Неточные совпадения
Городничий (в сторону).
О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет! Не
знаешь, с которой стороны и приняться. Ну, да уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось. (Вслух.)Если вы точно имеете нужду в
деньгах или в чем другом, то я готов служить сию минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не
знаю, однако ж, зачем вы говорите
о злодеях или
о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу
деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни копейки.
— А
знаешь, я
о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог
знает как.
Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
Левин
знал, что хозяйство мало интересует старшего брата и что он, только делая ему уступку, спросил его об этом, и потому ответил только
о продаже пшеницы и
деньгах.
Это откашливанье она
знала. Это был признак его сильного недовольства, не на нее, а на самого себя. Он действительно был недоволен, но не тем, что
денег вышло много, а что ему напоминают то,
о чем он,
зная, что в этом что-то неладно, желает забыть.
Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых ему мерещилась беспрестанно непокорность и заносчивое поведение,
узнавши об жалком его положении, собрали тут же для него
деньги, продав даже многое нужное; один только Павлуша Чичиков отговорился неимением и дал какой-то пятак серебра, который тут же товарищи ему бросили, сказавши: «Эх ты, жила!» Закрыл лицо руками бедный учитель, когда услышал
о таком поступке бывших учеников своих; слезы градом полились из погасавших очей, как у бессильного дитяти.
Мне объявили, что мое знакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь;
узнаю, что у них ни кола ни двора, а приехали хлопотать
о чем-то в каком-то присутствии; предлагаю услуги,
деньги;
узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, что действительно танцевать там учат; предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию молодой девицы, французскому языку и танцам.
— Вы написали, — резко проговорил Раскольников, не оборачиваясь к Лужину, — что я вчера отдал
деньги не вдове раздавленного, как это действительно было, а его дочери (которой до вчерашнего дня никогда не видал). Вы написали это, чтобы поссорить меня с родными, и для того прибавили, в гнусных выражениях,
о поведении девушки, которой вы не
знаете. Все это сплетня и низость.
Я тотчас мое место наметил, подсел к матери и начинаю
о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи, что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал
знать, что у меня
денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился (в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали).
Дико́й. Понимаю я это; да что ж ты мне прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж
знаю, что надо отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у меня просить — обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому только заикнись мне
о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает, да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь
о дяде! Я уже не говорю
о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои
деньги, — имение, ты, может быть, не
знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Ее Бердников
знает. Он — циник, враль, презирает людей, как медные
деньги, но всех и каждого насквозь видит. Он — невысокого… впрочем, пожалуй, именно высокого мнения
о вашей патронессе. ‹Зовет ее — темная дама.› У него с ней, видимо, какие-то большие счеты, она, должно быть, с него кусок кожи срезала… На мой взгляд она — выдуманная особа…
— Сегодня он — между прочим — сказал, что за хороший процент банкир может дать
денег хоть на устройство землетрясения.
О банкире — не
знаю, но Захар — даст. Завтракать — рано, — сказала она, взглянув на часы. — Чаю хочешь? Еще не пил? А я уже давно…
— Побочный сын какого-то знатного лица, черт его… Служил в таможенном ведомстве, лет пять тому назад получил огромное наследство. Меценат. За Тоськой ухаживает. Может быть,
денег даст на газету. В театре познакомился с Тоськой, думал, она — из гулящих. Ногайцев тоже в таможне служил, давно
знает его. Ногайцев и привел его сюда, жулик. Кстати: ты ему, Ногайцеву,
о газете — ни слова!
А когда зададут тему на диссертацию, он терялся, впадал в уныние, не
зная, как приступить к рассуждению, например, «об источниках к изучению народности», или «
о древних русских
деньгах», или «
о движении народов с севера на юг».
Они
знали, на какое употребление уходят у него
деньги, но на это они смотрели снисходительно, помня нестрогие нравы повес своего времени и находя это в мужчине естественным. Только они, как нравственные женщины, затыкали уши, когда он захочет похвастаться перед ними своими шалостями или когда кто другой вздумает довести до их сведения
о каком-нибудь его сумасбродстве.
В то время в выздоравливавшем князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои
деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог
знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать
о браке.
— Но как могли вы, — вскричал я, весь вспыхнув, — как могли вы, подозревая даже хоть на каплю, что я
знаю о связи Лизы с князем, и видя, что я в то же время беру у князя
деньги, — как могли вы говорить со мной, сидеть со мной, протягивать мне руку, — мне, которого вы же должны были считать за подлеца, потому что, бьюсь об заклад, вы наверно подозревали, что я
знаю все и беру у князя за сестру
деньги зазнамо!
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не
знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто
знает, может быть,
о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и
деньги не он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.
От кого придут
деньги — я не справлялся; я
знал, что от Версилова, а так как я день и ночь мечтал тогда, с замиранием сердца и с высокомерными планами,
о встрече с Версиловым, то
о нем вслух совсем перестал говорить, даже с Марьей Ивановной.
— Вы меня измучили оба трескучими вашими фразами и все фразами, фразами, фразами! Об чести, например! Тьфу! Я давно хотел порвать… Я рад, рад, что пришла минута. Я считал себя связанным и краснел, что принужден принимать вас… обоих! А теперь не считаю себя связанным ничем, ничем,
знайте это! Ваш Версилов подбивал меня напасть на Ахмакову и осрамить ее… Не смейте же после того говорить у меня
о чести. Потому что вы — люди бесчестные… оба, оба; а вы разве не стыдились у меня брать мои
деньги?
Евфимья Бочкова показала, что она ничего не
знает о пропавших
деньгах, и что она и в номер купца не входила, а хозяйничала там одна Любка, и что если что и похищено у купца, то совершила похищение Любка, когда она приезжала с купцовым ключом за
деньгами.
— Конечно, конечно… В копнах не сено, в долгах не
деньги. Но мне все-таки хочется
знать твое мнение
о заводах, Сергей Александрыч.
— Не могу
знать!.. А где я тебе возьму
денег? Как ты об этом думаешь… а? Ведь ты думаешь же
о чем-нибудь, когда идешь ко мне? Ведь думаешь… а? «Дескать, вот я приду к барину и буду просить
денег, а барин запустит руку в конторку и вытащит оттуда
денег, сколько мне нужно…» Ведь так думаешь… а? Да у барина-то, умная твоя голова, деньги-то разве растут в конторке?..
— Извольте-с, это дело должно объясниться и еще много к тому времени впереди, но пока рассудите: у нас, может быть, десятки свидетельств
о том, что вы именно сами распространяли и даже кричали везде
о трех тысячах, истраченных вами,
о трех, а не
о полутора, да и теперь, при появлении вчерашних
денег, тоже многим успели дать
знать, что
денег опять привезли с собою три тысячи…
Впрочем, некоторая болезненность его лица в настоящую минуту могла быть понятна: все
знали или слышали
о чрезвычайно тревожной и «кутящей» жизни, которой он именно в последнее время у нас предавался, равно как всем известно было и то необычайное раздражение, до которого он достиг в ссорах со своим отцом из-за спорных
денег.
Мало того: Смердяков же и открыл следствию, что
о пакете с
деньгами и
о знаках сообщил подсудимому он сам и что без него тот и не
узнал бы ничего.
—
О, он презирал меня ужасно, презирал всегда, и
знаете,
знаете — он презирал меня с самой той минуты, когда я ему тогда в ноги за эти
деньги поклонилась.
На вопросы
о вчерашних
деньгах она заявила, что не
знает, сколько их было, но слышала, как людям он много раз говорил вчера, что привез с собой три тысячи.
— Он. Величайший секрет. Даже Иван не
знает ни
о деньгах, ни
о чем. А старик Ивана в Чермашню посылает на два, на три дня прокатиться: объявился покупщик на рощу срубить ее за восемь тысяч, вот и упрашивает старик Ивана: «помоги, дескать, съезди сам» денька на два, на три, значит. Это он хочет, чтобы Грушенька без него пришла.
— Но я ее видел… Стало быть, она… Я
узнаю сейчас, где она… Прощай, Алексей! Езопу теперь
о деньгах ни слова, а к Катерине Ивановне сейчас же и непременно: «Кланяться велел, кланяться велел, кланяться! Именно кланяться и раскланяться!» Опиши ей сцену.
—
О, если вы разумели
деньги, то у меня их нет. У меня теперь совсем нет
денег, Дмитрий Федорович, я как раз воюю теперь с моим управляющим и сама на днях заняла пятьсот рублей у Миусова. Нет, нет,
денег у меня нет. И
знаете, Дмитрий Федорович, если б у меня даже и были, я бы вам не дала. Во-первых, я никому не даю взаймы. Дать взаймы значит поссориться. Но вам, вам я особенно бы не дала, любя вас, не дала бы, чтобы спасти вас, не дала бы, потому что вам нужно только одно: прииски, прииски и прииски!..
Мне хотелось показать ему, что я очень
знаю, что делаю, что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то, что он писал
о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить, что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если б кто-нибудь из иностранцев смел спросить
денег за статью.
Это был богатырского сложения человек, еще молодой и красивый, характера кроткого и сосредоточенного, — всё, бывало, молчит и
о чем-то думает, — и с первого же времени хозяева стали доверять ему, и когда уезжали из дому, то
знали, что Вукол и
денег не вытащит из комода, и спирта в кладовой не выпьет.
Кроме Белоконской и «старичка сановника», в самом деле важного лица, кроме его супруги, тут был, во-первых, один очень солидный военный генерал, барон или граф, с немецким именем, — человек чрезвычайной молчаливости, с репутацией удивительного знания правительственных дел и чуть ли даже не с репутацией учености, — один из тех олимпийцев-администраторов, которые
знают всё, «кроме разве самой России», человек, говорящий в пять лет по одному «замечательному по глубине своей» изречению, но, впрочем, такому, которое непременно входит в поговорку и
о котором узнается даже в самом чрезвычайном кругу; один из тех начальствующих чиновников, которые обыкновенно после чрезвычайно продолжительной (даже до странности) службы, умирают в больших чинах, на прекрасных местах и с большими
деньгами, хотя и без больших подвигов и даже с некоторою враждебностью к подвигам.
Что же касается до жены Ивана Петровича, то Петр Андреич сначала и слышать
о ней не хотел и даже в ответ на письмо Пестова, в котором тот упоминал
о его невестке, велел ему сказать, что он никакой якобы своей невестки не ведает, а что законами воспрещается держать беглых девок,
о чем он считает долгом его предупредить; но потом,
узнав о рождении внука, смягчился, приказал под рукой осведомиться
о здоровье родительницы и послал ей, тоже будто не от себя, немного
денег.
Отец с матерью старались растолковать мне, что совершенно добрых людей мало на свете, что парашинские старики, которых отец мой
знает давно, люди честные и правдивые, сказали ему, что Мироныч начальник умный и распорядительный, заботливый
о господском и
о крестьянском деле; они говорили, что, конечно, он потакает и потворствует своей родне и богатым мужикам, которые находятся в милости у главного управителя, Михайлы Максимыча, но что как же быть? свой своему поневоле друг, и что нельзя не уважить Михайле Максимычу; что Мироныч хотя гуляет, но на работах всегда бывает в трезвом виде и не дерется без толку; что он не поживился ни одной копейкой, ни господской, ни крестьянской, а наживает большие
деньги от дегтя и кожевенных заводов, потому что он в части у хозяев, то есть у богатых парашинских мужиков, промышляющих в башкирских лесах сидкою дегтя и покупкою у башкирцев кож разного мелкого и крупного скота; что хотя хозяевам маленько и обидно, ну, да они богаты и получают большие барыши.
Денег взаймы она давала очень неохотно и также не любила раздачу мелкой милостыни; но,
узнав о каком-нибудь несчастном случае с человеком, достойным уваженья, помогала щедро, а как люди, достойные уваженья, встречаются не часто, то и вспоможенья ее были редки, и Прасковью Ивановну вообще не считали доброю женщиною.
Представь себе, что я
узнала! До сих пор я думала, что должна была оставить Париж, потому что Butor отказался прислать мне
деньги; теперь мне известно, что он подавал об этом официальную записку, и в этой записке… просил
о высылке меня из Парижа по этапу!!L'animal! [Скотина! (франц.)]
—
О боже мой, я не сумасшедший, чтоб рассчитывать на ваши
деньги, которых, я
знаю, у вас нет! — воскликнул князь. — Дело должно идти иначе; теперь вопрос только
о том: согласны ли вы на мое условие — так хорошо, а не согласны — так тоже хорошо.
На другой день мы были в Законорье, у вдовы Чуркина Арины Ефимовны, которая жила с дочкой-подростком в своем доме близ трактира. В трактире уже все
знали о том, что Костя осрамился, и все радовались. Вскоре его убили крестьяне в Болоте, близ деревни Беливы. Уж очень он грабил своих, главным образом сборщиков на погорелое, когда они возвращаются из поездок с узлами и
деньгами.
— Мне с ним надо поговорить
о важном…
Знаете, подарите-ка мне ваш мяч; к чему вам теперь? Я тоже для гимнастики. Я вам, пожалуй, заплачу
деньги.
(Потом стало известно, что он
о подвиге Липутина
узнал от Агафьи, липутинской служанки, которой с самого начала платил
деньги за шпионство,
о чем только после разъяснилось.)
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее бросит и вместе с тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от вас требовать
денег, и когда ему покажется, что вы их мало даете ему, он, как муж, потребует вас к себе: у него, как вы хорошо должны это
знать, семь пятниц на неделе; тогда, не говоря уже
о вас, в каком же положении я останусь?
Тогда начали рассуждать
о том, где
деньги спрятаны и как их оттуда достать. Надеялись, что Парамонов пойдет дальше по пути откровенности, но он уж спохватился и скорчил такую мину, как будто и
знать не
знает, чье мясо кошка съела. Тогда возложили упование на бога и перешли к изобретениям девятнадцатого века. Говорили про пароходы и паровозы, про телеграфы и телефоны, про стеарин, парафин, олеин и керосин и во всем видели руку провидения, явно России благодеющего.
Уже накануне вечером она была скучна. С тех пор как Петенька попросил у нее
денег и разбудил в ней воспоминание
о «проклятии», она вдруг впала в какое-то загадочное беспокойство, и ее неотступно начала преследовать мысль: а что, ежели прокляну?
Узнавши утром, что в кабинете началось объяснение, она обратилась к Евпраксеюшке с просьбой...
Когда Арина Петровна посылала детям выговоры за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «
Знаю, милый дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных детей ваших;
знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже забываем
о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг маменька, на содержание и прочие расходы
денег осмотрительным».
Каждый день он приходил ко мне
узнавать, имею ли я какие-нибудь известия
о его семействе, и просит меня, чтобы я велел собрать на наших различных линиях всех пленных, которые находятся в нашем распоряжении, чтобы предложить их Шамилю для обмена, к чему он прибавит немного
денег.
Хозяин, приехав получить
деньги за квартиру и
узнав о богатстве и щедрости Оленина, пригласил его к себе.
Мне дорого обошлась эта «первая ласточка». Если бы я слушал Фрея и вчинил иск немедленно, то получил бы
деньги, как это было с другими сотрудниками,
о чем я
узнал позже; но я надеялся на уверения «только редактора» и затянул дело. Потом я получил еще двадцать пять рублей, итого — пятьдесят. Кстати, это — все, что я получил за роман в семнадцать печатных листов, изданный вдобавок отдельно без моего согласия.