Неточные совпадения
— Мы ведем жизнь довольно прозаическую, — сказал он, вздохнув, — пьющие утром
воду — вялы, как все больные, а пьющие вино повечеру — несносны, как все здоровые. Женские общества есть; только от них небольшое утешение: они
играют в вист, одеваются дурно и ужасно говорят по-французски. Нынешний год из Москвы одна только княгиня Лиговская с дочерью; но я с ними незнаком. Моя солдатская шинель — как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня.
И сколь навычное потребно зренье,
Чтоб различить тебя, при малом отдаленьи,
Или с простым стеклом, иль с каплею
воды,
Когда
в них луч иль мой, иль солнечный
играет!
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые лодки рыбаков. С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая
в воде, на отмелях.
В третьем классе, на корме парохода, тоже
играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она
в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как отец учил его читать...
— Отец мой несчастливо
в карты
играл, и когда, бывало, проиграется, приказывает маме разбавлять молоко
водой, — у нас было две коровы. Мама продавала молоко, она была честная, ее все любили, верили ей. Если б ты знал, как она мучилась, плакала, когда ей приходилось молоко разбавлять. Ну, вот, и мне тоже стыдно, когда я плохо пою, — понял?
За баржею распласталась под жарким солнцем синеватая Волга, дальше — золотисто блестела песчаная отмель, река оглаживала ее; зеленел кустарник, наклоняясь к ласковой
воде, а люди на палубе точно
играли в двадцать рук на двух туго натянутых струнах, чудесно богатых звуками.
Клим смотрел, как
вода, успокаиваясь, текла
в одну сторону,
играя шапкой Бориса, смотрел и бормотал...
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни;
в синеватой
воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались
в воздух масляно блестевшие руки; вечерами
в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно,
в три часа, безгрудая, тощая барышня
в розовом платье и круглых, темных очках
играла на пианино «Молитву девы», а
в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по
воде косо влачилась за нею розовая тень.
Жар несносный; движения никакого, ни
в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и
воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно
играет лучами
в воде!
В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает
в прозрачные
воды.
День выпал хороший и теплый. По небу громоздились массы кучевых облаков. Сквозь них прорывались солнечные лучи и светлыми полосами ходили по воздуху. Они отражались
в лужах
воды,
играли на камнях,
в листве ольшаников и освещали то один склон горы, то другой. Издали доносились удары грома.
— Что это вы точно
в воду опущенные, — перебил меня Гагин, — хотите, я, по-вчерашнему,
сыграю вам вальс?
Пока мать плескалась
в воде с непонятным для меня наслаждением, я сидел на скамье, надувшись, глядел на лукавую зыбь, продолжавшую
играть так же заманчиво осколками неба и купальни, и сердился…
Пролив, отделяющий остров от материка,
в зимние месяцы замерзает совершенно, и та
вода, которая летом
играет роль тюремной стены, зимою бывает ровна и гладка, как поле, и всякий желающий может пройти его пешком или переехать на собаках.
Катались на лодках по Днепру, варили на той стороне реки,
в густом горько-пахучем лозняке, полевую кашу, купались мужчины и женщины поочередно —
в быстрой теплой
воде, пили домашнюю запеканку, пели звучные малороссийские песни и вернулись
в город только поздним вечером, когда темная бегучая широкая река так жутко и весело плескалась о борта их лодок,
играя отражениями звезд, серебряными зыбкими дорожками от электрических фонарей и кланяющимися огнями баканов.
По всему водяному пространству, особенно посреди Волги,
играли беляки: так называются всплески
воды, когда гребни валов, достигнув крайней высоты, вдруг обрушиваются и рассыпаются
в брызги и белую пену.
В первый день напала на меня тоска, увеличившая мое лихорадочное состояние, но потом я стал спокойнее и целые дни
играл, а иногда читал книжку с сестрицей, беспрестанно подбегая, хоть на минуту, к окнам, из которых виден был весь разлив полой
воды, затопившей огород и половину сада.
Ни ответа, ни привета не было, тишина стояла мертвая;
в зеленых садах птицы не пели песни райские, не били фонтаны
воды и не шумели ключи родниковые, не
играла музыка во палатах высокиих.
Ромашов выгреб из камышей. Солнце село за дальними городскими крышами, и они черно и четко выделялись
в красной полосе зари. Кое-где яркими отраженными огнями
играли оконные стекла.
Вода в сторону зари была розовая, гладкая и веселая, но позади лодки она уже сгустилась, посинела и наморщилась.
В час завтрак у Шпаковских, а после завтрака веселая репетиция водевиля «Не спросясь броду, не суйся
в воду», где Александров
играет Макарку, а также и
в живых картинах.
— Нельзя ее забыть. Еще дедушки наши об этой ухе твердили. Рыба-то, вишь, как
в воде играет — а отчего? — от того самого, что она ухи для себя не предвидит! А мы… До игры ли мне теперича, коли у меня целый караван на мели стоит? И как это господь бог к твари — милосерд, а к человеку — немилостив? Твари этакую легость дал, а человеку
в оном отказал? Неужто тварь больше заслужила?
А там потянулись среди густой зелени садов и парков между зигзагами белой дороги-белые дачи, богатые виллы, горные татарские деревушки с плоскими крышами. Море нежно стлалось вокруг парохода;
в воде играли дельфины.
Раньше наша компания старалась держаться во всех играх вместе, а теперь я видел, что Чурка и Кострома
играют всегда
в разных партиях, всячески соперничая друг с другом
в ловкости и силе, часто — до слез и драки. Однажды они подрались так бешено, что должны были вмешаться большие и врагов разливали
водою, как собак.
Он рассказывает не мне, а себе самому. Если бы он молчал, говорил бы я, —
в этой тишине и пустоте необходимо говорить, петь,
играть на гармонии, а то навсегда заснешь тяжким сном среди мертвого города, утонувшего
в серой, холодной
воде.
— Полюбопытствуют, полюбопытствуют и об этом, — снова отозвался кроткий Пизонский, и вслед за тем вздохнул и добавил: — А теперь без новостей мы вот сидим как
в раю; сами мы наги, а видим красу: видим лес, видим горы, видим храмы,
воды, зелень; вон там выводки утиные под бережком попискивают; вон рыбья мелкота целою стаей
играет. Сила господня!
Волны все бежали и плескались, а на их верхушках, закругленных и зыбких,
играли то белая пена, то переливы глубокого синего неба, то серебристые отблески месяца, то, наконец, красные огни фонарей, которые какой-то человек, сновавший по
воде в легкой лодке, зажигал зачем-то
в разных местах, над морем…
Через полчаса он сидел
в маленьком плетёном шарабане, ненужно погоняя лошадь;
в лицо и на грудь ему прыгали брызги тёплой грязи; хлюпали колёса, фыркал,
играя селезёнкой, сытый конь и чётко бил копытами по лужам
воды, ещё не выпитой землёю.
Малолетний сынок то смотрел, как удят рыбу сестры (самому ему удить на глубоких местах еще не позволяли), то
играл около матери, которая не спускала с него глаз, боясь, чтоб ребенок не свалился как-нибудь
в воду.
В то же время стала явственно слышна музыка; дневной гул толпы, доносившийся с набережной, иногда заглушал ее, оставляя один лишь стук барабана, а потом отпуская снова, и она отчетливо раздавалась по
воде — то, что называется: «
играет в ушах».
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной
воды и примочил голову одеколоном; одеколон и мятная
вода привели немного
в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него
в голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала
в карету, — до гостиной губернского предводителя,
в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как
в военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя
в деревне каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить
в кавалерии и заниматься устройством имения,
играют в карты, держат француженок и ездят
в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
Надо ведь всегда
играть на благородных страстях человека, а такового у поляков есть гордость: вот и надо бы не стрелять
в них, а пороть да
водою окачивать.
Ни один, от старого до малого, не пройдет мимо реки или пруда, не поглядев, как гуляет вольная рыбка, и долго, не шевелясь, стоит иногда пешеход-крестьянин, спешивший куда-нибудь за нужным делом, забывает на время свою трудовую жизнь и, наклонясь над синим омутом, пристально смотрит
в темную глубь, любуясь на резвые движенья рыб, особенно, когда она
играет и плещется, как она, всплыв наверх, вдруг, крутым поворотом, погружается
в воду, плеснув хвостом и оставя вертящийся круг на поверхности, края которого, постепенно расширяясь, не вдруг сольются с спокойною гладью
воды, или как она, одним только краешком спинного пера рассекая поверхность
воды — стрелою пролетит прямо
в одну какую-нибудь сторону и следом за ней пробежит длинная струя, которая, разделяясь на две, представляет странную фигуру расходящегося треугольника…
Отерев мокрые пальцы свои о засученные полы серой шинели, Ваня прошел мимо детей, которые перестали
играть и оглядывали его удивленными глазами. Ребятишки проводили его до самого берега. Два рыбака, стоя по колени
в воде, укладывали невод
в лодку. То были, вероятно, сыновья седого сгорбленного старика, которого увидел Ваня
в отдалении с саком на плече.
У самой дороги вспорхнул стрепет. Мелькая крыльями и хвостом, он, залитый солнцем, походил на рыболовную блесну или на прудового мотылька, у которого, когда он мелькает над
водой, крылья сливаются с усиками, и кажется, что усики растут у него и спереди, и сзади, и с боков… Дрожа
в воздухе как насекомое,
играя своей пестротой, стрепет поднялся высоко вверх по прямой линии, потом, вероятно испуганный облаком пыли, понесся
в сторону, и долго еще было видно его мелькание…
— Ну уж извините, Григорий Михайлыч! Если я решусь, если я убегу, так убегу с человеком, который это сделает для меня, собственно для меня, а не для того, чтобы не уронить себя во мнении флегматической барышни, у которой
в жилах вместо крови
вода с молоком, du lait coupe! И еще скажу я вам: мне, признаюсь,
в первый раз довелось услышать, что тот, к кому я благосклонна, достоин сожаления,
играет жалкую роль! Я знаю роль более жалкую: роль человека, который сам не знает, что происходит
в его душе!
На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем льется солнечный свет — золотые нити, протянутые
в воздухе. На серых кафлях пола и белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть на них, — научишься читать их, как стихи, поймешь, о чем они говорят. Гроздья винограда
играют на солнце, точно жемчуг или странный мутный камень оливин, а
в графине
воды на столе — голубые бриллианты.
А вокруг яслей — арабы
в белых бурнусах уже успели открыть лавочки и продают оружие, шёлк, сласти, сделанные из воска, тут же какие-то неизвестной нации люди торгуют вином, женщины, с кувшинами на плечах, идут к источнику за
водою, крестьянин ведет осла, нагруженного хворостом, вокруг Младенца — толпа коленопреклоненных людей, и всюду
играют дети.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь; на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые
в белом,
играют, бьются о камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от камней, будто бы испугались, и снова бросаются на скалу; солнечный луч уходит глубоко
в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит,
в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
Идет — по деревьям шагает,
Трещит по замерзлой
воде,
И яркое солнце
играетВ косматой его бороде.
Дорога везде чародею,
Чу! ближе подходит, седой.
И вдруг очутился над нею,
Над самой ее головой!
Затем кубики были смочены «
в препорцию водицей», как выражался Кавказский, и сложены. Работа окончена. Луговский и Кавказский омылись
в чанах с
водой, стоявших
в кубочной, и возвратились
в казарму, где уже начали собираться рабочие. Было девять часов. До одиннадцати рабочие лежали на нарах,
играли в карты, разговаривали.
В одиннадцать — обед, после обеда до четырех опять лежали,
в четыре —
в кубочную до шести, а там — ужин и спать…
За плетнём зеленовато блестела шёлковая
вода, золотые отблески солнца карасями
играли в ней.
У него есть и еще одно удивительное свойство, какое присуще и китайской водке ханджин: если на другой день после попойки выпить поутру стакан простой холодной
воды, то молодое вино опять начинает бродить, бурлить и
играть в желудке и
в крови, а сумасбродное его действие возобновляется с прежней силой.
Ялик быстро разрезал гладь
воды. Яличник, рослый, здоровый и красивый парень
в красной рубахе, без устали работал веслами; он то нагибался вперед, то откидывался назад, сильно подвигая лодку при каждом движении. Солнце закатывалось и так эффектно
играло на его лице и на красной рубахе, что мне захотелось набросать его красками. Маленький ящик с холстиками, красками и кистями всегда при мне.
Однажды, когда,
играя с дядею у него на Ядрине на биллиарде, я проболтался, что, раздобывшись небольшим количеством пороху, я из разысканного
в гардеробном чулане пистолета пробовал стрелять воробьев, дядя приказал принести маленькое двуствольное ружье и подарил мне его, к величайшему моему восторгу; но так как ружье было кремневое, то я помню, как несколько дней спустя, я целый вечер до совершенной темноты стрелял на реке
в нырка, который при первом щелканьи замка был уже под
водою, тщетно осыпаемый запоздалою дробью.
Почему-то оба эти совершенно здоровых человека вообразили себя чахоточными и, налив часть бутылки дегтем, заливали ее
водою и, давши ей настояться на чердаке флигеля, пили утром и вечером по рюмке, уверяя, что это очень здорово. Андрей Карпович, будучи скрипачом еще
в семинарии, привез с собою скрипку
в футляре и сначала упражнялся по вечерам на этом язвительном инструменте один, но потом, сообразив, что
играть вдвоем было бы и поладнее, и благозвучнее, подбил и Сергея Мартыновича на занятие музыкой.
В одиннадцатом часу у игорных столов остаются настоящие, отчаянные игроки, для которых на
водах существует только одна рулетка, которые и приехали для нее одной, которые плохо замечают, что вокруг них происходит, и ничем не интересуются во весь сезон, а только
играют с утра до ночи и готовы были бы
играть, пожалуй, и всю ночь до рассвета, если б можно было.
А Катя так сладко похрапывала под белым батистовым платочком на нашей прохладной скамейке, вишни так сочно-глянцевито чернели на тарелке, платья наши были так свежи и чисты,
вода в кружке так радужно-светло
играла на солнце, и мне так было хорошо! «Что же делать? — думала я. — Чем же я виновата, что я счастлива? Но как поделиться счастьем? как и кому отдать всю себя и все свое счастие?..»
С какою легкостью свободной
Играешь ты природой и собой;
Ты
в шубах Шаховской холодный,
В водах ты Шаховской — сухой.
Осенью над городом неделями стоят серые тучи, поливая крыши домов обильным дождем, бурные ручьи размывают дороги,
вода реки становится рыжей и сердитой; городок замирает, люди выходят на улицы только по крайней нужде и, сидя дома, покорно ждут первого снега,
играют в козла, дурачки,
в свои козыри, слушают чтение пролога, минеи, а кое-где — и гражданских книг.
В роскошной лени утопал.
Еще поныне дышит нега
В пустых покоях и садах;
Играют воды, рдеют розы,
И вьются виноградны лозы,
И злато блещет на стенах.
Сверху был виден череп с коротко остриженными волосами, угловатый и большой, согнутая спина, длинные руки. Из-под челнока бесшумно разбегались тонкие струйки,
играя поплавками удочек. Дальше по течению эти струйки прятались, и
вода, спокойная, гладкая, отражала
в тёмном блеске своём жёлтые бугры берега, бедно одетые кустами верб.
И снова они начали
играть, как две большие рыбы,
в зеленоватой
воде, брызгая друг на друга и взвизгивая, фыркая, ныряя.