Неточные совпадения
Но еще более бранил себя за то, что
заговорил с ним
о деле, поступил неосторожно, как
ребенок, как дурак: ибо дело совсем не такого роду, чтобы быть вверену Ноздреву…
— А! если так, если он еще, —
заговорила она с дрожью в голосе, — достает тебя, мучает, он рассчитается со мной за эти слезы!.. Бабушка укроет, защитит тебя, — успокойся,
дитя мое: ты не услышишь
о нем больше ничего…
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он
заговорил с Федором Павловичем
о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего,
о каком таком
ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть где-то в доме маленький сын.
Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще
дети, очень часто любят говорить в классах между собою и даже вслух про такие вещи, картины и образы,
о которых не всегда
заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще
детям нашего интеллигентного и высшего общества.
Я хотел
заговорить о страдании человечества вообще, но лучше уж остановимся на страданиях одних
детей.
Странное дело, — эти почти бессмысленные слова
ребенка заставили как бы в самом Еспере Иваныче
заговорить неведомый голос: ему почему-то представился с особенной ясностью этот неширокий горизонт всей видимой местности, но в которой он однако погреб себя на всю жизнь; впереди не виделось никаких новых умственных или нравственных радостей, — ничего, кроме смерти, и разве уж за пределами ее откроется какой-нибудь мир и источник иных наслаждений; а Паша все продолжал приставать к нему с разными вопросами
о видневшихся цветах из воды,
о спорхнувшей целой стае диких уток,
о мелькавших вдали селах и деревнях.
— Я говорю: судьи —
дети! — повторила она, вздыхая. Тогда он
заговорил о чем-то быстро и сердито, но слова его вились вокруг, не задевая мать.
Он стал беспомощен, как
ребёнок,
заговорил о чём-то непонятном и вскоре ушёл, до слёз жалкий, подобный бездомному бродяге, в своей старенькой, измятой шляпе и вытертой по швам, чиненой рясе.
— Да кто ж вы, батюшка… О-ох! Какие такие? Ох! С нами крестная сила! Дайте хоть ребенка-то положить, —
заговорила Анна, перебегая от люльки к печке.
— Да
о чем вы тут толкуете? —
заговорил вдруг тучный генерал, очевидно разыгрывавший в этом обществе роль избалованного
ребенка.
Дядя получил его незадолго перед масленицей и отнесся к нему с особенной серьезностью: он несколько дней читал его, запершись в своем кабинете, и потом вышел к семье мрачный и растроганный и все
заговаривал о неблагодарных
детях.
Эта просьба старушкою была подана прокурору на первой неделе великого поста, и
о ней вдруг
заговорили, как
о событии, выходящем вон из ряда; а на сынков стали покашиваться, но как раз целый год прошел, пока проходили разные процедуры и старушка из тюрьмы доказывала своим свободным
детям, что у них еще есть деньги и что так как они не делились, то она в этих деньгах имеет часть.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на семействе дебелой и красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне с
ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода выходки. Так, например, зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
Я пробовал
заговаривать с ним
о его
детях; но он отделывался прежнею скороговоркою и переходил поскорее на другой предмет: «Да-да! дети-дети, вы правы,
дети!» Однажды только он расчувствовался — мы шли с ним в театр: «Это несчастные
дети! —
заговорил он вдруг, — да, сударь, да, это не-с-счастные
дети!» И потом несколько раз в этот вечер повторял слова: «несчастные
дети!» Когда я раз
заговорил о Полине, он пришел даже в ярость.
Он задумчиво посмотрел, но, кажется, ничего не понял и даже, может быть, не расслышал меня. Я попробовал было
заговорить о Полине Александровне,
о детях; он наскоро отвечал: «Да! да!» — но тотчас же опять пускался говорить
о князе,
о том, что теперь уедет с ним Blanche и тогда… «и тогда — что же мне делать, Алексей Иванович? — обращался он вдруг ко мне, — клянусь Богом! Что же мне делать, — скажите, ведь это неблагодарность! Ведь это же неблагодарность?»
Но было мне страшней всего на свете,
Чтоб из больших случайно кто-нибудь
Заговорить не вздумал
о портрете
Иль, хоть слегка, при мне упомянуть.
От мысли той (смешны бывают
дети!)
Уж я краснел, моя сжималась грудь,
И казни б я подвергся уголовной,
Чтоб не открыть любви моей греховной.
Появившись у постели Нюточки в первый день рождения сына, он в следующий раз пожаловал только на четвертый и, без дальних околичностей, сразу
заговорил о том, что ребенка-то пора бы уж и пристроить.
Зная, что ничем нельзя так расположить в свою пользу любящую мать, как метким словом
о ее
ребенке, Глафира прямо
заговорила о заметной с первого взгляда скромности и выдержанности младшего Грегуара.
— Вы меня совершенно поразили, —
заговорила взволнованно княжна, — у меня не было даже никогда мысли
о возможности этого брака… Barbe —
ребенок, а мой брат — это молодой старик…
— Как с чего… Вот и нынче
заговорила со мной
о своей девочке… «Кабы, — говорит она, — жива была, играла бы теперь с Васей, — красные бы были
дети…» А мне каково слушать да знать, да сказать не сметь…
Я
заговорила о петербургском спиритизме. Он начал мне рассказывать премилые анекдоты. Их у него должно быть несколько коробов набито. Я, когда говорю
о спиритах, увлекаюсь, сержусь; а он шутит спокойно, как над
детьми. Как бы мне хотелось добиться его тона. Я думаю даже, что этот тон очень бы шел к моему лицу и фигуре. Я бледная; а когда начинаю волноваться, лицо у меня пойдет все пятнами.
— Нет!.. Ах, нет, друг мой! Нет! А только, извините ж меня, ведь если мы об этом
заговорили, то я должна правду сказать: теперь я ни
о нем, ни
о вас порознь не думаю, а оба вы вместе для меня как будто в одно слились… Право, это правда, правда, истинная правда! Он, вы, я — это будто совсем все одно, и это, чтт было тогда, и чтт сейчас есть, и что
дети рождаются — это как-то как будто мимо уплывает.
О чем бы ни
заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу
детей.
Она меня сконфузила: я видел, что мы не сделали после смерти товарища самого важного дела: мы не подумали об этой женщине и
о ее
ребенке, и к этой оплошности я прибавил другую, еще худшую и даже достойную строгого осуждения: я
заговорил о том, чтоб отдать
ребенка, а Праша, которая стояла передо мною, от этого так страшно побледнела, что я упросил ее сесть, и тогда она сейчас же
заговорила...