Неточные совпадения
По мере чтения,
в особенности при частом и быстром повторении тех же
слов: «Господи помилуй», которые
звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая, думать о своем.
Это
слово: «охотничья лошадь» — как-то странно
звучало в ушах maman: ей казалось, что охотничья лошадь должна быть что-то вроде бешеного зверя и что она непременно понесет и убьет Володю.
Говорил он долго, и ему нравилось, что
слова его
звучат спокойно, твердо. Взглянув через плечо на товарища, он увидал, что Макаров сидит заложив ногу на ногу,
в зубах его, по обыкновению, дымится папироса. Он разломал коробку из-под спичек, уложил обломки
в пепельницу, поджег их и, подкладывая
в маленький костер спички, внимательно наблюдает, как они вспыхивают.
— Когда роешься
в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой к чаю, — говорил он, выйдя на улицу, морщась от солнца.
В разбухшей, измятой шляпе,
в пальто, слишком широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел
в тюрьме и только что вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки
в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос
звучал уверенно, и
в словах его Клим слышал строгость наставника.
— Вы ей не говорите, что я был у вас и зачем. Мы с ней еще, может, как раз и сомкнемся
в делах-то, — сказал он, отплывая к двери. Он исчез легко и бесшумно, как дым. Его последние
слова прозвучали очень неопределенно, можно было понять их как угрозу и как приятельское предупреждение.
«Харламов, — думал Клим Иванович Самгин, и
в памяти его
звучали шутливые, иронические
слова, которыми Харламов объяснял Елене намерения большевиков: “Все, что может гореть, — горит только тогда, когда нагрето до определенной температуры и лишь при условии достаточного притока кислорода.
Тагильский был противоречив, неуловим, но иногда и все чаще
в его
словах звучало что-то знакомое, хотя обидно искаженное.
Варвара как-то тяжело, неумело улеглась спиною к нему; он погасил свечу и тоже лег, ожидая, что еще скажет она, и готовясь наговорить ей очень много обидной правды.
В темноте под потолком медленно вращались какие-то дымные пятна, круги. Ждать пришлось долго, прежде чем
в тишине
прозвучали тихие
слова...
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все
слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя
слова «удирай», «уезжай»
звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу. На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу на месте костра, собирая угли
в корзинку.
Клим чувствовал, что
в тишине, над беззвучным движением темной воды,
слова его
звучат внушительно.
Теперь,
в железном шуме поезда, сиплый голос его
звучал еще тише,
слова стали невнятны. Он закурил папиросу, лег на спину, его круглый живот рыхло подпрыгивал, и казалось, что
слова булькают
в животе...
Клим усердно старался развить
в себе способность создания своих
слов, но почти всегда чувствовал, что его
слова звучат отдаленным эхом чужих.
За кучера сидел на козлах бородатый, страховидный дворник Марины и почти непрерывно беседовал с лошадьми, — голос у него был горловой,
в словах звучало что-то похожее на холодный, сухой свист осеннего ветра.
Ему иногда казалось, что оригинальность — тоже глупость, только одетая
в слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова
звучали неглупо, а признать их оригинальными — не хотелось. Вставляя карандашом
в кружки о и а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда — понятно, почему он оскорбил регента.
В густом гуле всхрапывающей немецкой речи глухой, бесцветный голос Долганова был плохо слышен, отрывистые
слова звучали невнятно.
Диомидов выпрямился и, потрясая руками, начал говорить о «жалких соблазнах мира сего», о «высокомерии разума», о «суемудрии науки», о позорном и смертельном торжестве плоти над духом. Речь его обильно украшалась
словами молитв, стихами псалмов, цитатами из церковной литературы, но нередко и чуждо
в ней
звучали фразы светских проповедников церковной философии...
Говорил он легко, голосом сильным, немножко сиповатым, его четкие
слова гнались одно за другим шутливо и ласково, патетически и с грустью,
в которой как будто
звучала ирония.
Говорил он гибким, внушительным баском, и было ясно, что он
в совершенстве постиг секрет: сколько
слов требует та или иная фраза для того, чтоб
прозвучать уничтожающе
в сторону обвинителя, человека с лицом блудного сына, только что прощенного отцом своим.
Во флигеле Клим чувствовал себя все более не на месте. Все, что говорилось там о народе, о любви к народу, было с детства знакомо ему, все
слова звучали пусто, ничего не задевая
в нем. Они отягощали скукой, и Клим приучил себя не слышать их.
Самгин пошел к паровозу, — его обгоняли пассажиры, пробежало человек пять веселых солдат;
в центре толпы у паровоза стоял высокий жандарм
в очках и двое солдат с винтовками, — с тендера наклонился к ним машинист
в папахе. Говорили тихо, и хотя
слова звучали отчетливо, но Самгин почувствовал, что все чего-то боятся.
Лютов произнес речь легко, без пауз; по
словам она должна бы
звучать иронически или зло, но иронии и злобы Клим не уловил
в ней. Это удивило его. Но еще более удивительно было то, что говорил человек совершенно трезвый. Присматриваясь к нему, Клим подумал...
Грубоватое словечко
прозвучало смешно; Самгин подумал, что она прибавила это
слово по созвучию, потому что она говорила: геолох. Она вообще говорила неправильно, отсекая или смягчая гласные
в концах
слов.
У него дрожали ноги, голос
звучал где-то высоко
в горле, размахивая портфелем, он говорил, не слыша своих
слов, а кругом десятки голосов кричали...
Вера эта
звучала почти
в каждом
слове, и, хотя Клим не увлекался ею, все же он выносил из флигеля не только кое-какие мысли и меткие словечки, но и еще нечто, не совсем ясное, но
в чем он нуждался; он оценивал это как знание людей.
Затем он прятался за рояль, усаживаясь там
в кожаное кресло, закуривал сигару, и
в дыму ее глухо
звучали его
слова...
Его слушали так же внимательно, как всех, чувствовалось, что каждому хочется сказать или услышать нечто твердое, успокаивающее, найти какое-то историческое, объединяющее
слово, а для Самгина
в метелице речей,
слов звучало простое солдатское...
Слова он говорил насмешливые, а
звучали они печально и очень торопливо, как будто он бежал по
словам. Вылив остаток вина из бутылки
в стакан, он вдруг спросил...
Хотя кашель мешал Дьякону, но говорил он с великой силой, и на некоторых
словах его хриплый голос
звучал уже по-прежнему бархатно. Пред глазами Самгина внезапно возникла мрачная картина: ночь, широчайшее поле, всюду по горизонту пылают огромные костры, и от костров идет во главе тысяч крестьян этот яростный человек с безумным взглядом обнаженных глаз. Но Самгин видел и то, что слушатели, переглядываясь друг с другом, похожи на зрителей
в театре, на зрителей, которым не нравится приезжий гастролер.
Гнев и печаль, вера и гордость посменно
звучат в его
словах, знакомых Климу с детства, а преобладает
в них чувство любви к людям;
в искренности этого чувства Клим не смел, не мог сомневаться, когда видел это удивительно живое лицо, освещаемое изнутри огнем веры.
Хотелось, чтоб ее речь, монотонная — точно осенний дождь, перестала
звучать, но Варвара украшалась
словами еще минут двадцать, и Самгин не поймал среди них ни одной мысли, которая не была бы знакома ему. Наконец она ушла, оставив на столе носовой платок, от которого исходил запах едких духов, а он отправился
в кабинет разбирать книги, единственное богатство свое.
В полосах света из магазинов
слова звучали как будто тише, а
в тени — яснее, храбрее.
Самгин отметил, что она говорит о муже тоном девицы из зажиточной мещанской семьи, как будто она до замужества жила
в глухом уезде, по счастливому случаю вышла замуж за богатого интересного купца
в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о своей удаче. Он внимательно вслушивался: не
звучит ли
в словах ее скрытая ирония?
Тонкая, смуглолицая Лидия,
в сером костюме,
в шапке черных, курчавых волос, рядом с Мариной казалась не русской больше, чем всегда.
В парке щебетали птицы, ворковал витютень,
звучал вдали чей-то мягкий басок, а Лидия говорила жестяные
слова...
Полсотни людей ответили нестройным гулом, голоса
звучали глухо, как
в подвале, так же глухо
прозвучало и приветствие Марины;
в ответном гуле Самгин различил многократно повторенные
слова...
Вместе с пьяным ревом поручика
в памяти
звучали слова о старинной, милой красоте, о ракушках и водорослях на киле судна, о том, что революция кончена.
Так она говорила минуты две, три. Самгин слушал терпеливо, почти все мысли ее были уже знакомы ему, но на этот раз они
звучали более густо и мягко, чем раньше, более дружески.
В медленном потоке ее речи он искал каких-нибудь лишних
слов, очень хотел найти их, не находил и видел, что она своими
словами формирует некоторые его мысли. Он подумал, что сам не мог бы выразить их так просто и веско.
Даже для Федосовой он с трудом находил те большие
слова, которыми надеялся рассказать о ней, а когда произносил эти
слова, слышал, что они
звучат сухо, тускло. Но все-таки выходило как-то так, что наиболее сильное впечатление на выставке всероссийского труда вызвала у него кривобокая старушка. Ему было неловко вспомнить о надеждах, связанных с молодым человеком, который оставил
в памяти его только виноватую улыбку.
Трифонов часа два возил Самгиных по раскаленным улицам
в шикарнейшей коляске, запряженной парою очень тяжелых, ленивых лошадей, обильно потел розовым потом и, часто вытирая голое лицо кастрата надушенным платком, рассказывал о достопримечательностях Астрахани тоже клетчатыми, как его костюм, серенькими и белыми
словами;
звучали они одинаково живо.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем.
В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись
в кресле, она, чувствовал Клим, была где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды.
В его памяти
звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
Тут Самгин услыхал, что шум рассеялся, разбежался по углам, уступив место одному мощному и грозному голосу. Углубляя тишину, точно выбросив людей из зала, опустошив его, голос этот с поразительной отчетливостью произносил знакомые
слова, угрожающе раскладывая их по знакомому мотиву. Голос
звучал все более мощно, вызывая отрезвляющий холодок
в спине Самгина, и вдруг весь зал точно обрушился, разломились стены, приподнялся пол и грянул единодушный, разрушающий крик...
Было нечто несоединимое, подавляюще и даже фантастически странное
в том, что при этой женщине,
в этой комнате, насыщенной запахом герани и съестного, пренебрежительно и усмешливо
звучат слова...
Все громче
звучала медная мелодия гимна Франции,
в воздухе колебался ворчливый гул, и на него иронически ненужно ложились
слова егеря...
В словах его
звучала грусть, как будто он уже видел вдали и «горе и труд».
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится
в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли
звучит в речи, как мысль эта вошла
в ее сознание и понимание, переработалась у ней
в уме и выглядывает из ее
слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Словом, когда я вошел к нему,
в душе моей
звучали фальшивые струны.
«Аркадий Макарович ищет „благообразия“, — слышится голосок Анны Андреевны, где-то подле, тут же на лестнице; но не похвала, а нестерпимая насмешка
прозвучала в ее
словах.
Дело
в том, что
в словах бедного старика не
прозвучало ни малейшей жалобы или укора; напротив, прямо видно было, что он решительно не заметил, с самого начала, ничего злобного
в словах Лизы, а окрик ее на себя принял как за нечто должное, то есть что так и следовало его «распечь» за вину его.
В самых ласках и
словах любви у нее
звучала гордая нотка;
в сдержанности, с какой она позволяла ласкать себя, чувствовалось что-то совершенно особенное, чем Зося отличалась от всех других женщин.
Какое-то чувство уже ненависти и гадливого презрения
прозвучало в этих
словах. А между тем она же его предала. «Что ж, может, потому, что так чувствует себя пред ним виноватой, и ненавидит его минутами», — подумал про себя Алеша. Ему хотелось, чтоб это было только «минутами».
В последних
словах Кати он заслышал вызов, но не поднял его.
Когда он вышел за ограду скита, чтобы поспеть
в монастырь к началу обеда у игумена (конечно, чтобы только прислужить за столом), у него вдруг больно сжалось сердце, и он остановился на месте: пред ним как бы снова
прозвучали слова старца, предрекавшего столь близкую кончину свою.