Неточные совпадения
И каждое не только не нарушало этого, но было необходимо для того, чтобы совершалось то главное, постоянно проявляющееся на
земле чудо, состоящее в том, чтобы возможно было каждому вместе с миллионами разнообразнейших людей, мудрецов и юродивых,
детей и стариков — со всеми, с мужиком, с Львовым, с Кити, с нищими и царями, понимать несомненно одно и то же и слагать ту жизнь души, для которой одной стоит жить и которую одну мы ценим.
Вдали вилась пыль — Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился на
землю и зарыдал, как
ребенок…
Посередине трещал огонек, разложенный на
земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество
детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях.
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье
земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и
детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
Как не чувствовать мне угрызения совести, зная, что даром бременю
землю, и что скажут потом мои
дети?
— Да будет воля твоя! — вскричал он вдруг с неподражаемым выражением, упал лбом на
землю и зарыдал, как
ребенок.
— Слушайте ж теперь войскового приказа,
дети! — сказал кошевой, выступил вперед и надел шапку, а все запорожцы, сколько их ни было, сняли свои шапки и остались с непокрытыми головами, утупив очи в
землю, как бывало всегда между козаками, когда собирался что говорить старший.
— Теперь благослови, мать,
детей своих! — сказал Бульба. — Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, [Рыцарскую. (Прим. Н.В. Гоголя.)] чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то — пусть лучше пропадут, чтобы и духу их не было на свете! Подойдите,
дети, к матери: молитва материнская и на воде и на
земле спасает.
Солнце играло с
землею, как веселое
дитя: пряталось среди мелко изорванных облаков, пышных и легких, точно чисто вымытое руно.
По утрам, через час после того, как уходила жена, из флигеля шел к воротам Спивак, шел нерешительно, точно
ребенок, только что постигший искусство ходить по
земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
Клим ничего не понял. Он и девицы прикованно смотрели, как горбатенькая торопливо и ловко стаскивала со ступенек
детей, хватая их цепкими лапками хищной птицы, почти бросала полуголые тела на
землю, усеянную мелкой щепой.
В один из тех теплых, но грустных дней, когда осеннее солнце, прощаясь с обедневшей
землей, как бы хочет напомнить о летней, животворящей силе своей,
дети играли в саду. Клим был более оживлен, чем всегда, а Борис настроен добродушней. Весело бесились Лидия и Люба, старшая Сомова собирала букет из ярких листьев клена и рябины. Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал...
— В деревне я чувствовала, что, хотя делаю работу объективно необходимую, но не нужную моему хозяину и он терпит меня, только как ворону на огороде. Мой хозяин безграмотный, но по-своему умный мужик, очень хороший актер и человек, который чувствует себя первейшим, самым необходимым работником на
земле. В то же время он догадывается, что поставлен в ложную, унизительную позицию слуги всех господ. Науке, которую я вколачиваю в головы его
детей, он не верит: он вообще неверующий…
Задумывается
ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по
земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и вдруг двинулась за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она прочь, глядя неподвижно на небо, и, не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени
ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя
землю, смотрит назад и проклинает пламя…
И вот этому я бы и научил и моих
детей: «Помни всегда всю жизнь, что ты — дворянин, что в жилах твоих течет святая кровь русских князей, но не стыдись того, что отец твой сам пахал
землю: это он делал по-княжески «.
Каждый
ребенок знал бы и чувствовал, что всякий на
земле — ему как отец и мать.
Здесь нужны люди, которые бы шли на подвиг; или надо обмануть пришельцев, сказать, что клад зарыт в
земле, как сделал земледелец перед смертью с своими
детьми, чтобы они изрыли ее всю.
Нехлюдов же, не говоря о досаде, которую он испытывал за то, что зять вмешивался в его дела с
землею (в глубине души он чувствовал, что зять и сестра и их
дети, как наследники его, имеют на это право), негодовал в душе на то, что этот ограниченный человек с полною уверенностью и спокойствием продолжал считать правильным и законным то дело, которое представлялось теперь Нехлюдову несомненно безумными преступным.
— Да мне удобнее, я с Тарасом вместе, — сказал он. — Да вот еще что, — прибавил он, — до сих пор я еще не отдал в Кузминском
землю крестьянам, так что в случае моей смерти твои
дети наследуют.
А между тем ясно совершенно, что
дети и старые люди мрут оттого, что у них нет молока, а нет молока потому, что нет
земли, чтобы пасти скотину и собирать хлеб и сено.
Он хотел и в этом имении устроить дело с
землею так же, как он устроил его в Кузминском; кроме того, узнать всё, что можно еще узнать про Катюшу и ее и своего
ребенка: правда ли, что он умер, и как он умер?
Образ родной
земли не есть только образ матери, это также образ невесты и жены, которую человек оплодотворяет своим логосом, своим мужественным светоносным и оформляющим началом, и образ
дитяти.
Они повергались пред ним, плакали, целовали ноги его, целовали
землю, на которой он стоит, вопили, бабы протягивали к нему
детей своих, подводили больных кликуш.
В нем, кажется мне, как бы бессознательно, и так рано, выразилось то робкое отчаяние, с которым столь многие теперь в нашем бедном обществе, убоясь цинизма и разврата его и ошибочно приписывая все зло европейскому просвещению, бросаются, как говорят они, к «родной почве», так сказать, в материнские объятия родной
земли, как
дети, напуганные призраками, и у иссохшей груди расслабленной матери жаждут хотя бы только спокойно заснуть и даже всю жизнь проспать, лишь бы не видеть их пугающих ужасов.
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на
земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как
дети Божии и наступит настоящее царство Христово».
Был муж в
земле Уц, правдивый и благочестивый, и было у него столько-то богатства, столько-то верблюдов, столько овец и ослов, и
дети его веселились, и любил он их очень, и молил за них Бога: может, согрешили они, веселясь.
— Мой Господь победил! Христос победил заходящу солнцу! — неистово прокричал он, воздевая к солнцу руки, и, пав лицом ниц на
землю, зарыдал в голос как малое
дитя, весь сотрясаясь от слез своих и распростирая по
земле руки. Тут уж все бросились к нему, раздались восклицания, ответное рыдание… Исступление какое-то всех обуяло.
И предал Бог своего праведника, столь им любимого, диаволу, и поразил диавол
детей его, и скот его, и разметал богатство его, все вдруг, как Божиим громом, и разодрал Иов одежды свои, и бросился на
землю, и возопил: «Наг вышел из чрева матери, наг и возвращусь в
землю, Бог дал, Бог и взял.
— А это, — проговорил старец, — это древняя «Рахиль плачет о
детях своих и не может утешиться, потому что их нет», и таковой вам, матерям, предел на
земле положен.
И он принялся мне рассказывать о том, что это душа умершего
ребенка. Она некоторое время скитается по
земле в виде летяги и только впоследствии попадает в загробный мир, находящийся в той стороне, где закатывается солнце.
От него есть избавленье только в двух крайних сортах нравственного достоинства: или в том, когда человек уже трансцендентальный негодяй, восьмое чудо света плутовской виртуозности, вроде Aли-паши Янинского, Джеззар — паши Сирийского, Мегемет — Али Египетского, которые проводили европейских дипломатов и (Джеззар) самого Наполеона Великого так легко, как
детей, когда мошенничество наросло на человеке такою абсолютно прочною бронею, сквозь которую нельзя пробраться ни до какой человеческой слабости: ни до амбиции, ни до честолюбия, ни до властолюбия, ни до самолюбия, ни до чего; но таких героев мошенничества чрезвычайно мало, почти что не попадается в европейских
землях, где виртуозность негодяйства уже портится многими человеческими слабостями.
Поместья были, однако ж, не очень велики, всего душ тысячи две с половиною, а
детей на деревенском досуге явилось много, человек 8; наш Рахметов был предпоследний, моложе его была одна сестра; потому наш Рахметов был уже человек не с богатым наследством: он получил около 400 душ да 7 000 десятин
земли.
В Англии артистический период заменен пароксизмом милых оригинальностей и эксцентрических любезностей, то есть безумных проделок, нелепых трат, тяжелых шалостей, увесистого, но тщательно скрытого разврата, бесплодных поездок в Калабрию или Квито, на юг, на север — по дороге лошади, собаки, скачки, глупые обеды, а тут и жена с неимоверным количеством румяных и дебелых baby, [
детей (англ.).] обороты, «Times», парламент и придавливающий к
земле ольдпорт. [старый портвейн (от англ. old port).]
Они никогда не сближались потом. Химик ездил очень редко к дядям; в последний раз он виделся с моим отцом после смерти Сенатора, он приезжал просить у него тысяч тридцать рублей взаймы на покупку
земли. Отец мой не дал; Химик рассердился и, потирая рукою нос, с улыбкой ему заметил: «Какой же тут риск, у меня именье родовое, я беру деньги для его усовершенствования,
детей у меня нет, и мы друг после друга наследники». Старик семидесяти пяти лет никогда не прощал племяннику эту выходку.
Отец Василий был доволен своим приходом: он получал с него до пятисот рублей в год и, кроме того, обработывал свою часть церковной
земли. На эти средства в то время можно было прожить хорошо, тем больше, что у него было всего двое детей-сыновей, из которых старший уже кончал курс в семинарии. Но были в уезде и лучшие приходы, и он не без зависти указывал мне на них.
Наконец карета у крыльца. Тетеньки вылезают из нее и кланяются отцу, касаясь рукой до
земли, а отец в это время крестит их; потом они ловят его руку, а он ловит их руки, так что никакого целования из этого взаимного ловления не выходит, а происходит клеванье носами, которое кажется нам,
детям, очень смешным. Потом тетеньки целуют всех нас и торопливо суют нам в руки по прянику.
В час, когда вечерняя заря тухнет, еще не являются звезды, не горит месяц, а уже страшно ходить в лесу: по деревьям царапаются и хватаются за сучья некрещеные
дети, рыдают, хохочут, катятся клубом по дорогам и в широкой крапиве; из днепровских волн выбегают вереницами погубившие свои души девы; волосы льются с зеленой головы на плечи, вода, звучно журча, бежит с длинных волос на
землю, и дева светится сквозь воду, как будто бы сквозь стеклянную рубашку; уста чудно усмехаются, щеки пылают, очи выманивают душу… она сгорела бы от любви, она зацеловала бы…
Серафима по-своему мечтала о будущем этого клочка
земли: у них будет свой маленький садик, где она будет гулять с
ребенком, потом она заведет полное хозяйство, чтобы дома все было свое, на мельничном пруду будет плавать пара лебедей и т. д.
Дети были тихи, незаметны; они прибиты к
земле, как пыль дождем.
Затем следует Вторая Падь, в которой шесть дворов. Тут у одного зажиточного старика крестьянина из ссыльных живет в сожительницах старуха, девушка Ульяна. Когда-то, очень давно, она убила своего
ребенка и зарыла его в
землю, на суде же говорила, что
ребенка она не убила, а закопала его живым, — этак, думала, скорей оправдают; суд приговорил ее на 20 лет. Рассказывая мне об этом, Ульяна горько плакала, потом вытерла глаза и спросила: «Капустки кисленькой не купите ли?»
От яиц и от
детей они не вьются, как другие кулички, над охотником и собакою, потому что высоко не летают, а всегда как будто стелются над водой или
землею.
Травники оказываются весною в половине апреля: сначала пролетают довольно большими стаями и очень высоко, не опускаясь на
землю, а потом, когда время сделается потеплее, травники появляются парами по берегам разлившихся рек, прудов и болотных луж. Они довольно смирны, и в это время их стрелять с подъезда и с подхода. В одну пору с болотными куликами занимают они болота для вывода
детей и живут всегда вместе с ними. Мне редко случалось встретить травников в болотах без болотных куликов, и наоборот.
Вот наблюдения, сообщенные мне достоверными охотниками: 1) летающие вальдшнепы, всегда самцы (как и мною замечено было), иногда внезапно опускаются на
землю, услышав голос самки, которому добычливые стрелки искусно подражают, и вальдшнепы налетают на них очень близко; 2) если стоящий на тяге охотник, увидя приближающегося вальдшнепа, бросит вверх шапку, фуражку или свернутый комом платок, то вальдшнеп опустится на то место, где упадет брошенная вещь; 3) там, где вальдшнепы
детей не выводят, хотя с весны держатся долго и во множестве, тяги не бывает.
Пролетная птица торопится без памяти, спешит без оглядки к своей цели, к местам обетованным, где надобно ей приняться за дело: вить гнезда и выводить
детей; а прилетная летит ниже, медленнее, высматривает привольные места, как-будто переговаривается между собою на своем языке, и вдруг, словно по общему согласию, опускается на
землю.
Гнездо перепелки свивается на голой
земле из сухой травы, предпочтительно в густом ковыле. Гнездо, всегда устланное собственными перышками матки, слишком широко и глубоко для такой небольшой птички; но это необходимо потому, что она кладет до шестнадцати яиц, а многие говорят, что и до двадцати; по моему мнению, количество яиц доказывает, что перепелки выводят
детей один раз в год. Перепелиные яички очень похожи светло-коричневыми крапинками на воробьиные, только с лишком вдвое их больше и зеленоватее.
Я наконец посоветовал ему, вместо того, чтобы закапывать такую кучу золота в
землю даром, вылить из всей этой груды золотой гробик «замороженному»
ребенку и для этого
ребенка выкопать.
Пусть, когда засыплют мне глаза
землей, пусть тогда появятся и, без сомнения, переведутся и на другие языки, не по литературному их достоинству, нет, но по важности громаднейших фактов, которых я был очевидным свидетелем, хотя и
ребенком; но тем паче: как
ребенок, я проникнул в самую интимную, так сказать, спальню «великого человека»!
Возвестила бы Израилю,
Отцу моему Иакову:
Отче, отче Иакове!
Пролей слезы ко господу.
Твои
дети, мои братия,
Продаше мя во ину
землю.
Исчезнуша мои слезы
О моем с тобой разлучении.
Вдруг плач
ребенка обратил на себя мое внимание, и я увидел, что в разных местах, между трех палочек, связанных вверху и воткнутых в
землю, висели люльки; молодая женщина воткнула серп в связанный ею сноп, подошла не торопясь, взяла на руки плачущего младенца и тут же, присев у стоящего пятка снопов, начала целовать, ласкать и кормить грудью свое
дитя.