Неточные совпадения
Однажды, наскучив бостоном и бросив карты под
стол, мы засиделись у майора
С*** очень долго; разговор, против обыкновения, был занимателен. Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба
человека написана на небесах, находит и между нами, христианами, многих поклонников; каждый рассказывал разные необыкновенные случаи pro [
за (лат.).] или contra. [против (лат.).]
— Она
за этой дверью; только я сам нынче напрасно хотел ее видеть: сидит в углу, закутавшись в покрывало, не говорит и не смотрит: пуглива, как дикая серна. Я нанял нашу духанщицу: она знает по-татарски, будет ходить
за нею и приучит ее к мысли, что она моя, потому что она никому не будет принадлежать, кроме меня, — прибавил он, ударив кулаком по
столу. Я и в этом согласился… Что прикажете делать? Есть
люди,
с которыми непременно должно соглашаться.
— Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку был поручик, прекраснейший и образованнейший
человек, который не выпускал изо рта трубки не только
за столом, но даже,
с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок
с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
Вдруг раздались из залы звуки гросфатера, и стали вставать из-за
стола. Дружба наша
с молодым
человеком тотчас же и кончилась: он ушел к большим, а я, не смея следовать
за ним, подошел,
с любопытством, прислушиваться к тому, что говорила Валахина
с дочерью.
Порой, вдруг находя себя где-нибудь в отдаленной и уединенной части города, в каком-нибудь жалком трактире, одного,
за столом, в размышлении, и едва помня, как он попал сюда, он вспоминал вдруг о Свидригайлове: ему вдруг слишком ясно и тревожно сознавалось, что надо бы, как можно скорее, сговориться
с этим
человеком и, что возможно, порешить окончательно.
Необыкновенная картина мне представилась:
за столом, накрытым скатертью и установленным штофами и стаканами, Пугачев и
человек десять казацких старшин сидели, в шапках и цветных рубашках, разгоряченные вином,
с красными рожами и блистающими глазами.
— А вам случалось видеть, что
люди в моем положении не отправляются в Елисейские? — спросил Базаров и, внезапно схватив
за ножку тяжелый
стол, стоявший возле дивана, потряс его и сдвинул
с места.
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал
с ним, а после этого оставался пить чай или обедать.
За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных
людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о
людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
За большим
столом военные и штатские
люди, мужчины и женщины, стоя,
с бокалами в руках, запели «Боже, царя храни» отчаянно громко и оглушая друг друга, должно быть, не слыша, что поют неверно, фальшиво. Неистовое пение оборвалось на словах «сильной державы» — кто-то пронзительно закричал...
За спиной его щелкнула ручка двери. Вздрогнув, он взглянул через плечо назад, — в дверь втиснулся толстый
человек, отдуваясь, сунул на
стол шляпу, расстегнул верхнюю пуговицу сюртука и, выпятив живот величиной
с большой бочонок, легко пошел на Самгина, размахивая длинной правой рукой, точно собираясь ударить.
Лысый старик
с шишкой на лбу помог Климу вымыться и безмолвно свел его вниз; там, в маленькой комнатке,
за столом, у самовара сидело трое похмельных
людей.
Самгин покорно разделся, прошел в столовую, там бегал Лютов в пиджаке, надетом на ночную рубаху;
за столом хозяйничала Дуняша и сидел гладко причесанный, мокроголовый молодой
человек с желтым лицом,
с порывистыми движениями...
В углу, откуда он пришел, сидел
за столом такой же кругленький, как Тагильский, но пожилой, плешивый и очень пьяный бородатый
человек с большим животом,
с длинными ногами. Самгин поторопился уйти, отказавшись от предложения Тагильского «разделить компанию».
В углу комнаты —
за столом — сидят двое: известный профессор
с фамилией, похожей на греческую, — лекции его Самгин слушал, но трудную фамилию вспомнить не мог; рядом
с ним длинный, сухолицый
человек с баками, похожий на англичанина, из тех, какими изображают англичан карикатуристы. Держась одной рукой
за стол, а другой
за пуговицу пиджака, стоит небольшой растрепанный человечек и, покашливая, жидким голосом говорит...
Самгин тоже опрокинулся на
стол, до боли крепко опираясь грудью о край его. Первый раз
за всю жизнь он говорил совершенно искренно
с человеком и
с самим собою. Каким-то кусочком мозга он понимал, что отказывается от какой-то части себя, но это облегчало, подавляя темное, пугавшее его чувство. Он говорил чужими, книжными словами, и самолюбие его не смущалось этим...
За другим
столом лениво кушала женщина
с раскаленным лицом и зелеными камнями в ушах, против нее сидел
человек, похожий на министра Витте, и старательно расковыривал ножом череп поросенка.
Из коридора к
столу осторожно, даже благоговейно, как бы к причастию, подошли двое штатских, ночной сторож и какой-то незнакомый
человек,
с измятым, неясным лицом,
с забинтованной шеей, это от него пахло йодоформом. Клим подписал протокол, офицер встал, встряхнулся, проворчал что-то о долге службы и предложил Самгину дать подписку о невыезде.
За спиной его полицейский подмигнул Инокову глазом, похожим на голубиное яйцо, Иноков дружески мотнул встрепанной головой.
Турчанинов вздрагивал, морщился и торопливо пил горячий чай, подливая в стакан вино. Самгин, хозяйничая
за столом, чувствовал себя невидимым среди этих
людей. Он видел пред собою только Марину; она играла чайной ложкой, взвешивая ее на ладонях, перекладывая
с одной на другую, — глаза ее были задумчиво прищурены.
В комнате Алексея сидело и стояло
человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но — его. Из-за спин и голов
людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо
с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на
столе, и уверенно командующие жесты правой.
За другими
столами помещалось
с полсотни второстепенных
людей; туго застегнутые в сюртуки и шелковые черные платья, они усердно кушали и тихонько урчали.
Дальше пол был, видимо, приподнят, и
за двумя
столами, составленными вместе, сидели лицом к Самгину
люди солидные, прилично одетые, а пред
столами бегал небольшой попик, черноволосый,
с черненьким лицом, бегал, размахивая, по очереди, то правой, то левой рукой, теребя ворот коричневой рясы, откидывая волосы ладонями, наклоняясь к
людям, точно желая прыгнуть на них; они кричали ему...
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый,
с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий,
с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один
за другим пришло еще
человека четыре, они столпились у печи, не подходя к
столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся
человек сказал кому-то...
За длинным
столом, против Самгина, благодушно глядя на него, сидел Ногайцев, лаская пальцами свою бороду, рядом
с ним положил на
стол толстые локти и приподнял толстые плечи краснощекий
человек с волосами дьякона и
с нагловатым взглядом, — Самгину показалось, что он знает эти маленькие зрачки хорька и грязноватые белки в красных жилках.
У окна сидел бритый, черненький,
с лицом старика;
за столом, у дивана, кто-то, согнувшись, быстро писал,
человек в сюртуке и золотых очках, похожий на профессора, тяжело топая, ходил из комнаты в комнату, чего-то искал.
В длинном этом сарае их было
человек десять, двое сосредоточенно играли в шахматы у окна, один писал письмо и, улыбаясь, поглядывал в потолок, еще двое в углу просматривали иллюстрированные журналы и газеты,
за столом пил кофе толстый старик
с орденами на шее и на груди, около него сидели остальные, и один из них, черноусенький,
с кошечьим лицом, что-то вполголоса рассказывал, заставляя старика усмехаться.
К
столу за пальмой сел, спиной к Самгину, Дронов, а лицом — кудластый, рыжебородый, длиннорукий
человек с тонким голосом.
Было много женщин и цветов, стреляли бутылки шампанского,
за большим
столом посредине ресторана стоял
человек во фраке,
с раздвоенной бородой, высоколобый, лысый, и, высоко, почти над головою, держа бокал вина, говорил что-то.
За столом было новое лицо: пожилой, полный
человек с румяным, добрым, смеющимся лицом.
Шумной и многочисленной толпой сели мы
за стол. Одних русских было
человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора
с женой и
с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Смотритель вынул из несессера и положил на
стол прибор: тарелку, ножик, вилку и ложку. «Еще и ложку вынул!» — ворчал шепотом мой
человек, поворачивая рябчика на сковородке
с одной стороны на другую и следя
с беспокойством
за движениями смотрителя. Смотритель неподвижно сидел перед прибором, наблюдая
за человеком и ожидая, конечно, обещанного ужина.
От этого сегодня вы обедаете в обществе двадцати
человек, невольно заводите знакомство, иногда успеет зародиться, в течение нескольких дней, симпатия; каждый день вы
с большим удовольствием спешите свидеться,
за столом или в общей прогулке,
с новым и неожиданным приятелем.
Я пошел проведать Фаддеева. Что
за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле,
человек сорок: иные покрыты были простыней
с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему
столом.
Похоже было на то, что джентльмен принадлежит к разряду бывших белоручек-помещиков, процветавших еще при крепостном праве; очевидно, видавший свет и порядочное общество, имевший когда-то связи и сохранивший их, пожалуй, и до сих пор, но мало-помалу
с обеднением после веселой жизни в молодости и недавней отмены крепостного права обратившийся вроде как бы в приживальщика хорошего тона, скитающегося по добрым старым знакомым, которые принимают его
за уживчивый складный характер, да еще и ввиду того, что все же порядочный
человек, которого даже и при ком угодно можно посадить у себя
за стол, хотя, конечно, на скромное место.
Адриан тотчас познакомился
с ним, как
с человеком, в котором рано или поздно может случиться иметь нужду, и как гости пошли
за стол, то они сели вместе.
На сей раз он привел меня в большой кабинет; там,
за огромным
столом, на больших покойных креслах сидел толстый, высокий румяный господин — из тех, которым всегда бывает жарко,
с белыми, откормленными, но рыхлыми мясами,
с толстыми, но тщательно выхоленными руками,
с шейным платком, сведенным на минимум,
с бесцветными глазами,
с жовиальным [Здесь: благодушным (от фр. jovial).] выражением, которое обыкновенно принадлежит
людям, совершенно потонувшим в любви к своему благосостоянию и которые могут подняться холодно и без больших усилий до чрезвычайных злодейств.
Жена рыдала на коленях у кровати возле покойника; добрый, милый молодой
человек из университетских товарищей, ходивший последнее время
за ним, суетился, отодвигал
стол с лекарствами, поднимал сторы… я вышел вон, на дворе было морозно и светло, восходящее солнце ярко светило на снег, точно будто сделалось что-нибудь хорошее; я отправился заказывать гроб.
Ты
человек немаловажный: сам, как говоришь, обедал раз
с губернатором
за одним
столом.
Сотни
людей занимают ряды
столов вдоль стен и середину огромнейшего «зала». Любопытный скользит по мягкому от грязи и опилок полу, мимо огромной плиты, где и жарится и варится, к подобию буфета, где на полках красуются бутылки
с ерофеичем, желудочной, перцовкой, разными сладкими наливками и ромом,
за полтинник бутылка, от которого разит клопами, что не мешает этому рому пополам
с чаем делаться «пунштиком», любимым напитком «зеленых ног», или «болдох», как здесь зовут обратников из Сибири и беглых из тюрем.
За другим
столом сидит
с книжником
человек с хорошим именем, но в худых сапогах…
В трактире всегда сидели свои
люди, знали это, и никто не обижался. Но едва не случилась
с ним беда. Это было уже у Тестова, куда он перешел от Турина. В зал пришел переведенный в Москву на должность начальника жандармского управления генерал Слезкин. Он
с компанией занял
стол и заказывал закуску. Получив приказ, половой пошел
за кушаньем, а вслед ему Слезкин крикнул командирским голосом...
Передо мной,
за столом без лампы, сидел небритый бледный
человек в форменной фуражке, обнявшись
с пьяной бабой, которая выводила фальцетом...
«Пройдясь по залам, уставленным
столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь
за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные
люди разговаривать».
Оказывается, на конюшне секут «шалунишку» буфетчика,
человека с большими бакенбардами, недавно еще в долгополом сюртуке прислуживавшего
за столом… Лицо у Мардария Аполлоновича доброе. «Самое лютое негодование не устояло бы против его ясного и кроткого взора…» А на выезде из деревни рассказчик встречает и самого «шалунишку»: он идет по улице, лущит семечки и на вопрос,
за что его наказали, отвечает просто...
Вспомнил он отца, сперва бодрого, всем недовольного,
с медным голосом, потом слепого, плаксивого,
с неопрятной седой бородой; вспомнил, как он однажды
за столом, выпив лишнюю рюмку вина и залив себе салфетку соусом, вдруг засмеялся и начал, мигая ничего не видевшими глазами и краснея, рассказывать про свои победы; вспомнил Варвару Павловну — и невольно прищурился, как щурится
человек от мгновенной внутренней боли, и встряхнул головой.
Одних наших 23
человека было
за столом с детьми.
Она привела его в свою комнату, убранную со всей кокетливостью спальни публичного дома средней руки: комод, покрытый вязаной — скатертью, и на нем зеркало, букет бумажных цветов, несколько пустых бонбоньерок, пудреница, выцветшая фотографическая карточка белобрысого молодого
человека с гордо-изумленным лицом, несколько визитных карточек; над кроватью, покрытой пикейным розовым одеялом, вдоль стены прибит ковер
с изображением турецкого султана, нежащегося в своем гареме,
с кальяном во рту; на стенах еще несколько фотографий франтоватых мужчин лакейского и актерского типа; розовый фонарь, свешивающийся на цепочках
с потолка; круглый
стол под ковровой скатертью, три венских стула, эмалированный таз и такой же кувшин в углу на табуретке,
за кроватью.
Печально сели мы вдвоем
с милой моей сестрицей
за обед в большой столовой, где накрыли нам кончик
стола,
за которым могли бы поместиться десять
человек.
— Да-с; вот вы теперь, предположим, в трактире чай пьете, а против вас
за одним
столом другой господин чай пьет. Ну, вы и смотрите на него, и разговариваете
с ним просто, как
с человеком, который чай пьет. Бац — ан он неблагонадежный!
— И, что ты! в Петербург! Я и от людей-то отвыкла. Право. Месяца
с два тому назад вице-губернатор наш уезд ревизовал, так Филофей Павлыч его обедать сюда пригласил. Что ж бы ты думал? Спрашивает он меня
за обедом… ну, одним словом, разговаривает, а я, как солдат, вскочила, это, из-за
стола:"Точно так, ваше превосходительство!.."Совсем-таки светское обращение потеряла.
Летучий сидел уже
с осовелыми, слипавшимися глазами и смотрел кругом
с философским спокойствием, потому что его роль была
за обеденным
столом, а не
за кофе. «Почти молодые» приличные
люди сделали серьезные лица и упорно смотрели прямо в рот генералу и, по-видимому, вполне разделяли его взгляды на причины упадка русского горного дела.