Неточные совпадения
В этом коротком взгляде Вронский успел
заметить сдержанную оживленность, которая
играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы.
— Кити
играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но вы нам доставите большое удовольствие, — сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она
заметила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью и полковника.
— Никогда, никогда, Анна Григорьевна! Позвольте мне вам
заметить, что я очень хорошо себя знаю; а разве со стороны каких-нибудь иных дам, которые
играют роль недоступных.
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь, из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь;
Теперь, как в доме опустелом,
Всё в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна
меломЗабелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
Час от часу плененный боле
Красами Ольги молодой,
Владимир сладостной неволе
Предался полною душой.
Он вечно с ней. В ее покое
Они сидят в потемках двое;
Они в саду, рука с рукой,
Гуляют утренней порой;
И что ж? Любовью упоенный,
В смятенье нежного стыда,
Он только
смеет иногда,
Улыбкой Ольги ободренный,
Развитым локоном
игратьИль край одежды целовать.
Уж восемь робертов
сыгралиГерои виста; восемь раз
Они места переменяли;
И чай несут. Люблю я час
Определять обедом, чаем
И ужином. Мы время знаем
В деревне без больших сует:
Желудок — верный наш брегет;
И кстати я
замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!
Бывало, он меня не
замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы
играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
— Я не дам себя мучить, — зашептал он вдруг по-давешнему, с болью и с ненавистию мгновенно сознавая в себе, что не может не подчиниться приказанию, и приходя от этой мысли еще в большее бешенство, — арестуйте меня, обыскивайте меня, но извольте действовать по форме, а не
играть со мной-с! Не
смейте…
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов
мечут жребий, кому вы достанетесь,
играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на женщину, как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас как на вещь. Ну, если вы вещь, это другое дело. Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл, вещь и обижаться не может.
Робинзон. Я заснул; а он не
посмел меня беспокоить, будить, ну, и уехал один. Давай
играть!
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров
играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор
метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
— Что это Катя так поздно
играет, —
заметила Одинцова.
— Берегитесь, —
заметила Анна Сергеевна, — мы с Порфирием Платонычем вас разобьем. А ты, Катя, — прибавила она, —
сыграй что-нибудь Аркадию Николаевичу; он любит музыку, мы кстати послушаем.
— Не нахожу, что
играет. Может быть, когда-то он усвоил все эти манеры, подчиняясь моде, но теперь это подлинное его.
Заметь — он порою говорит наивно, неумно, а все-таки над ним не посмеешься, нет! Хорош старик! Личность!
Она,
играя бровями, с улыбочкой в глазах, рассказала, что царь капризничает: принимая председателя Думы — вел себя неприлично, узнав, что матросы убили какого-то адмирала, — топал ногами и кричал, что либералы не
смеют требовать амнистии для политических, если они не могут прекратить убийства; что келецкий губернатор застрелил свою любовницу и это сошло ему с рук безнаказанно.
— Конечно, событие незаурядное, — примирительно
заметил Клим, Дронов возбужденно потирал руки, подпрыгивал,
играл глазами, как бы стараясь спрятать их, Самгин наблюдал за ним, не понимая; чем испуган или доволен Иван?
— То ли еще будет!
Заметьте: она — не актриса, не
играет людей, а людями
играет.
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое, чего мальчик не
замечал за собой, не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось, что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением
играть в карты и многим другим.
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по голове и он ждет еще удара. Было жарко, горячий ветер плутал по городу,
играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно
сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
«Мне следует освободить память мою от засоренности книжной… пылью. Эта пыль радужно
играет только в лучах моего ума. Не вся, конечно. В ней есть крупицы истинно прекрасного. Музыка слова — ценнее музыки звука, действующей на мое чувство механически, разнообразием комбинаций семи нот. Слово прежде всего — оружие самозащиты человека, его кольчуга, броня, его
меч, шпага. Лишние фразы отягощают движение ума, его игру. Чужое слово гасит мою мысль, искажает мое чувство».
Бабушка отвернулась в сторону,
заметив, как
играла глазами Полина Карповна.
— Опять! Вот вы какие: сами затеяли разговор, а теперь выдумали, что люблю. Уж и люблю! Он и мечтать не
смеет! Любить — как это можно! Что еще бабушка скажет? — прибавила она, рассеянно
играя бородой Райского и не подозревая, что пальцы ее, как змеи, ползали по его нервам, поднимали в нем тревогу, зажигали огонь в крови, туманили рассудок. Он пьянел с каждым движением пальцев.
— Мсье Райский поэт, а поэты свободны, как ветер! —
заметила Полина Карповна, опять
играя глазами, шевеля носком башмака и всячески стараясь задеть чем-нибудь внимание Райского.
Нет,
играли, пели, мешая нам
играть в карты (мимоходом
замечу, что и без них игра вязалась плохо.
— И я не удивлюсь, — сказал Райский, — хоть рясы и не надену, а проповедовать могу — и искренно, всюду, где
замечу ложь, притворство, злость — словом, отсутствие красоты, нужды нет, что сам бываю безобразен… Натура моя отзывается на все, только разбуди нервы — и пойдет
играть!.. Знаешь что, Аянов: у меня давно засела серьезная мысль — писать роман. И я хочу теперь посвятить все свое время на это.
— Вы хотите, чтоб я поступил, как послушный благонравный мальчик, то есть съездил бы к тебе, маменька, и спросил твоего благословения, потом обратился бы к вам, Татьяна Марковна, и просил бы быть истолковательницей моих чувств, потом через вас получил бы да и при свидетелях выслушал бы признание невесты, с глупой рожей поцеловал бы у ней руку, и оба, не
смея взглянуть друг на друга,
играли бы комедию, любя с позволения старших…
— Ну, хозяин, смотри же,
замечай и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она, проходя чрез цветник и направляясь к двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё на глазах
играют, роются в песке. На няньку надеяться нельзя: я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов не надо покупать: свои есть.
—
Смел бы он! — с удивлением сказала Марфенька. — Когда мы в горелки
играем, так он не
смеет взять меня за руку, а ловит всегда за рукав! Что выдумали: Викентьев! Позволила бы я ему!
— Смотри не влюбись, —
заметил Аянов. — Жениться нельзя, говоришь ты, — а
играть в страсти с ней тоже нельзя. Когда-нибудь так обожжешься…
Но всего досаднее было, что он тоже вздумал
играть в таинственность и,
заметив, что я удерживаюсь от расспросов, почел тоже обязанностью стать отрывочнее, почти загадочным.
Главное, он так и трепетал, чтобы чем-нибудь не рассердить меня, чтобы не противоречить мне и чтобы я больше пил. Это было так грубо и очевидно, что даже я тогда не мог не
заметить. Но я и сам ни за что уже не мог уйти; я все пил и говорил, и мне страшно хотелось окончательно высказаться. Когда Ламберт пошел за другою бутылкой, Альфонсинка
сыграла на гитаре какой-то испанский мотив; я чуть не расплакался.
С князем он был на дружеской ноге: они часто вместе и заодно
играли; но князь даже вздрогнул, завидев его, я
заметил это с своего места: этот мальчик был всюду как у себя дома, говорил громко и весело, не стесняясь ничем и все, что на ум придет, и, уж разумеется, ему и в голову не могло прийти, что наш хозяин так дрожит перед своим важным гостем за свое общество.
Не стану описывать сцены в полной подробности; сцена была — обман и подделка, но должно
заметить, что
сыграла ее Альфонсинка великолепно.
— Я очень дурная. Она, может быть, самая прелестная девушка, а я дурная. Довольно, оставь. Слушай: мама просит тебя о том, «чего сама сказать не
смеет», так и сказала. Голубчик Аркадий! перестань
играть, милый,
молю тебя… мама тоже…
Король
играл в мячик и долго не
замечал постороннего; потом увидел и скрылся.
Для вас, не последних гастрономов,
замечу, что здесь есть превосходная рыба — нельма, которая
играла бы большую роль на петербургских обедах.
— Не поправляйтесь, а лучше скажите, чем же мы так дурны, — сказала Катерина Алексеевна,
играя словами и как бы не
замечая серьезности Нехлюдова.
Это он не раз уже делал прежде и не брезгал делать, так что даже в классе у них разнеслось было раз, что Красоткин у себя дома
играет с маленькими жильцами своими в лошадки, прыгает за пристяжную и гнет голову, но Красоткин гордо отпарировал это обвинение, выставив на вид, что со сверстниками, с тринадцатилетними, действительно было бы позорно
играть «в наш век» в лошадки, но что он делает это для «пузырей», потому что их любит, а в чувствах его никто не
смеет у него спрашивать отчета.
Между прочим, он мне дал
заметить, что посещает иногда соседних помещиков, и в город ездит в гости, и в преферанс
играет, и с столичными людьми знается.
Заметьте, что решительно никаких других любезностей за ним не водится; правда, он выкуривает сто трубок Жукова в день, а
играя на биллиарде, поднимает правую ногу выше головы и, прицеливаясь, неистово ерзает кием по руке, — ну, да ведь до таких достоинств не всякий охотник.
— Иду. — Лопухов отправился в комнату Кирсанова, и на дороге успел думать: «а ведь как верно, что Я всегда на первом плане — и начал с себя и кончил собою. И с чего начал: «жертва» — какое плутовство; будто я от ученой известности отказываюсь, и от кафедры — какой вздор! Не все ли равно, буду так же работать, и так же получу кафедру, и так же послужу медицине. Приятно человеку, как теоретику,
замечать, как
играет эгоизм его мыслями на практике».
Если бы Лопухов рассмотрел свои действия в этом разговоре как теоретик, он с удовольствием
заметил бы: «А как, однако же, верна теория: эгоизм
играет человеком.
Долго он отказывался, ибо никогда почти не
играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел
метать.
У меня в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые в бумажке; я с самого начала думал об них и, говоря с офицером,
играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне попал в руку, я держал его сквозь материю и
смело высыпал табак на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной полиции.
В передней люди
играли обыкновенно на торбане и курили (в той самой, в которой прежде едва
смели дышать и молиться).
Все было видно, и даже можно было
заметить, как вихрем пронесся мимо их, сидя в горшке, колдун; как звезды, собравшись в кучу,
играли в жмурки; как клубился в стороне облаком целый рой духов; как плясавший при месяце черт снял шапку, увидавши кузнеца, скачущего верхом; как летела возвращавшаяся назад метла, на которой, видно, только что съездила куда нужно ведьма… много еще дряни встречали они.
Пел и веселые песни старец и повоживал своими очами на народ, как будто зрящий; а пальцы, с приделанными к ним костями, летали как муха по струнам, и казалось, струны сами
играли; а кругом народ, старые люди, понурив головы, а молодые, подняв очи на старца, не
смели и шептать между собою.
Они являлись в клуб обедать и уходили после ужина. В карты они не
играли, а целый вечер сидели в клубе, пили, ели, беседовали со знакомыми или проводили время в читальне, надо
заметить, всегда довольно пустой, хотя клуб имел прекрасную библиотеку и выписывал все русские и многие иностранные журналы.
А там грянула империалистическая война. Половина клуба была отдана под госпиталь. Собственно говоря, для клуба остались прихожая, аванзал, «портретная», «кофейная», большая гостиная, читальня и столовая. А все комнаты, выходящие на Тверскую, пошли под госпиталь. Были произведены перестройки. Для игры «инфернальная» была заменена большой гостиной, где
метали баккара, на поставленных посредине столах
играли в «железку», а в «детской», по-старому, шли игры по маленькой.
Если принять рано утром вечерний малик русака, только что вставшего с логова, то в мелкую и легкую порошу за ним, без сноровки, проходишь до полдён: русак сначала бегает,
играет и греется, потом ест, потом опять резвится, жирует, снова ест и уже на заре отправляется на логово, которое у него бывает по большей части в разных местах, кроме особенных исключений; сбираясь лечь, заяц
мечет петли (от двух До четырех), то есть делает круг, возвращается на свой малик, вздваивает его, встраивает и даже четверит, прыгает в сторону, снова немного походит, наконец после последней петли иногда опять встраивает малик и, сделав несколько самых больших прыжков, окончательно ложится на логово; случается иногда, что место ему не понравится, и он выбирает другое.