Неточные совпадения
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в
бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы…
О, я
знаю вас: вы если начнете говорить
о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному
богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал
о том князю Куракину во время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен,
узнав, что им управляет не градоначальник, а изменник, и что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
— А
знаешь, я
о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет
Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
—
Знаете, вы напоминаете мне анекдот
о советах больному: «вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж только молитесь
Богу». — «Пробовали: хуже». Так и мы с вами. Я говорю политическая экономия, вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев
узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай,
Бог милостив», писала она.
— А
Бог его
знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою
о землю: — Никогда себе не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все, что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь,
узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец,
бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать.
Как они делают,
бог их ведает: кажется, и не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник
бог знает что расскажет: или поведет речь
о том, что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется, чем та, которая его слушает.
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь
узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали
о нас они…
Итак, дай
Бог им долги дни!
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и,
бог знает отчего и
о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
— Ах, Володя! ты не можешь себе представить, что со мной делается… вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней, что это просто удивительно. И еще
знаешь ли что? когда я лежу и думаю
о ней,
бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать.
Вспомнишь, бывало,
о Карле Иваныче и его горькой участи — единственном человеке, которого я
знал несчастливым, — и так жалко станет, так полюбишь его, что слезы потекут из глаз, и думаешь: «Дай
бог ему счастия, дай мне возможность помочь ему, облегчить его горе; я всем готов для него пожертвовать».
«И многие из иудеев пришли к Марфе и Марии утешать их в печали
о брате их. Марфа, услыша, что идет Иисус, пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь
знаю, что чего ты попросишь у
бога, даст тебе
бог».
—
Бог меня прости, а я таки порадовалась тогда ее смерти, хоть и не
знаю, кто из них один другого погубил бы: он ли ее, или она его? — заключила Пульхерия Александровна; затем осторожно, с задержками и беспрерывными взглядываниями на Дуню, что было той, очевидно, неприятно, принялась опять расспрашивать
о вчерашней сцене между Родей и Лужиным.
Раздав сии повеления, Иван Кузмич нас распустил. Я вышел вместе со Швабриным, рассуждая
о том, что мы слышали. «Как ты думаешь, чем это кончится?» — спросил я его. «
Бог знает, — отвечал он, — посмотрим. Важного покамест еще ничего не вижу. Если же…» Тут он задумался и в рассеянии стал насвистывать французскую арию.
— Слушай, — продолжал я, видя его доброе расположение. — Как тебя назвать не
знаю, да и
знать не хочу… Но
бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести. Ты мой благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедною сиротою, куда нам
бог путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобою ни случилось, каждый день будем
бога молить
о спасении грешной твоей души…
— Он много верного
знает, Томилин. Например —
о гуманизме. У людей нет никакого основания быть добрыми, никакого, кроме страха. А жена его — бессмысленно добра… как пьяная. Хоть он уже научил ее не верить в
бога. В сорок-то шесть лет.
—
Знаешь, — слышал Клим, — я уже давно не верю в
бога, но каждый раз, когда чувствую что-нибудь оскорбительное, вижу злое, — вспоминаю
о нем. Странно? Право, не
знаю: что со мной будет?
Вера Петровна писала Климу, что Робинзон, незадолго до смерти своей, ушел из «Нашего края», поссорившись с редактором, который отказался напечатать его фельетон «
О прокаженных», «грубейший фельетон, в нем этот больной и жалкий человек называл Алину «Силоамской купелью», «целебной грязью» и
бог знает как».
— Ничего не
знаю, — очень равнодушно откликнулся Дмитрий. — Сначала переписывался с нею, потом оборвалось. Она что-то
о боге задумалась одно время, да,
знаешь, книжно как-то. Там поморы
о боге рассуждают — заслушаешься.
— Все — программы, спор
о программах, а надобно искать пути к последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического разума, устроителя вселенной.
Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я
знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
— Пьяный я — плакать начинаю, ей-богу! Плачу и плачу, и черт
знает о чем плачу, честное слово! Ну, спасибо вам за привет и ласку…
— А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того, как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон —
о, какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они
бог знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— Как ты иногда резко отзываешься
о людях, Андрей, так
Бог тебя
знает. А ведь это хороший человек: только что не в голландских рубашках ходит…
Дом Обломовых был когда-то богат и знаменит в своей стороне, но потом,
Бог знает отчего, все беднел, мельчал и, наконец, незаметно потерялся между нестарыми дворянскими домами. Только поседевшие слуги дома хранили и передавали друг другу верную память
о минувшем, дорожа ею, как святынею.
На другой день он послал
узнать о здоровье. Приказали сказать: «Слава
Богу, и просят сегодня кушать, а вечером все на фейерверк изволят ехать, за пять верст».
Он не спал всю ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед по комнате; на заре ушел из дома, ходил по Неве, по улицам,
Бог знает, что чувствуя,
о чем думая…
Но maman после обеда отвела меня в сторону и сказала, что это ни на что не похоже — девице спрашивать
о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и
бог знает, кто он такой!» — прибавила она.
— Ты ему
о деле, а он шалит: пустота какая — мальчик! — говорила однажды бабушка. — Прыгай да рисуй, а ужо спасибо скажешь, как под старость будет уголок. Еще то имение-то,
бог знает что будет, как опекун управится с ним! а это уж старое, прижилось в нем…
— Та совсем дикарка — странная такая у меня.
Бог знает в кого уродилась! — серьезно заметила Татьяна Марковна и вздохнула. — Не надоедай же пустяками брату, — обратилась она к Марфеньке, — он устал с дороги, а ты глупости ему показываешь. Дай лучше нам поговорить
о серьезном, об имении.
«Как тут закипает! — думал он, трогая себя за грудь. —
О! быть буре, и дай
Бог бурю! Сегодня решительный день, сегодня тайна должна выйти наружу, и я
узнаю… любит ли она или нет? Если да, жизнь моя… наша должна измениться, я не еду… или, нет, мы едем туда, к бабушке, в уголок, оба…»
Райский воротился домой, отдал отчет бабушке
о Леонтье, сказавши, что опасности нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили послать на ночь Якова смотреть за Козловым, причем бабушка отправила целый ужин, чаю, рому, вина — и
бог знает чего еще.
— Идите домой!
Бог знает что люди говорят
о нас…
В то время в выздоравливавшем князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на
Бог знает что большими кушами, даже на разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать
о браке.
— Самоубийство есть самый великий грех человеческий, — ответил он, вздохнув, — но судья тут — един лишь Господь, ибо ему лишь известно все, всякий предел и всякая мера. Нам же беспременно надо молиться
о таковом грешнике. Каждый раз, как услышишь
о таковом грехе, то, отходя ко сну, помолись за сего грешника умиленно; хотя бы только воздохни
о нем к
Богу; даже хотя бы ты и не
знал его вовсе, — тем доходнее твоя молитва будет
о нем.
Ум и воображение мое как бы срывались с нитки, и, помню, я начинал даже мечтать
о совершенно постороннем и даже
Бог знает о чем.
— Кабы умер — так и слава бы
Богу! — бросила она мне с лестницы и ушла. Это она сказала так про князя Сергея Петровича, а тот в то время лежал в горячке и беспамятстве. «Вечная история! Какая вечная история?» — с вызовом подумал я, и вот мне вдруг захотелось непременно рассказать им хоть часть вчерашних моих впечатлений от его ночной исповеди, да и самую исповедь. «Они что-то
о нем теперь думают дурное — так пусть же
узнают все!» — пролетело в моей голове.
Бог знает, какое заключение вывели бы они
о нашем посещении Люсона.
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте, его повлечет наклонно по полу; он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило
о косяк двери, и он начинает бранить
бог знает кого.
— Так я оставлю en blanc [пробел] что тебе нужно
о стриженой, а она уж велит своему мужу. И он сделает. Ты не думай, что я злая. Они все препротивные, твои protégées, но je ne leur veux pas de mal. [я им зла не желаю.]
Бог с ними! Ну, ступай. А вечером непременно будь дома. Услышишь Кизеветера. И мы помолимся. И если ты только не будешь противиться, ça vous fera beaucoup de bien. [это тебе принесет большую пользу.] Я ведь
знаю, и Элен и вы все очень отстали в этом. Так до свиданья.
Хотя Нехлюдов хорошо
знал и много paз и за обедом видал старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что
знал о жестокости этого человека, который,
Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
Но теперь другое дело: Хиония Алексеевна, по мнению Агриппины Филипьевны, готова была вообразить
о себе
бог знает что.
«Уж больно зачастил что-то, — думала Марья Степановна
о Привалове, — пожалуй, люди еще
бог знает что наскажут…»
Она здесь, в Узле, — вот
о чем думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны. А он до сих пор не
знал об этом!.. Доктор не показывается и, видимо, избегает встречаться с ним. Ну, это его дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать хотя издали…
Узнает она его или нет? Может быть, отвернется, как от пьяницы и картежника, которого даже
бог забыл, как выразилась бы Павла Ивановна?
Выплыли на свет божий,
бог знает откуда, какие-то старые векселя и платежи,
о которых старик давно забыл.
— Давайте же поговорим, — сказала она, подходя к нему. — Как вы живете? Что у вас? Как? Я все эти дни думала
о вас, — продолжала она нервно, — я хотела послать вам письмо, хотела сама поехать к вам в Дялиж, и я уже решила поехать, но потом раздумала, —
бог знает, как вы теперь ко мне относитесь. Я с таким волнением ожидала вас сегодня. Ради
бога, пойдемте в сад.
— Брат, мне нельзя долго оставаться, — сказал, помолчав, Алеша. — Завтра ужасный, великий день для тебя: Божий суд над тобой совершится… и вот я удивляюсь, ходишь ты и вместо дела говоришь
бог знает о чем…
Посему
знай и ты, мать, что и твой младенец наверно теперь предстоит пред престолом Господним, и радуется, и веселится, и
о тебе
Бога молит.
Он был именно такого свойства ревнивец, что в разлуке с любимою женщиной тотчас же навыдумывал
бог знает каких ужасов
о том, что с нею делается и как она ему там «изменяет», но, прибежав к ней опять, потрясенный, убитый, уверенный уже безвозвратно, что она успела-таки ему изменить, с первого же взгляда на ее лицо, на смеющееся, веселое и ласковое лицо этой женщины, — тотчас же возрождался духом, тотчас же терял всякое подозрение и с радостным стыдом бранил себя сам за ревность.
— Да нет, нет, это пан теперь правду сказал, — загорячился опять Калганов, точно
бог знает о чем шло дело. — Ведь он в Польше не был, как же он говорит про Польшу? Ведь вы же не в Польше женились, ведь нет?