Неточные совпадения
Краса и гордость русская,
Белели церкви Божии
По горкам, по холмам,
И с ними в славе спорили
Дворянские дома.
Дома с оранжереями,
С китайскими беседками
И с английскими парками;
На каждом флаг
играл,
Играл-манил приветливо,
Гостеприимство русское
И ласку обещал.
Французу не привидится
Во сне, какие
праздники,
Не день, не два — по месяцу
Мы задавали тут.
Свои индейки жирные,
Свои наливки сочные,
Свои актеры, музыка,
Прислуги — целый полк!
Не это, так
играют в дураки, в свои козыри, а по
праздникам с гостями в бостон, или раскладывают гран-пасьянс, гадают
на червонного короля да
на трефовую даму, предсказывая марьяж.
Разумеется, Огарев и Кетчер были
на месте. Кетчер с помятым лицом был недоволен некоторыми распоряжениями и строго их критиковал. Огарев гомеопатически вышибал клин клином, допивая какие-то остатки не только после
праздника, но и после фуражировки Петра Федоровича, который уже с пением, присвистом и дробью
играл на кухне у Сатина...
Впрочем, я лично знал только быт оброчных крестьян, да и то довольно поверхностно. Матушка охотно отпускала нас в гости к заболотским богатеям, и потому мы и насмотрелись
на их житье. Зато в Малиновце нас не только в гости к крестьянам не отпускали, но в
праздники и
на поселок ходить запрещали. Считалось неприличным, чтобы дворянские дети приобщались к грубому мужицкому веселью. Я должен, однако ж, сказать, что в этих запрещениях главную роль
играли гувернантки.
В Петровском парке в это время было два театра: огромный деревянный Петровский, бывший казенный, где по временам, с разрешения Арапова, по
праздникам играла труппа А. А. Рассказова, и летний театр Немецкого клуба
на другом конце парка,
на дачах Киргофа.
Старая Ганна торопливо перебежала по берегу, поднялась
на пригорок, где по
праздникам девки
играли песни, и через покосившийся старый мост перешла
на туляцкую сторону, где правильными рядами вытянулись всё такие крепкие, хорошие избы.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие
праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или
играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе
на шею мужа, который из денег женился бы
на ней,
на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Это, милый друг, я знаю по себе: нас ведь батьки и матки и весь, почесть, табор лелеют и холят, как скотину перед
праздником, чтобы отдать
на убой барину богатому али, пожалуй, как нынче вот стало, купцу, а мне того до смерти не хотелось, и полюбился мне тут один чиновничек молоденький;
на гитаре, я тебе говорю, он
играл хоть бы нашим запевалам впору и все ходил в наш, знаешь, трактир, в Грузинах…
На балалайке он
играл недурно и любил
играть, а
на праздниках даже плясал, и плясал хорошо, когда, бывало, заставят…
Он сидел поодаль,
на стуле, все еще сердитый и красный, молчал, дулся, сморкался и вообще
играл довольно мрачную роль
на семейном
празднике.
На свадьбе и
на праздниках после свадьбы, разумеется, они
играли жалкие роли, а потому поспешили уехать.
Кончилась месса, из дверей церкви
на широкие ступени лестницы пестрой лавою течет толпа — встречу ей, извиваясь, прыгают красные змеи. Пугливо вскрикивают женщины, радостно хохочут мальчишки — это их
праздник, и никто не смеет запретить им
играть красивым огнем.
Вася. Чудеса! Он теперь
на даче живет, в роще своей. И чего-чего только у него нет! Б саду беседок, фонтанов наделал; песельники свои; каждый
праздник полковая музыка
играет; лодки разные завел и гребцов в бархатные кафтаны нарядил. Сидит все
на балконе без сертука, а медали все навешаны, и с утра пьет шампанское. Круг дому народ толпится, вес
на него удивляются. А когда народ в сад велит пустить, поглядеть все диковины, и тогда уж в саду дорожки шампанским поливают. Рай, а не житье!
В городе у Алексея и жены его приятелей не было, но в его тесных комнатах, похожих
на чуланы, набитые ошарканными, старыми вещами, собирались по
праздникам люди сомнительного достоинства: золотозубый фабричный доктор Яковлев, человек насмешливый и злой; крикливый техник Коптев, пьяница и картёжник; учитель Мирона, студент, которому полиция запретила учиться; его курносая жена курила папиросы,
играла на гитаре.
Несмотря
на то что торжества имеют характер
праздников переходящих, наше солнце настолько дисциплинированно, что зараньше справляется с календарем, когда ему следует
играть.
По
праздникам молодежь собиралась в поле за монастырем
играть в городки, лапту, в горелки, а отцы и матери сидели у ограды
на траве и, наблюдая за игрой, вспоминали старину.
Я жил в Киеве, в очень многолюдном месте, между двумя храмами — Михайловским и Софийским, — и тут еще стояли тогда две деревянные церкви. В
праздники здесь было так много звона, что бывало трудно выдержать, а внизу по всем улицам, сходящим к Крещатику, были кабаки и пивные, а
на площадке балаганы и качели. Ото всего этого я спасался
на такие дни к Фигуре. Там была тишина и покой:
играло на травке красивое дитя, светили добрые женские очи, и тихо разговаривал всегда разумный и всегда трезвый Фигура.
А если был
праздник, то он оставался дома и писал красками или
играл на фисгармонии, которая шипела и рычала; он старался выдавить из нее стройные, гармоничные звуки и подпевал или же сердился
на мальчиков...
Кузнец Василий Васильевич Меркулов был строгий человек, и когда по
праздникам он напивался пьян, то не пел песен, не смеялся и не
играл на гармонии, как другие, а сидел в углу трактира и молча грозил черным обожженным пальцем.
Дед. Ах, грехи, грехи! Чего еще нужно? Будни работай, пришел
праздник — помойся, сбрую оправь, отдохни, с семейными посиди, поди
на улицу к старикам, общественное дело посуди. А молод — что ж, и поиграй! Вон хорошо
играют, смотреть весело. Честно, хорошо.
Карты считались очень опасным развлечением, в них дозволялось
играть только
на святки и
на пасху. Зато в эти
праздники мы с упоением дулись с утра до вечера в «дураки», «свои козыри» и «мельники». И главное праздничное ощущение в воспоминании: после длинного предпраздничного поста — приятная, немножко тяжелая сытость от мяса, молока, сдобного хлеба, чисто убранные комнаты, сознание свободы от занятий — и ярая, целыми днями, карточная игра.
Каждое воскресенье и каждый
праздник мы обязательно ходили в церковь ко всенощной и обедне. После всенощной и
на следующий день до конца обедни нельзя было ни петь светских песен, ни танцевать, ни
играть светских пьес
на фортепиано (только гаммы и упражнения). Слава богу, хоть
играть можно было в игры. Говорить слово «черт» было очень большим грехом. И например, когда наступали каникулы, школьники с ликованием пели известную песенку...
Семейство у солдата было ничего — зажиточное. Картофельными лепешками его ублажали, молоко свое, немереное, в
праздник — убоина, каждый день чаек. Известно — воин. Он там за них, вахлаков, в глине сидючи, что ни день — со смертью в дурачки
играл, как такого не ублажить. Работы, почитай, никакой, нога ему не дозволяла за настоящее приниматься. То ребятам
на забаву сестру милосердную из редьки выкроит, то Георгиевский крест
на табакерке вырежет — одно удовольствие.
Позаботились, чтобы под
праздник на Визе не
играла музыка; но, однако, это немцам помешало, а церкви не помогло: гуляют и без музыки.
Жалованье вам всем, само собой, утрою.
На полтинник в месяц и мышь не разгуляется. Солдат, хочь и нижний чин, чай, из того же ребра сделан. Выпить да покурить и ему хочется, да и мылом-резедой в
праздник умыться всякому антиресно. В орлянку опять же
на пуговку от штанов не
сыграешь…
Особы первых двух классов давали маскарады у себя в домах и
на приморских дачах.
На праздниках этих присутствовала сама императрица.
На балы и маскарады собирались в шесть часов,
играли в карты и танцевали до десяти, когда императрица с избранными вельможами садилась ужинать. Остальные ужинали стоя.
Он переходил из объятий в объятия, и в этом семейном
празднике видную роль
играл и Егор Никифоров, по настойчивому требованию Марьи Петровны живший в высоком доме и сменивший свое рубище
на длиннополый сюртук и сапоги бураками, обыкновенный костюм старых сибиряков — купцов и золотопромышленников.
Валя жалел бедную русалочку, которая так любила красивого принца, что пожертвовала для него и сестрами, и глубоким, спокойным океаном; а принц не знал про эту любовь, потому что русалка была немая, и женился
на веселой принцессе; и был
праздник,
на корабле
играла музыка, и окна его были освещены, когда русалочка бросилась в темные волны, чтобы умереть.
С утра до вечера цельный день трубы курлычут, флейты попискивают. Потому команда, помимо своей порции, еще и в городском саду по вольной цене по
праздникам играла. А тут еще и особливый случай привалил: капельмейстер, прибалтийский судак, хочь человек вольнонаемный, однако по службе тянулся, — вальс собственного сочинения ко дню именин полковой командирши разучивал, «Лебединая прохлада» —
на одних тихих нотах, потому в закрытом помещении у командира нельзя ж во все трубы реветь…
Так и не ходил дней с десять еще, а потом
на праздниках как-то заехал, во фраке, видно, в гостях был, и целый день пробыл: все
играл;
на другой день приехал,
на третий… Пошло по-старому. Хотел я было с ним еще поиграть, так нет, говорит: с тобой
играть не стану, А сто восемьдесят рублей, что я тебе должен, приди ко мне через месяц: получишь.