Неточные совпадения
Пред ним, одна за другой, мелькали, точно падая куда-то, полузабытые картины: полиция
загоняет московских студентов в манеж, мужики и бабы срывают замок с двери хлебного «магазина», вот поднимают колокол на колокольню; криками ура встречают голубовато-серого царя тысячи обывателей Москвы, так же встречают его в Нижнем Новгороде, тысяча
людей всех сословий стоит на коленях пред Зимним дворцом, поет «Боже, царя храни», кричит ура.
— Студентов
загоняют в манеж, — объяснил ему спокойный
человек с палкой в руке и с бульдогом на цепочке. Шагая в ногу с Климом, он прибавил...
Но все-таки он представил несколько соображений, из которых следовало, что вагоны
загнали куда-нибудь в Литву. Самгину показалось, что у этого
человека есть причины желать, чтоб он, Самгин, исчез. Но следователь подкрепил доводы в пользу поездки предложением дать письмо к брату его жены, ротмистру полевых жандармов.
Загнали во двор старика, продавца красных воздушных пузырей, огромная гроздь их колебалась над его головой; потом вошел прилично одетый
человек, с подвязанной черным платком щекою; очень сконфуженный, он, ни на кого не глядя, скрылся в глубине двора, за углом дома. Клим понял его, он тоже чувствовал себя сконфуженно и глупо. Он стоял в тени, за грудой ящиков со стеклами для ламп, и слушал ленивенькую беседу полицейских с карманником.
— Ну, как вы живете? — снисходительно спрашивал он. — Все еще стараетесь
загнать всех
людей в один угол?
— Ну, чать, у нас есть умные-то
люди, не всех в Сибирь
загнали! Вот хоть бы тебя взять. Да мало ли…
Последний дворовый
человек чувствовал свое превосходство над этим бродягой и, может быть, потому именно и обращался с ним дружелюбно; а мужики сначала с удовольствием
загоняли и ловили его, как зайца в поле, но потом отпускали с Богом и, раз узнавши чудака, уже не трогали его, даже давали ему хлеба и вступали с ним в разговоры…
— А! Прошу вас, мой благодатель, — говаривал с видом беспомощного отчаяния один из этих несчастных. — Ну как тут быть, когда
человек не знает, какой статьей закона следует гнать из огорода гуся, а какой поросенка. А он
загоняет себе чужих и ничего не боится.
Лепарский [См. Дневник М. И. Пущина (стр. 371 и сл.).] отличный
человек, и это заставляет меня думать, что правительство не совсем хочет нас
загнать. Я за все благодарю и стараюсь быть всем довольным. Бога ради — будьте спокойны, молитесь обо мне!
Не может
человек нашего времени, исповедуй он или не исповедуй божественности Христа, не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы продать у бедной семьи последнюю корову на подати для того, чтобы отдать эти деньги на пушки или на жалованье и пансионы роскошествующим, праздным и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца семьи за то, что мы сами развратили его, и пустить семью его по миру; или участвовать в грабежах и убийствах войн; или во внушении вместо Христова закона диких идолопоклоннических суеверий; или
загнать забежавшую на свою землю корову
человека, у которого нет земли; или с
человека, работающего на фабрике, вычесть за нечаянно испорченный предмет; или содрать вдвое за предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде; не может не знать ни один
человек нашего времени, что все эти дела — скверные, постыдные и что делать их не надо.
— Доля правды, — говорит, — и тут есть: способствовал пагубе нашей этот распалённый протопоп. Его невежеству и ошибкам благодаря изобидели
людей,
загнали их в тёмные углы, сидят они там почти три века, обиды свои лелея и ни во что, кроме обид, не веря, ничему иному не видя цены.
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели, глаза почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь
человека, как пускают по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на
людей,
загоняют под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью в стойло приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей ноги.
Весною следующего (1772) года кэргызцы (буруты) довершили несчастие калмыков,
загнав в обширную песчаную степь по северную сторону озера Балхаши, где голод и жажда погубили у них множество и
людей и скота.
— Да чтò ж? Известно, батюшка, Дутловы
люди сильные; во всей вотчине почитай первый мужик, — отвечала кормилица, поматывая головой. — Летось другую связь из своего леса поставил, господ не трудили. Лошадей у них, окромя жеребят да подростков, троек шесть соберется, а скотины, коров да овец как с поля гонят, да бабы выйдут на улицу
загонять, так в воротах их-то сопрется, что беда; да и пчел-то колодок сотни две, не то больше живет. Мужик оченно сильный, и деньги должны быть.
«…А должно быть, велик грех совершил дед Антипа, если восемь лет кряду молча отмаливал его… И
люди всё простили ему, говорили о нём с уважением, называли праведным… Но детей его погубили. Одного
загнали в Сибирь, другого выжили из деревни…»
— А их Холев будет добрый старичок, которого зовут у
людей Образование, — отвечал без размышленья Яков Львович и тут только против обычая своего распространялся о собственном плохом образовании и еще более о жалком общем уровне образованности дворян, которых, по его словам, должны были
загнать семинаристы.
— Они варвары? — возразил один офицер в огромной медвежьей шапке. — Вы слишком милостивы, генерал! Они не варвары, а дикие звери!.. Мы думали здесь отдохнуть, повеселиться… и что ж? Эти проклятые калмыки… О! их должно непременно
загнать в Азию, надобно очистить Европу от этих татар!.. Посмотрите! вон стоят их двое… С каким скотским равнодушием смотрят они на этот ужасный пожар!.. И этих двуногих животных называют
людьми!..
И вот направился я по сим местам, вместе с тем самым бродячим народом, который и нашу обитель сотнями наполнял по праздникам. Братия относилась к нему безучастно или враждебно — дескать, дармоеды — старалась обобрать у них все пятаки,
загоняла на монастырские работы и, всячески выжимая сок из этих
людей, пренебрегала ими. Я же, занятый своим делом, мало встречался с пришлыми
людьми, да и не искал встреч, считая себя
человеком особенным в намерениях своих и внутренно ставя образ свой превыше всех.
— Смолоду, смолоду надо глядеть, к чему в
человеке охота есть, — а не гнать всех без разбору во всякое дело. Оттого и выходит: сегодня — купец, завтра — нищий; сегодня — пекарь, а через неделю, гляди, дрова пилить пошел… Училищи открыли и всех
загоняют насильно — учись! И стригут, как овец, всех одними ножницами… А надо дать
человеку найти свое пристрастие — свое!
Жесточайшая поземная пурга, из тех, какими бывают славны зимы на степном Заволжье,
загнала множество
людей в одинокий постоялый двор, стоящий бобылем среди гладкой и необозримой степи.
Здесь единственное место, где показываются
люди не по необходимости, куда не
загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург.