которой все было видно, что происходило в гостиной.
Помню, как до шести лет этот мир заключался по преимуществу в
стенах нашего деревенского дома, причем зимой мы сидели в комнатах почти безвыходно, а летом
играли в садике, а «
на улицу», которая у нас заменялась большою заводскою площадью, нас отпускали погулять только под строгим надзором няни, что уже составляло для нас личное оскорбление.
Гром тотчас же начал скакать по всему совхозу и
играть отблесками
на стенах.
Ко всему этому для меня было большой находкой, что Истомин, часто, и не заходя ко мне из-за своей
стены, рассеивал налегавшую
на меня тоску одиночества музыкою, которую он очень любил и в которой знал толк, хотя никогда ею не занимался путем, а
играл на своем маленьком звучном пианино так, сам для себя, и сам для себя пел очень недурно, даже довольно трудные вещи.
Артамонов знал, что служащие фабрики называют прислонившуюся к
стене конюшни хижину Серафима «Капкан», а Зинаиде дали прозвище Насос. Сам плотник называл жилище своё «Монастырём». Сидя
на скамье, около печи, всегда с гуслями
на расшитом полотенце, перекинутом через плечо, за шею, он, бойко вскидывая кудрявую головку,
играя розовым личиком, подмигивал, покрикивал...
Еще будучи в «подлом виде», Егорка, верный человек, до тонкости вызнал Сидора Кондратьича и очень хорошо понимает,
на какой струне надлежит
играть, чтоб заставить его лезть
на стену или ввергнуть в уныние.
Рано утром, когда я спал, Мухоедов уехал в Пеньковку один; я проснулся очень поздно и долго не мог сообразить, где я лежу. Солнечные лучи яркими пятнами
играли на задней
стене; окна были открыты; легкий ветерок врывался в них, шелестел в листьях плюща и доносил до меня веселый говор леса, в котором время от времени раздавались удары топора; я оделся и вышел
на крыльцо, где уже кипел
на столе самовар.
Наскучив бродить вдоль этих бесконечно-длинных зал, Буланин вышел
на плац — большую квадратную лужайку, окруженную с двух сторон валом, а с двух других — сплошной
стеной желтой акации.
На плацу старички
играли в лапту, другие ходили обнявшись, третьи с вала бросали камни в зеленый от тины пруд, лежавший глаголем шагах в пятидесяти за линией валов; к пруду гимназистам ходить не позволялось, и чтобы следить за этим —
на валу во время прогулки торчал дежурный дядька.
О боже мой! Как быстро разлетаются мои бедные, наивные, смешные мечты! Я пишу эти строки, а за
стеной капитан, лежа в кровати,
играет на гитаре и пост сиплым голосом старинную-старинную песню.
Пропотей. Убили гниду — поют панихиду. А может, плясать надо? Ну-ко, спляшем и нашим и вашим! (Притопывает, напевая, сначала — негромко, затем все более сильно, и — пляшет.) Астарот, Сабатан, Аскафат, Идумей, Неумней. Не умей, карра тили — бом-бом, бейся в
стену лбом, лбом! Эх, юхала, юхала, ты чего нанюхала? Дыб-дыб, дым, дым! Сатана
играет им! Згин-гин-гин, он
на свете один, его ведьма Закатама в свои ляшки закатала! От греха, от блуда не денешься никуда! Вот он, Егорий, родился
на горе…
Обители, соборы, много храмов,
Стена высокая, дворцы, палаты,
Кругом
стены посады протянулись,
Далеко в поле слободы легли,
Всё по горам сады,
на церквах главы
Всё золотые. Вот одна всех выше
На солнышке
играет голова,
Река, как лента, вьется… Кремль!.. Москва!..
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет
на стенах.
Приснилось ему, что будто бы он с женой в гостях у доктора в громадной комнате, уставленной по
стенам венскими стульями.
На стульях сидят все больные из барака. Доктор с Матрёной ходят «русскую» среди зала, а он сам
играет на гармонике и хохочет, потому что длинные ноги доктора совсем не гнутся, и доктор, важный, надутый, ходит по залу за Матрёной — точно цапля по болоту. И все больные тоже хохочут, раскачиваясь
на стульях.
Давно когда-то, за Москвой-рекой,
На Пятницкой, у самого канала,
Заросшего негодною травой,
Был дом угольный; жизнь тогда
игралаМеж
стен высоких… Он теперь пустой.
Внизу живет с беззубой половиной
Безмолвный дворник… Пылью, паутиной
Обвешаны, как инеем, кругом
Карнизы
стен, расписанных огнем
И временем, и окна краской белой
Замазаны повсюду кистью смелой.
Тогда пустой почти был темен зал,
Но беглый свет горящего камина
На потолке расписанном дрожал
И
на стене, где виделась картина;
Ручной орган
на улице
играл;
То, кажется, Моцарта каватина
Всегда в ту пору пела свой мотив,
И слушал я, взор в живопись вперив.
Погода стояла теплая, ясная; поднимавшееся
на небосклон солнце ярко освещало городские здания и кремлевские
стены и переливчатым блеском
играло на золотом шаре Сумбекиной башни.
Но сестра его встала, сняла со
стены сааз и отдала ему; тогда он поднял глаза к небу и сотворил такую молитву: «О! всемогущий Аллах! если я должен достигнуть до желаемой цели, то моя семиструнная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в последний раз
играл на ней».
Она часто во время прошлой зимы навещала воспитанниц и, привезенная сюда с утра в эти коричневые
стены, оставалась здесь до самого вечера, присутствуя
на уроках приюток,
играя с ними до ужина в большой зале. Перед ужином за ней присылалась худая, прямая, как палка, англичанка мисс Топ, и Нан уезжала, обещая приехать через неделю.
Ласточки со звоном кружили вокруг колоколен; солнце
играло на золоте прислоненных к
стенам хоругвей; из церкви чуть слышно доносилось пение.
У Токарева забилось сердце. «Легенда»… Пять лет назад он сидел однажды вечером у Варвары Васильевны, в ее убогой комнате
на Песках; за тонкою
стеною студент консерватории
играл эту же «Легенду».
На душе сладко щемило, охватывало поэзией, страстно хотелось любви и светлого счастья. И как это тогда случилось, Токарев сам не знал, — он схватил Варвару Васильевну за руку; задыхаясь от волнения и счастья, высказал ей все, — высказал, как она бесконечно дорога ему и как он ее любит.
Ее кроватка, с белым пологом, занимает половину
стены, смежной с гостиной, где стоит рояль.
На нем
играла ее мама. Он немного уже дребезжит; она не просила купить ей новый инструмент.
Играет она совсем уж не как музыкантша. Петь любит, да и то — полосами, больше
на воздухе или, когда ей взгрустнется, у себя в комнате, без всякого аккомпанемента.
Приехали в Нижнее Городище. Около трактира,
на унавоженной земле, под которой был еще снег, стояли подводы: везли большие бутыли с купоросным маслом. В трактире было много народа, всё извозчики, и пахло тут водкой, табаком и овчиной. Шел громкий разговор, хлопали дверью
на блоке. За
стеной в лавочке, не умолкая ни
на минуту,
играли на гармонике. Марья Васильевна сидела и пила чай, а за соседним столом мужики, распаренные чаем и трактирной духотой, пили водку и пиво.
Вдоль
стен стоят соломенные диваны и козлы,
на каких купцы любят
играть в «дамки» и «поддавки».
Солнечные лучи весело
играли на куполах монастырских церквей и заливали ярким светом
стены святой обители инокинь.
Словом, пошла тут жисть по всему королевству. Судья не судит, купец не зазывает, трактиры паутиной заплело, свадеб не
играют, ребят не крестят, именин не справляют, в гости не ходят… В пустую молчанку только тараканов
на стене бить интересно.