Неточные совпадения
— Создателем действительных культурных ценностей всегда был инстинкт собственности, и Маркс вовсе не отрицал этого. Все великие умы благоговели пред собственностью, как основой культуры, — возгласил доцент Пыльников, щупая правой рукою графин с водой и все размахивая левой, но уже не с
бумажками в ней, а с какой-то
зеленой книжкой.
Было у него еще одно развлечение, в которое он втянулся незаметно, мало-помалу, — это по вечерам вынимать из карманов
бумажки, добытые практикой, и, случалось,
бумажек — желтых и
зеленых, от которых пахло духами, и уксусом, и ладаном, и ворванью, — было понапихано во все карманы рублей на семьдесят; и когда собиралось несколько сот, он отвозил в Общество взаимного кредита и клал там на текущий счет.
— А однажды вот какое истинное происшествие со мной было. Зазвал меня один купец вместе купаться, да и заставил нырять. Вцепился в меня посередь реки, взял за волосы, да и пригибает. Раз окунул, другой, третий… у меня даже
зеленые круги в глазах пошли… Спасибо, однако, синюю
бумажку потом выкинул!
На наре его обыкновенно стоит сундучок аршина в полтора,
зеленый или коричневый, около него и под ним разложены кусочки сахару, белые хлебцы, величиною с кулак, папиросы, бутылки с молоком и еще какие-то товары, завернутые в
бумажки и грязные тряпочки.
Она показала мне три конфетки, которые он ей дал. Это были леденцы в
зеленых и красных
бумажках, прескверные и, вероятно, купленные в овощной лавочке. Нелли засмеялась, показывая мне их.
А Ромашов все глядел на карты, на кучи серебра и
бумажек, на
зеленое сукно, исписанное мелом, и в его отяжелевшей, отуманенной голове вяло бродили все одни и те же мысли: о своем падении и о нечистоте скучной, однообразной жизни.
Он протягивает швейцару
зеленую трехрублевую
бумажку, еще теплую, почти горячую от нервно тискавшей ее руки.
На мокром полу «холодной», разметав руки и закрыв глаза, лежала женщина в вылинявшем
зеленом шерстяном платье… Набеленное, испитое лицо ее было избито. Смотритель взглянул на желтую
бумажку, которую ему подал городовой.
Около торта размещались принесенные сегодня пастором: немецкая библия в
зеленом переплете с золотым обрезом; большой красный дорогой стакан с гравированным видом Мюнхена и на нем, на белой ниточке, чья-то карточка; рабочая корзиночка с
бумажкою, на которой было написано «Клара Шперлинг», и, наконец, необыкновенно искусно сделанный швейцарский домик с слюдовыми окнами, балкончиками, дверьми, загородями и камнями на крыше.
Максима Федоровича мы застали за очень приятным занятием… Красный от удовольствия и улыбающийся, он сидел за своим
зеленым столом и, как книгу, перелистывал толстую пачку сторублевых
бумажек. По-видимому, на расположение его духа мог влиять вид даже чужих денег.
— Пресчастливая! Ночей не спит; а днем все ходит из угла в угол и на кусочках
бумажки все записывает, все записывает. Лицо у ней так и горит. Руки дрожат в нервной ажитации. Все у ней назревает, назревает сюжет, а потом вдруг начнет метаться, когда ей что-нибудь не дается. Мучится, бедная, вся
позеленеет. Зато как рада, когда у ней все это прояснится. И тогда пишет, как я говорю, запоем! Скажите, разве она не счастливая?