Неточные совпадения
Незаметно получив рукою в плисовом обшлаге трехрублевую бумажку, дьякон сказал, что он
запишет, и, бойко звуча
новыми сапогами по плитам пустой церкви, прошел в алтарь.
—
Записал что-нибудь
новое? Прочитай.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего
нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он
записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
— Да, но глубокий, истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я
записывал и прежде кое-что: у меня есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это
новый для меня род творчества; не удастся ли там?
Новый смотритель, два помощника его, доктор, фельдшер, конвойный офицер и писарь сидели у выставленного на дворе в тени стены стола с бумагами и канцелярскими принадлежностями и по одному перекликали, осматривали, опрашивали и
записывали подходящих к ним друг зa другом арестантов.
И уж конечно стали
записывать, но когда
записывали, то прокурор вдруг, как бы совсем внезапно наткнувшись на
новую мысль, проговорил...
А покамест в скучном досуге, на который меня осудили события, не находя в себе ни сил, ни свежести на
новый труд,
записываю я наши воспоминания. Много того, что нас так тесно соединяло, осело в этих листах, я их дарю тебе. Для тебя они имеют двойной смысл — смысл надгробных памятников, на которых мы встречаем знакомые имена. [Писано в 1853 году. (Прим. А. И. Герцена.)]
Сначала он жаловался жене на ее нелюдимство, вредное для его отношений, потом стал надеяться, что это пройдет, старался втянуть жену в
новые интересы и с этою целью
записал ее в члены комитета грамотности и общества для вспомоществования бедным.
Но человек часто думает ошибочно: внук Степана Михайловича Багрова рассказал мне с большими подробностями историю своих детских годов; я
записал его рассказы с возможною точностью, а как они служат продолжением «Семейной хроники», так счастливо обратившей на себя внимание читающей публики, и как рассказы эти представляют довольно полную историю дитяти, жизнь человека в детстве, детский мир, созидающийся постепенно под влиянием ежедневных
новых впечатлений, — то я решился напечатать записанные мною рассказы.
Мне пришлось недавно исчислить кривизну уличной мембраны
нового типа (теперь эти мембраны, изящно задекорированные, на всех проспектах
записывают для Бюро Хранителей уличные разговоры). И помню: вогнутая, розовая трепещущая перепонка — странное существо, состоящее только из одного органа — уха. Я был сейчас такой мембраной.
Между прочим, он подал совет постепенно очищать помещичьи имения от грубиянов, переселять крестьян на
новые места,
записывать их в дворовые, и т. д.
Калинович сейчас же
записал и, так как выспросил все, что было ему нужно, и, не желая продолжать долее беседу с
новым своим знакомым, принялся сначала зевать, а потом дремать. Заметив это, Дубовский взялся за шляпу и снова, с ласковой, заискивающей улыбкой, проговорил...
— Попробуем что-нибудь сделать; здесь проездом Суворин, я сегодня его увижу и попрошу, чтоб он
записал тебя мне в помощники по Москве и выхлопотал тебе корреспондентский билет, ему ни в чем не откажут, ты же наш сотрудник притом. Тогда ты будешь писать в «Русские ведомости», а мне поможешь для «
Нового времени» в Нижнем на выставке.
Я ее
записал всю, от слова до слова, и, поручив дальнейшие речи другому корреспонденту «
Нового времени», Прокофьеву, бросился на телеграф и дословно передал срочной телеграммой в «
Новое время» всю речь Витте.
Разъяснения всех этих негодований и пророчеств впереди; их место далеко в хронике событий, которые я должна
записать на память измельчавшим и едва ли самих себя не позабывшим потомкам древнего и доброго рода нашего. Сделав несколько несвоевременный скачок вперед, я снова возвращаюсь «во время уно», к событию, которым завершился период тихого вдовьего житья княгини с маленькими детьми в селе Протозанове и одновременно с тем открылась
новая фаза течения моего светила среди окружавших его туч и туманов.
— Боже ты мой! — говорил бедный князь. — Я вот только не-много за-был, зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, братец, куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же… мне не-мед-ленно надо
записать одну
новую мысль…
— Я сейчас, сейчас… Я только
записать одну
новую мысль… au revoir… [до свидания (франц.)]
Свои я
записывал в отдельную желтую тетрадку, и их набралось уже до трех десятков. Вероятно, заметив наше взаимное влечение, Григорьевы стали поговаривать, как бы было хорошо, если бы, отойдя к
Новому году от Погодина, я упросил отца поместить меня в их доме вместе с Аполлоном, причем они согласились бы на самое умеренное вознаграждение.
До самых дверей стала живая улица, и дальше все сдедалось, как обещал проводник. Даже и твердое упование веры его не осталось в постыжении: расслабленный исцелел. Он встал, он сам вышел на своих ногах «славяще и благодаряще». Кто-то все это
записал на записочку, в которой, со слов проводника, исцеленный расслабленный был назван «родственником» орловского купца, через что ему многие завидовали, и исцеленный за поздним временем не пошел уже в свой бедный обоз, а ночевал под сараем у своих
новых родственников.
Профессор (к Леониду Федоровичу). Слышите, как действует присутствие Гросмана?
Новое явление, надо
записать… (Выбегает и
записывает, потом возвращается.)
Это так и вышло, и я на то нимало не жалуюсь, потому что разговор, который повели тихо вполголоса мои
новые соседи, показался мне настолько интересным, что я его тогда же, по приезде домой,
записал, а теперь решаюсь даже представить вниманию читателей.
Лубянская вручила ему свои деньги, и Полояров
записал их на приход; но эта запись нисколько не помешала ему тут же из этих самых денег отдать долг сапожному подмастерью за
новые подметки к его собственным сапогам, принесенным в это время.
Он остался на берегу Днепра, а я уехал к Кольбергу. С тех пор я уже не видал старика, он умер — не от грусти, не от печали одиночества, а просто от смерти, и прислал мне в наследие своих классиков; а я… я вступил в
новую жизнь — в
новую колею ошибок, которые
запишу когда-нибудь; конечно, уже не в эту тетрадь, заключающую дни моего детства и юношества, проведенные между людьми, которым да будет мирный сон и вечная память.