Неточные совпадения
Запомнил Гриша песенку
И голосом молитвенным
Тихонько в семинарии,
Где было темно, холодно,
Угрюмо, строго, голодно,
Певал — тужил о матушке
И
обо всей вахлачине,
Кормилице своей.
И скоро в сердце мальчика
С любовью к бедной матери
Любовь ко всей вахлачине
Слилась, — и лет пятнадцати
Григорий твердо
знал уже,
Кому отдаст всю жизнь свою
И за кого умрет.
— С Алексеем, — сказала Анна, — я
знаю, что вы говорили. Но я хотела спросить тебя прямо, что ты думаешь
обо мне, о моей жизни?
— Ты еще мне не сказала, как и что ты думаешь
обо мне, а я всё хочу
знать.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за то что она всегда и
обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И
знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней
обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
— Другая идея вот: мне хотелось вас заставить рассказать что-нибудь; во-первых, потому, что слушать менее утомительно; во-вторых, нельзя проговориться; в-третьих, можно
узнать чужую тайну; в-четвертых, потому, что такие умные люди, как вы, лучше любят слушателей, чем рассказчиков. Теперь к делу: что вам сказала княгиня Лиговская
обо мне?
— Теперь ваша очередь торжествовать! — сказал я, — только я на вас надеюсь: вы мне не измените. Я ее не видал еще, но уверен,
узнаю в вашем портрете одну женщину, которую любил в старину… Не говорите ей
обо мне ни слова; если она спросит, отнеситесь
обо мне дурно.
Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы
знаем заранее, что
обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы
знаем почти все сокровенные мысли друг друга; одно слово — для нас целая история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку.
На Руси же общества низшие очень любят поговорить о сплетнях, бывающих в обществах высших, а потому начали
обо всем этом говорить в таких домишках, где даже в глаза не видывали и не
знали Чичикова, пошли прибавления и еще большие пояснения.
Но
обо всем этом читатель
узнает постепенно и в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.
—
Знаете ли что? — сказал Костанжогло, — останьтесь денек у меня. Я покажу вам все управление и расскажу
обо всем. Мудрости тут, как вы увидите, никакой нет.
Чичиков ничего
обо всем этом не
знал совершенно.
Когда б он
знал, какая рана
Моей Татьяны сердце жгла!
Когда бы ведала Татьяна,
Когда бы
знать она могла,
Что завтра Ленский и Евгений
Заспорят о могильной сени;
Ах, может быть, ее любовь
Друзей соединила б вновь!
Но этой страсти и случайно
Еще никто не открывал.
Онегин
обо всем молчал;
Татьяна изнывала тайно;
Одна бы няня
знать могла,
Да недогадлива была.
А по какому случаю, коль меня совсем не
знаешь, говорил ты
обо мне с Никодимом Фомичом?
— Будто не
знаете; я ведь вчера же говорил с вами на эту же тему и развивал мысль
обо всех этих обрядах… Да она ведь и вас тоже пригласила, я слышал. Вы сами с ней вчера говорили…
— Сделайте одолжение, оставьте все эти пошлости в покое, — с отвращением и брюзгливо отговорился Свидригайлов, — если вы так непременно захотите
узнать обо всей этой бессмыслице, то я когда-нибудь расскажу вам особо, а теперь…
«Господи! скажи ты мне только одно:
знают они
обо всем или еще не
знают?
— Да то же, батюшка, Родион Романович, что я не такие еще ваши подвиги
знаю;
обо всем известен-с!
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном доме с вами, я
обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы
знаете лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
И я почувствовал в себе что-то новое и до тех пор незнакомое. Мне хотелось, чтобы все
обо мне
знали, все за мною ходили и все
обо мне говорили — как я умен, богат и добр.
—
Знаю.
Обо мне расспрашивал.
Он представил себя богатым, живущим где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он
знает столько слов чужого языка, сколько необходимо
знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить
обо всем и так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
А о земном заточении, о том, что «смерть шатается по свету» и что мы под солнцем «плененные звери», — об этом,
знаете,
обо всем Федор Сологуб пишет красивее вас, однако так же неубедительно.
Изредка она говорила с ним по вопросам религии, — говорила так же спокойно и самоуверенно, как
обо всем другом. Он
знал, что ее еретическое отношение к православию не мешает ей посещать церковь, и объяснял это тем, что нельзя же не ходить в церковь, торгуя церковной утварью. Ее интерес к религии казался ему не выше и не глубже интересов к литературе, за которой она внимательно следила. И всегда ее речи о религии начинались «между прочим», внезапно: говорит о чем-нибудь обыкновенном, будничном и вдруг...
—
Обо всем, — серьезно сказала Сомова, перебросив косу за плечо. — Чаще всего он говорил: «Представьте, я не
знал этого». Не
знал же он ничего плохого, никаких безобразий, точно жил в шкафе, за стеклом. Удивительно, такой бестолковый ребенок. Ну — влюбилась я в него. А он — астроном, геолог, — целая толпа ученых, и все опровергал какого-то Файэ, который, кажется, давно уже помер. В общем — милый такой, олух царя небесного. И — похож на Инокова.
Почему на нем лежит обязанность быть умником, все
знать,
обо всем говорить, служить эоловой арфой, — кому служить?
— Да, — сказала актриса, тяжело вздохнув. — Кто-то где-то что-то делает, и вдруг — начинают воевать! Ужасно. И,
знаете, как будто уже не осталось ничего, о чем можно не спорить. Все везде
обо всем спорят и — до ненависти друг к другу.
— Я часто соглашаюсь с тобой, но это для того, чтоб не спорить. С тобой можно
обо всем спорить, но я
знаю, что это бесполезно. Ты — скользкий… И у тебя нет слов, дорогих тебе.
— Там,
знаешь, очень думается
обо всем. Людей — мало, природы — много; грозный край. Пустота, требующая наполнения,
знаешь. Когда меня переселили в Мезень…
— Это — было. Мы это делали. Я ведь сектантов
знаю, был пропагандистом среди молокан в Саратовской губернии.
Обо мне, говорят, Степняк писал — Кравчинский —
знаешь? Гусев — это я и есть.
—
Знаю, и это мучает меня… Бабушка! — почти с отчаянием молила Вера, — вы убьете меня, если у вас сердце будет болеть
обо мне…
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда
знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями войны, если была война,
узнавал равнодушно о перемене английского или французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда
знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
— В свете уж
обо мне тогда
знали, что я люблю музыку, говорили, что я буду первоклассная артистка. Прежде maman хотела взять Гензельта, но, услыхавши это, отдумала.
— Бабушка ваша — не
знаю за что, а я за то, что он — губернатор. И полицию тоже мы с ней не любим, притесняет нас. Ее заставляет чинить мосты, а
обо мне уж очень печется, осведомляется, где я живу, далеко ли от города отлучаюсь, у кого бываю.
Если же захотят
узнать, об чем мы весь этот месяц с ним проговорили, то отвечу, что, в сущности,
обо всем на свете, но все о странных каких-то вещах.
Я, право, не
знаю, как это было, но он рассказал мне все об той ночи: он говорил, что вы, даже едва очнувшись, упоминали уже ему
обо мне и… об вашей преданности ко мне.
Да зачем я непременно должен любить моего ближнего или ваше там будущее человечество, которое я никогда не увижу, которое
обо мне
знать не будет и которое в свою очередь истлеет без всякого следа и воспоминания (время тут ничего не значит), когда Земля обратится в свою очередь в ледяной камень и будет летать в безвоздушном пространстве с бесконечным множеством таких же ледяных камней, то есть бессмысленнее чего нельзя себе и представить!
— Они
знают мое имя; ты им
обо мне говорил?
— Я удивляюсь, как Марья Ивановна вам не передала всего сама; она могла
обо всем слышать от покойного Андроникова и, разумеется, слышала и
знает, может быть, больше меня.
— А я очень рада, что вы именно теперь так говорите, — с значением ответила она мне. Я должен сказать, что она никогда не заговаривала со мной о моей беспорядочной жизни и об омуте, в который я окунулся, хотя, я
знал это, она
обо всем этом не только
знала, но даже стороной расспрашивала. Так что теперь это было вроде первого намека, и — сердце мое еще более повернулось к ней.
Этот вызов человека, сухого и гордого, ко мне высокомерного и небрежного и который до сих пор, родив меня и бросив в люди, не только не
знал меня вовсе, но даже в этом никогда не раскаивался (кто
знает, может быть, о самом существовании моем имел понятие смутное и неточное, так как оказалось потом, что и деньги не он платил за содержание мое в Москве, а другие), вызов этого человека, говорю я, так вдруг
обо мне вспомнившего и удостоившего собственноручным письмом, — этот вызов, прельстив меня, решил мою участь.
Из светского его знакомства все его обвинили, хотя, впрочем, мало кто
знал обо всех подробностях;
знали только нечто о романической смерти молодой особы и о пощечине.
Начиная это entrefilet, я уведомил, что ничего не
знал ко дню выхода, что
узнал обо всем слишком позже и даже тогда, когда уже все совершилось.
На другой день после своего разговора с Бахаревым Привалов решился откровенно
обо всем переговорить с Ляховским. Раз, он был опекуном, а второе, он был отец Зоси; кому же было ближе
знать даже самое скверное настоящее. Когда Привалов вошел в кабинет Ляховского, он сидел за работой на своем обычном месте и даже не поднял головы.
— Неправда… Ты не вернешься! — возражала Половодова. — Я это вперед
знала… Впрочем, ты
знаешь — я тебя ничем не желаю стеснить… Делай так, как лучше тебе, а
обо мне, пожалуйста, не заботься. Да и что такое я для тебя, если разобрать…
— Ну, садись теперь подле, рассказывай, как ты вчера
обо мне услышал, что я сюда поехала; от кого от первого
узнал?
— А брат мне именно говорил, что вы-то и даете ему
знать обо всем, что в доме делается, и обещались дать
знать, когда придет Аграфена Александровна.
Спасибо прокурору, многое мне
обо мне сказал, чего и не
знал я, но неправда, что убил отца, ошибся прокурор!
— Слышала,
знаю, о, как я желаю с вами говорить! С вами или с кем-нибудь
обо всем этом. Нет, с вами, с вами! И как жаль, что мне никак нельзя его видеть! Весь город возбужден, все в ожидании. Но теперь…
знаете ли, что у нас теперь сидит Катерина Ивановна?
Что он подумал
обо мне вчера — не
знаю,
знаю только одно, что, повторись то же самое сегодня, сейчас, и я высказала бы такие же чувства, какие вчера, — такие же чувства, такие же слова и такие же движения.
— Позвольте мне вам заметить, — пропищал он наконец, — вы все, молодые люди, судите и толкуете
обо всех вещах наобум; вы мало
знаете собственное свое отечество...