Неточные совпадения
Бобчинский. Да если этак и государю придется, то скажите и государю, что вот,
мол, ваше императорское величество, в таком-то
городе живет Петр Иванович Бобчинскнй.
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря на то что внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по
городу, словно отравленные мухи, и не
смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Но быть гласным, рассуждать о том, сколько золотарей нужно и как трубы провести в
городе, где я не живу; быть присяжным и судить мужика, укравшего ветчину, и шесть часов слушать всякий вздор, который
мелют защитники и прокуроры, и как председатель спрашивает у моего старика Алешки-дурачка: «признаете ли вы, господин подсудимый, факт похищения ветчины?» — «Ась?»
Из слов его я
заметил, что про меня и княжну уж распущены в
городе разные дурные слухи: это Грушницкому даром не пройдет!
Чичиков не
замечал их и даже не
заметил многих тоненьких чиновников с тросточками, которые, вероятно сделавши прогулку за
городом, возвращались домой.
Собравшись у полицеймейстера, уже известного читателям отца и благодетеля
города, чиновники имели случай
заметить друг другу, что они даже похудели от этих забот и тревог.
Спрятав ее в карман, он
заметил Плюшкину, что ему нужно будет для совершения крепости приехать в
город.
Дамы
города N. были то, что называют презентабельны, и в этом отношении их можно было
смело поставить в пример всем другим.
Легкий головной убор держался только на одних ушах и, казалось, говорил: «Эй, улечу, жаль только, что не подыму с собой красавицу!» Талии были обтянуты и имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно
заметить, что вообще все дамы
города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить).
— Благодарю, — сказал Грэй, вздохнув, как развязанный. — Мне именно недоставало звуков вашего простого, умного голоса. Это как холодная вода. Пантен, сообщите людям, что сегодня мы поднимаем якорь и переходим в устья Лилианы, миль десять отсюда. Ее течение перебито сплошными
мелями. Проникнуть в устье можно лишь с моря. Придите за картой. Лоцмана не брать. Пока все… Да, выгодный фрахт мне нужен как прошлогодний снег. Можете передать это маклеру. Я отправляюсь в
город, где пробуду до вечера.
— Чего вы боитесь! —
заметил тот спокойно, —
город не деревня. И в деревне вреда сделали больше вы мне, чем я вам, а тут…
— Но, государи мои, — продолжал он, выпустив, вместе с глубоким вздохом, густую струю табачного дыму, — я не
смею взять на себя столь великую ответственность, когда дело идет о безопасности вверенных мне провинций ее императорским величеством, всемилостивейшей моею государыней. Итак, я соглашаюсь с большинством голосов, которое решило, что всего благоразумнее и безопаснее внутри
города ожидать осады, а нападения неприятеля силой артиллерии и (буде окажется возможным) вылазками — отражать.
— Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе из
города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера
заметила, что твои прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши… только велики; так надо ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
—
Город как
город, — хладнокровно
заметил Базаров.
Было в нем что-то устойчиво скучное, упрямое. Каждый раз, бывая у Марины, Самгин встречал его там, и это было не очень приятно, к тому же Самгин
замечал, что англичанин выспрашивает его, точно доктор — больного. Прожив в
городе недели три, Крэйтон исчез.
Все, что Дронов рассказывал о жизни
города, отзывалось непрерывно кипевшей злостью и сожалением, что из этой злости нельзя извлечь пользу, невозможно превратить ее в газетные строки. Злая пыль повестей хроникера и отталкивала Самгина, рисуя жизнь медленным потоком скучной пошлости, и привлекала, позволяя ему видеть себя не похожим на людей, создающих эту пошлость. Но все же он раза два
заметил Дронову...
Союзы
городов и земств должны строго объединиться как организация, на которую властью исторического момента возлагается обязанность
замещать Государственную думу в течение сроков ее паралича.
Внимание, так наглядно выраженное крупными жителями маленького, затерянного в болотах
города, возбуждало красноречие и чем-то обнадеживало Клима Ивановича, наблюдая за ними, он попутно напомнил себе, что таких — миллионы, и продолжал говорить более
смело, твердо.
Представилось, что, если эта масса внезапно хлынет в
город, — улицы не смогут вместить напора темных потоков людей, люди опрокинут дома, растопчут их руины в пыль,
сметут весь
город, как щетка
сметает сор.
—
Замечаешь, как обеднел
город?
Вообще, скажет что-нибудь в этом духе. Он оделся очень парадно, надел новые перчатки и побрил растительность на подбородке. По улице, среди мокрых домов, метался тревожно осенний ветер, как будто искал где спрятаться, а над
городом он чистил небо,
сметая с него грязноватые облака, обнажая удивительно прозрачную синеву.
По улице Самгин шел согнув шею, оглядываясь, как человек, которого ударили по голове и он ждет еще удара. Было жарко, горячий ветер плутал по
городу, играя пылью, это напомнило Самгину дворника, который нарочно
сметал пыль под ноги партии арестантов. Прозвучало в памяти восклицание каторжника...
— Для этого тоже надо ехать в
город, —
заметила она, — это второй шаг…
Странен человек! Чем счастье ее было полнее, тем она становилась задумчивее и даже… боязливее. Она стала строго
замечать за собой и уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья. Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные шаги, лихорадочно искала шума, движения, забот, просилась с мужем в
город, пробовала заглянуть в свет, в люди, но ненадолго.
— Вот, сорок копеек на пустяки бросать! —
заметила она. — Лучше подождем, не будет ли из
города оказии туда. Ты вели узнавать мужикам.
Она вообще казалась довольной, что идет по
городу,
заметив, что эта прогулка была необходима и для того, что ее давно не видит никто и бог знает что думают, точно будто она умерла.
— Я в Петербург напишу…
город в опасности… — торопливо говорил он, поспешно уходя и сгорбившись под ее сверкающим взглядом, не
смея оглянуться назад.
— В
городе заметили, что у меня в доме неладно; видели, что вы ходили с Верой в саду, уходили к обрыву, сидели там на скамье, горячо говорили и уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали… вот откуда вышла сплетня!
— Ее история перестает быть тайной… В
городе ходят слухи… — шептала Татьяна Марковна с горечью. — Я сначала не поняла, отчего в воскресенье, в церкви, вице-губернаторша два раза спросила у меня о Вере — здорова ли она, — и две барыни сунулись слушать, что я скажу. Я взглянула кругом — у всех на лицах одно: «Что Вера?» Была, говорю, больна, теперь здорова. Пошли расспросы, что с ней? Каково мне было отделываться, заминать! Все
заметили…
— Полно тебе вздор
молоть, Нил Андреич! Смотри, ты багровый совсем стал: того и гляди, лопнешь от злости. Выпей лучше воды! Какой секрет, кто сказал? Да я сказала, и сказала правду! — прибавила она. — Весь
город это знает.
И увещевали всем
городом целый месяц, и
молили его, и положили силой стеречь.
Помещаю один из рассказов, без выбору, единственно потому, что он мне полнее запомнился. Это — одна история об одном купце, и я думаю, что таких историй, в наших
городах и городишках, случается тысячами, лишь бы уметь смотреть. Желающие могут обойти рассказ, тем более что я рассказываю его слогом.
«А если я опоздаю в
город, — еще холоднее сказал я, — да меня спросят, отчего я опоздал, а я скажу, оттого,
мол, что у тебя лошадей не было…» Хотя казак не знал, кто меня спросит в
городе и зачем, я сам тоже не знал, но, однако ж, это подействовало.
Мы на этот раз подошли к Нагасаки так тихо в темноте, что нас с мыса Номо и не
заметили и стали давать знать с батарей в
город выстрелами о нашем приходе в то время, когда уже мы становились на якорь.
Одну особенность
заметил я у корейцев: на расспросы о положении их страны,
городов они отвечают правду, охотно рассказывают, что они делают, чем занимаются.
Но они не
смеют почти показываться из лагеря, тогда как мы видели ежедневно инсургентов, свободно разгуливавших по европейскому
городу.
Из
города донесся по воде гул и медное дрожание большого охотницкого колокола. Стоявший подле Нехлюдова ямщик и все подводчики одни за другими сняли шапки и перекрестились. Ближе же всех стоявший у перил невысокий лохматый старик, которого Нехлюдов сначала не
заметил, не перекрестился, а, подняв голову, уставился на Нехлюдова. Старик этот был одет в заплатанный òзям, суконные штаны и разношенные, заплатанные бродни. За плечами была небольшая сумка, на голове высокая меховая вытертая шапка.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое говорило: «Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала
заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности, не в пример другим уездным
городам.
Кстати
заметить, что жил он не в доме отца, как Иван Федорович, а отдельно, в другом конце
города.
— «Папа, говорит, я разбогатею, я в офицеры пойду и всех разобью, меня царь наградит, я приеду, и тогда никто не
посмеет…» Потом помолчал да и говорит — губенки-то у него всё по-прежнему вздрагивают: «Папа, говорит, какой это нехороший
город наш, папа!» — «Да, говорю, Илюшечка, не очень-таки хорош наш
город».
(
Замечу в скобках, что он, несмотря на то, что был вызван из Петербурга отчасти и самою Катериною Ивановной, — все-таки не знал ничего об эпизоде о пяти тысячах, данных ей Митей еще в том
городе и о «земном поклоне».
Бывают же странности: никто-то не
заметил тогда на улице, как она ко мне прошла, так что в
городе так это и кануло. Я же нанимал квартиру у двух чиновниц, древнейших старух, они мне и прислуживали, бабы почтительные, слушались меня во всем и по моему приказу замолчали потом обе, как чугунные тумбы. Конечно, я все тотчас понял. Она вошла и прямо глядит на меня, темные глаза смотрят решительно, дерзко даже, но в губах и около губ, вижу, есть нерешительность.
Замечу еще мельком, что хотя у нас в
городе даже многие знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых, отца с сыном, предметом которого была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из них, к старику и к сыну, мало кто тогда понимал.
Митя
заметил было сгоряча, что не говорил, что наверно отдаст завтра в
городе, но пан Врублевский подтвердил показание, да и сам Митя, подумав с минуту, нахмуренно согласился, что, должно быть, так и было, как паны говорят, что он был тогда разгорячен, а потому действительно мог так сказать.
С первого взгляда
заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих детей к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед, посадила в карету и увезла в свой
город.
— Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в
городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила, пошла
молить Бога. В трех монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда, к вам то есть, голубчик, к вам». Пришла, вчера у стояния была, а сегодня и к вам.
Между прочим, он мне дал
заметить, что посещает иногда соседних помещиков, и в
город ездит в гости, и в преферанс играет, и с столичными людьми знается.
— Как нынешний год весна рано начинается, —
заметил комиссар
города Парижа, и в особенности Тюльерийский.
Одна из сестер Золотухиной, как я уже упомянул выше, была выдана замуж в губернский
город за приходского священника, и Марье Маревне пришло на мысль совершенно основательное предположение, что добрые родные, как люди зажиточные и притом бездетные, охотно согласятся взять к себе в дом племянника и
поместить его в губернскую гимназию приходящим учеником.
«Лошади судьи» прославились по всему
городу необычной худобой и жадностью, с которой они грызли коновязи и заборы, но отец
замечал только «поправку», пока одна из них не издохла без всякой видимой причины.