Неточные совпадения
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно
знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о
математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Не могу я это тебе выразить, тут, — ну вот ты
математику знаешь хорошо, и теперь еще занимаешься, я
знаю… ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ей решительно все равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и так целый год сряду.
А как ты запирался с учителем
математики, хотел непременно добиться, зачем тебе
знать круги и квадраты, но на половине бросил и не добился?
Они равно хорошо учатся и из
математики, и из истории, сочиняют, чертят, рисуют и языки
знают, и все — счастливцы! Их все уважают, они так гордо смотрят, так покойно спят, всегда одинаковы.
—
Знаю, что по наиважнейшему делу, Дмитрий Федорович, тут не предчувствия какие-нибудь, не ретроградные поползновения на чудеса (слышали про старца Зосиму?), тут, тут
математика: вы не могли не прийти, после того как произошло все это с Катериной Ивановной, вы не могли, не могли, это
математика.
Так, как Франкер в Париже плакал от умиления, услышав, что в России его принимают за великого
математика и что все юное поколение разрешает у нас уравнения разных степеней, употребляя те же буквы, как он, — так заплакали бы все эти забытые Вердеры, Маргейнеке, Михелеты, Отто, Ватке, Шаллеры, Розенкранцы и сам Арнольд Руге, которого Гейне так удивительно хорошо назвал «привратником Гегелевой философии», — если б они
знали, какие побоища и ратования возбудили они в Москве между Маросейкой и Моховой, как их читали и как их покупали.
Я сносно
знал теорию
математики и потому мог кое-как обернуться, не умея решать задачи.
— Нет, а впрочем, не
знаю. Он кандидат, молодой, и некоторые у него хорошо учились. Вот Женни, например, она всегда высший балл брала. Она по всем предметам высшие баллы брала. Вы
знаете — она ведь у нас первая из целого выпуска, — а я первая с другого конца. Я терпеть не могу некоторых наук и особенно вашей
математики. А вы естественных наук не
знаете? Это, говорят, очень интересно.
— У вас прежде
математике в корпусах прекрасно учили, и прекрасно
знали ее офицеры.
Я, Д-503, строитель «Интеграла», — я только один из
математиков Единого Государства. Мое привычное к цифрам перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я лишь попытаюсь записать то, что вижу, что думаю — точнее, что мы думаем (именно так: мы, и пусть это «МЫ» будет заглавием моих записей). Но ведь это будет производная от нашей жизни, от математически совершенной жизни Единого Государства, а если так, то разве это не будет само по себе, помимо моей воли, поэмой? Будет — верю и
знаю.
Так как
математику он
знал хорошо и говорил ясно, он так славно прошел со мной вопрос, что до сих пор я его помню.
На экзамен
математики я пришел раньше обыкновенного. Я
знал предмет порядочно, но было два вопроса из алгебры, которые я как-то утаил от учителя и которые мне были совершенно неизвестны. Это были, как теперь помню: теории сочетаний и бином Ньютона. Я сел на заднюю лавку и просматривал два незнакомые вопроса; но непривычка заниматься в шумной комнате и недостаточность времени, которую я предчувствовал, мешали мне вникнуть в то, что я читал.
Свой предмет,
математику, он, кажется,
знал.
А я и сам алгебру-то позабыл и не
знаю, правда или неправда, что плюс на плюс дает минус; да ничего: женщин
математикой только жигани, — они страсть этой штуки боятся.
Иной
математику знает отлично, а про Петра Могилу не слыхал, а иной про Петра Могилу
знает, а не может про луну объяснить.
Еще у меня усов не было, а я уж, брат, читал и по-латынски, и по-гречески, и по-французски,
знал философию,
математику, гражданскую историю и все науки.
— Я
математику знаю, я вижу, что ты болван.
Мало, что из круга своего ни с кем не видится, даже с родными-то своими со всеми разошелся, и все,
знаете, с учеными любит беседовать, и не то что с настоящими учеными — с каким-нибудь ректором университета или ректором семинарии, с архиереем каким-нибудь ученым, с историком каким-нибудь или
математиком, а так,
знаете, с вольнодумцами разными; обедами их все прежде, бывало, угощал.
Дмитриеву, которому было уже с лишком за двадцать лет, наскучило студентское ученье, правду сказать весьма неудовлетворительное; может быть, были и другие причины, — не
знаю, только он решился вступить в военную службу; он внезапно оставил университет и, как хороший
математик, определился в артиллерию.
Я догадался, что и меня хотят сделать студентом, чего я никак не мог надеяться, потому что еще не дослушал курса в высших классах и ничего не
знал в
математике.
Зная, что я был дружен с лучшим студентом
математики, Александром Княжевичем, он предложил ему попробовать заняться со мною, и что же?
По природе своей скорее
математик, чем поэт, он не
знал до сих пор вдохновения и экстаза и минутами чувствовал себя как безумец, который ищет квадратуру круга в лужах человеческой крови.
Из
математики я, к счастию, услыхал от добрых людей, что Дмитрий Матвеевич Перевощиков, спрашивая у экзаменующегося! «Что вы
знаете?» — терпеть не мог утвердительных ответов и тотчас же доказывал объявившемуся знающим хотя бы четыре первых правила, что он ничего не
знает.
Вскоре я
узнал, что человек этот хочет — исходя из
математики — доказать бытие бога, но он умер раньше, чем успел сделать это.
Рудин тоже признается Лежневу, что накупил он себе каких-то агрономических книг, но ни одной до конца не прочел; сделался учителем, да нашел, что фактов
знал маловато и даже на одном памятнике XVI столетия был сбит учителем
математики.
Да пусть бы
знали, что то или другое отдельно — абстракции, так, как
математик, отвлекая линию от площади и площадь от тела,
знает, что реально одно тело, а линия и площадь — абстракции [Вообще,
математика, несмотря на то, что предмет ее, по превосходству, мертв и формален, отделилась от сухого то или другое.
Это
знал тот китайский император, который, учившись у миссионера
математике, после всякого урока благодарил, что он напомнил ему забытые истины, которые он не мог не
знать, будучи par métier [по должности (франц.).] всезнающим сыном неба.
В две недели он прошел с самыми легкими от меня пособиями весь гимназический курс
математики и
знал его весьма удовлетворительно.
Во-первых, назавтра, в понедельник, ему предстояло держать экзамен по
математике; он
знал, что если завтра ему не удастся решить письменную задачу, то его исключат, так как сидел он в шестом классе два года и имел годовую отметку по алгебре 2 3/4.
— Вот видишь. А теперь, чтобы стать капитаном, нужно быть очень образованным человеком: нужно
знать высшую
математику, астрономию, географию, метеорологию… Мы, значит, сделаем так: ты кончишь гимназию и тогда сейчас же поступишь в морской корпус. Раз это, действительно, твое призвание, то к нему необходимо отнестись самым серьезным образом.
Они все трое сидели в классе вместе; выражали на лице насмешливое презрение к тому, что говорили учителя За честь считали по латинскому и по греческому языкам
знать еле-еле на тройку, а по
математике, физике, истории
знать гораздо больше, чем требовалось. Их отношение ко мне очень меня обижало, и самолюбие мое страдало жестоко. Вот что нахожу у себя в тогдашнем дневнике...
Исмайлов пришел в смятение, но, однако, все-таки оставался у дела: он преподавал будущему дипломату не только латинский язык и
математику, но, «
зная цель приготовить воспитанника к дипломатической службе», имел в виду и это: он «предложил преподавать воспитаннику то, что для дипломата нужно и важно».
Приготовлялся я полгода, но так как для технического училища нужно
знать весь гимназический курс
математики, то Грумахер посоветовал мне готовиться в ветеринарный институт, куда принимают из шестого класса гимназии.
— Как, разве вы не
знаете, что они как свои пять пальцев
знают местность, разделяют её на плане на квадраты, и жарят пулями и снарядами по прицелу на известное расстояние по этим квадратам.
Математики, а не воины…
Я сказал ему, что одной психологии мало для того, чтобы
узнать душу мальчика, и к тому же психология для такого педагога, который еще не усвоил себе технических приемов обучения грамоте и арифметике, является такою же роскошью, как высшая
математика.
Раньше — он мало
знал свои родные места, Гимназистом приезжал только на вакации; да и то в старших классах брал кондиции, готовил разных барчат в юнкерское училище или подвинчивал их насчет древних языков и
математики. Студентом на зимние вакации не ездил, а летом также брал кондиции, в последние два года, когда, после смерти отца, надо было прикончить дело, которым держались их достатки.
Правила веры в Бога милостивого: люби Бога, царя, отечество, ближнего и исполняй Божеские и царские законы не криводушно; это — изволите видеть — первая и самая главная наука, а к ней должно еще
знать: историю отечества, всемирную историю, географию, статистику,
математику, рисование, черчение планов, инженерное и артиллерийское искусство и понимать для одной необходимости иностранные языки…
И если никакой дурак,
зная, что я не
математик, не предложит мне решить задачу на интегральное исчисление, то еще менее разумно требовать от меня, чтобы именно я разрешил эту задачу о мировой войне и русских безобразиях.