Неточные совпадения
— Ну, Христос
с вами!
отведите им по клочку
земли под огороды! пускай сажают капусту и пасут гусей! — коротко сказала Клемантинка и
с этим словом двинулась к дому, в котором укрепилась Ираидка.
Николай сказал, что он приехал теперь получить эти деньги и, главное, побывать в своем гнезде, дотронуться до
земли, чтобы набраться, как богатыри, силы для предстоящей деятельности. Несмотря на увеличившуюся сутуловость, несмотря на поразительную
с его ростом худобу, движения его, как обыкновенно, были быстры и порывисты. Левин
провел его в кабинет.
У него в пятнадцати верстах от постоялого дворика хорошее имение в двести душ, или, как он выражается
с тех пор, как размежевался
с крестьянами и
завел «ферму», — в две тысячи десятин
земли.
Ему протянули несколько шапок, он взял две из них, положил их на голову себе близко ко лбу и, придерживая рукой, припал на колено. Пятеро мужиков, подняв
с земли небольшой колокол, накрыли им голову кузнеца так, что края легли ему на шапки и на плечи, куда баба положила свернутый передник. Кузнец закачался, отрывая колено от
земли, встал и тихо, широкими шагами пошел ко входу на колокольню, пятеро мужиков
провожали его, идя попарно.
Остаток вечера он
провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары,
с плотно закрытыми глазами,
с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые
с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба,
с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи комьев рыжей
земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Из конторских книг и разговоров
с приказчиком он узнал, что, как и было прежде, две трети лучшей пахотной
земли обрабатывались своими работниками усовершенствованными орудиями, остальная же треть
земли обрабатывалась крестьянами наймом по пяти рублей за десятину, т. е. за пять рублей крестьянин обязывался три раза вспахать, три раза заскородить и засеять десятину, потом скосить, связать или сжать и
свезти на гумно, т. е. совершить работы, стоящие по вольному дешевому найму по меньшей мере десять рублей за десятину.
Затем он попрощался
с моими спутниками. Они в свою очередь поклонились ему до
земли, помогли ему надеть котомку, дали в руки палку и пошли
провожать до опушки леса.
— Ведь вы, может быть, не знаете, — продолжал он, покачиваясь на обеих ногах, — у меня там мужики на оброке. Конституция — что будешь делать? Однако оброк мне платят исправно. Я бы их, признаться, давно на барщину ссадил, да
земли мало! я и так удивляюсь, как они концы
с концами
сводят. Впрочем, c’est leur affaire [Это их дело (фр.).]. Бурмистр у меня там молодец, une forte tête [Умная голова (фр.).], государственный человек! Вы увидите… Как, право, это хорошо пришлось!
Стал очень усердно заниматься гимнастикою; это хорошо, но ведь гимнастика только совершенствует материал, надо запасаться материалом, и вот на время, вдвое большее занятий гимнастикою, на несколько часов в день, он становится чернорабочим по работам, требующим силы:
возил воду, таскал дрова, рубил дрова, пилил лес, тесал камни, копал
землю, ковал железо; много работ он проходил и часто менял их, потому что от каждой новой работы,
с каждой переменой получают новое развитие какие-нибудь мускулы.
— Вон у нас Цынский (обер-полициймейстер) только месяц болен был, так студенты Москву чуть
с ума не
свели! И на улицах, и в театрах, чуделесят, да и шабаш! На Тверском бульваре ям нарыли, чтоб липки сажать, а они ночью их опять
землей закидали. Вот тебе и республика! Коли который человек
с умом — никогда бунтовать не станет. А вот шематоны да фордыбаки…
Реже кричали: «Это все ты! все ты!» Реже напоминали, что ему давно очистить место пора, что
с его стороны бессовестно праздно
проводить время, бременить
землю, тогда как все кругом работает, в котле кипит.
Разумеется, как все необычайное, дело «дошло до царя», он посоветовался
с стариками, и решили, что попа надо
водить по всей
земле, по городам и селам, и ставить на площадях…
Наконец этот «вечер» кончился. Было далеко за полночь, когда мы
с братом
проводили барышень до их тележки. Вечер был темный, небо мутное, первый снег густо белел на
земле и на крышах. Я, без шапки и калош, вышел, к нашим воротам и смотрел вслед тележке, пока не затих звон бубенцов.
Серафима по-своему мечтала о будущем этого клочка
земли: у них будет свой маленький садик, где она будет гулять
с ребенком, потом она
заведет полное хозяйство, чтобы дома все было свое, на мельничном пруду будет плавать пара лебедей и т. д.
С закатом солнца, в тихий летний вечер, улетает и моя старуха, — конечно, тут не без нравоучительной мысли; и вот в это-то самое мгновение, вместо напутственной, так сказать, слезы, молодой, отчаянный прапорщик, избоченясь и фертом,
провожает ее
с поверхности
земли русским элементом забубенных ругательств за погибшую миску!
Солдат Артем только слушал эти толки о
земле, а сам в разговоры не вступался. Он думал свое и при случае расспрашивал Мосея о скитах. Уляжется вечером на полати
с Мосеем и
заведет речь.
Спасибо Киселеву, что он это понимает, и в доказательство состоялся в 1842 году закон, чтобы не иначе
отводить в Сибири
земли под разные заведения, как
с условием обрабатывать их вольными работниками.
— И всё во имя теории! Нет, бог
с ними,
с их умными теориями, и
с их сочувствием. Мы ни в чем от них не нуждаемся и будем очень рады как можно скорее освободиться от их внимания. Наше дело, — продолжал Петровский, не
сводя глаз
с Райнера, — добыть нашим бедным хлопкам
землю, разделить ее по-братски, — и пусть тогда будет народная воля.
Оставшись наедине
с матерью, он говорил об этом
с невеселым лицом и
с озабоченным видом; тут я узнал, что матери и прежде не нравилась эта покупка, потому что приобретаемая
земля не могла скоро и без больших затруднений достаться нам во владение: она была заселена двумя деревнями припущенников, Киишками и Старым Тимкиным, которые жили, правда, по просроченным договорам, но которых
свести на другие, казенные
земли было очень трудно; всего же более не нравилось моей матери то, что сами продавцы-башкирцы ссорились между собою и всякий называл себя настоящим хозяином, а другого обманщиком.
— Идет волнение в народе, — беспорядок поднимается
с земли, да! Вчера ночью в соседях у нас пришли жандармы, хлопотали чего-то вплоть до утра, а утром забрали
с собой кузнеца одного и увели. Говорят,
отведут его ночью на реку и тайно утопят. А кузнец — ничего человек был…
Но она резко приподнялась
с земли, села и нервно
провела руками по лбу и по щекам, точно просыпаясь.
Он мрачно примолк, смотря в
землю и приложив правую руку к сердцу. Варвара Петровна ждала, не
сводя с него глаз.
Этого уж Лябьев не выдержал и пошатнулся, готовый упасть, но тот же палач
с явным уважением поддержал его и бережно
свел потом под руку
с эшафота на
землю, где осужденный был принят полицейскими чинами и повезен обратно в острог, в сопровождении, конечно, конвоя, в смоленой фуре, в которой
отвозили наказываемых кнутом, а потому она была очень перепачкана кровью.
Князь был убежден, что крестьянин рожден для
земли, и
проводил эту мысль
с некоторою назойливостью.
Великопостная служба, так знакомая еще
с далекого детства, в родительском доме, торжественные молитвы, земные поклоны — все это расшевеливало в душе моей далекое-далекое минувшее, напоминало впечатления еще детских лет, и, помню, мне очень приятно было, когда, бывало, утром, по подмерзшей за ночь
земле, нас
водили под конвоем
с заряженными ружьями в божий дом.
Ну что, какой твой нужда?» Тут, как водится,
с природною русскому человеку ловкостию и плутовством, покупщик начнет уверять башкирца, что нужды у него никакой нет, а наслышался он, что башкирцы больно добрые люди, а потому и приехал в Уфимское Наместничество и захотел
с ними дружбу
завести и проч. и проч.; потом речь дойдет нечаянно до необъятного количества башкирских
земель, до неблагонадежности припущенников, [Припущенниками называются те, которые за известную ежегодную или единовременную плату, по заключенному договору на известное число лет, живут на башкирских
землях.
В один из весенних вечеров, в конце марта, когда уже на
земле не было снега и в больничном саду пели скворцы, доктор вышел
проводить до ворот своего приятеля почтмейстера. Как раз в это время во двор входил жид Мойсейка, возвращавшийся
с добычи. Он был без шапки и в мелких калошах на босую ногу и в руках держал небольшой мешочек
с милостыней.
Простившись
с ним, Лаптев возвращался к себе не спеша. Луна светила ярко, можно было разглядеть на
земле каждую соломинку, и Лаптеву казалось, будто лунный свет ласкает его непокрытую голову, точно кто пухом
проводит по волосам.
Ярослав и правнуки Всеслава!
Преклоните стяги! Бросьте меч!
Вы из древней выскочили славы,
Коль решили честью пренебречь.
Это вы раздорами и смутой
К нам на Русь поганых
завели,
И
с тех пор житья нам нет от лютой
Половецкой проклятой
земли!
Сам Литвинов хотя кончил тем, что отдал большую часть
земли крестьянам исполу, т. е. обратился к убогому, первобытному хозяйству, однако кой в чем успел: возобновил фабрику,
завел крошечную ферму
с пятью вольнонаемными работниками, а перебывало их у него целых сорок, — расплатился
с главными частными долгами…
Так
проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив
землю на руки брата, Туба ушел
с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг
с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Он отмалчивался, опуская свои большие глаза в
землю. Сестра оделась в черное,
свела брови в одну линию и, встречая брата, стискивала зубы так, что скулы ее выдвигались острыми углами, а он старался не попадаться на глаза ей и всё составлял какие-то чертежи, одинокий, молчаливый. Так он жил вплоть до совершеннолетия, а
с этого дня между ними началась открытая борьба, которой они отдали всю жизнь — борьба, связавшая их крепкими звеньями взаимных оскорблений и обид.
Он оттолкнулся от дерева, — фуражка
с головы его упала. Наклоняясь, чтоб поднять её, он не мог
отвести глаз
с памятника меняле и приёмщику краденого. Ему было душно, нехорошо, лицо налилось кровью, глаза болели от напряжения.
С большим усилием он оторвал их от камня, подошёл к самой ограде, схватился руками за прутья и, вздрогнув от ненависти, плюнул на могилу… Уходя прочь от неё, он так крепко ударял в
землю ногами, точно хотел сделать больно ей!..
Громкие крики, раздавшиеся шумно, внезапно, резко и звонко, точно труба на заре, разбудили меня и весь наш табор, приютившийся у огонька. Крики наполняли, казалось,
землю и небо, отдаваясь в мирно спавших лощинах и
заводях Ветлуги. Ночные странники просыпались и протирали глаза; песочинец, которого вчера так сконфузил его собственный скромный оклик заснувшей реки, теперь глядел
с каким-то испугом и спрашивал...
«Вот кого я люблю!» — думал Саша про Еремея, не
отводя глаз от застывшего в огненном озарении сурового лица, равнодушного к шутке и разговору и так глубоко погруженного в думу, словно весь лес и вся
земля думали вместе
с ним.
Никому уж он давно был не нужен, всем уж давно он был в тягость, но всё-таки мертвые, хоронящие мертвых, нашли нужным одеть это тотчас же загнившее пухлое тело в хороший мундир, в хорошие сапоги, уложить в новый хороший гроб,
с новыми кисточками на 4-х углах, потом положить этот новый гроб в другой свинцовый и
свезти его в Moскву и там раскопать давнишние людские кости и именно туда спрятать это гниющее, кишащее червями тело в новом мундире и вычищенных сапогах и засыпать всё
землею.
Будущее наше рисовалось нам так: вначале на Кавказе, пока мы ознакомимся
с местом и людьми, я надену вицмундир и буду служить, потом же на просторе возьмем себе клок
земли, будем трудиться в поте лица,
заведем виноградник, поле и прочее.
Игуменья Досифея была худая, как сушеная рыба, старуха,
с пожелтевшими от старости волосами. Ей было восемьдесят лет, из которых она
провела в своей обители шестьдесят. Строгое восковое лицо глядело мутными глазами. Черное монашеское одеяние резко выделяло и эту седину и эту старость: казалось, в игуменье не оставалось ни одной капли крови. Она встретила воеводшу со слезами на глазах и благословила ее своею высохшею, дрожавшею рукой, а воеводша поклонилась ей до
земли.
«Они, — говорилось в челобитной, — стрельцам налоги, и обиды, и всякие тесности чинили, и приметывались к ним для взятков своих, и для работы, и били жестокими побоями, и на их стрелецких
землях построили загородные огороды, и всякие овощи и семена на тех огородах покупать им велели на сборные деньги; и для строения и работы на те свои загородные огороды их и детей их посылали работать; и мельницы делать, и лес чистить, и сено косить, и дров сечь, и к Москве на их стрелецких подводах
возить заставливали… и для тех своих работ велели им покупать лошадей неволею, бив батоги; и кафтаны цветные
с золотыми нашивками, и шапки бархатные, и сапоги желтые неволею же делать им велели.
У гнилого мостика послышался жалобный легкий крик, он пролетел над стремительным половодьем и угас. Мы подбежали и увидели растрепанную корчившуюся женщину. Платок
с нее свалился, и волосы прилипли к потному лбу, она в мучении
заводила глаза и ногтями рвала на себе тулуп. Яркая кровь заляпала первую жиденькую бледную зеленую травку, проступившую на жирной, пропитанной водой
земле.
—
Провожу его, отдохну там
с неделю, да опять на Кавказ! И тебе, Матвей,
с нами бы шагать — в движении скорее найдёшь, что тебе надо. Или потеряешь… и то хорошо! Из
земли бога не выкопать!
Войдя в хату одной из вдовых казачек, у коих обыкновенно собираются вечерницы, мы увидели множество девок, сидящих за столом; гребни
с пряжей подле них, но веретена валялись по
земле, как и прочие работы, принесенные ими из домов, преспокойно лежали по углам; никто и не думал о них, а девки или играли в дурачки или балагурили
с парубками, которые тут же собирались также во множестве; некоторые из них курили трубки, болтали, рассказывали и тому подобно приятным образом
проводили время.
Светает. Горы снеговые
На небосклоне голубом
Зубцы подъемлют золотые;
Слилися
с утренним лучом
Края волнистого тумана,
И на верху горы Шайтана
Огонь, стыдясь перед зарей,
Бледнеет — тихо приподнялся,
Как перед смертию больной,
Угрюмый князь
с земли сырой.
Казалось, вспомнить он старался
Рассказ ужасный и желал
Себя уверить он, что спал;
Желал бы счесть он всё мечтою…
И по челу
провел рукою;
Но грусть жестокий властелин!
С чела не сгладил он морщин.
При нашествии народа неведомого ожидания всех обратились, разумеется, к князьям: они, которые так часто
водили свой народ на битву
с своими, должны были теперь защищать родную
землю от чужих.
«Вот так его, так его, мои ласточки, — подумал про себя мельник, глядя из-за корявой ветлы. — Вспомните, галочки мои, как Филиппко
с вами, бывало, песни пел да хороводы
водил. А теперь вот какая беда: выручайте ж меня, как муху из паутины». Еще, кажется, если бы его так пощипать хоть
с минуту, — провалился бы чертяка сквозь
землю…
Отворил калитку перед ней и,
проводив глазами белую фигуру ее до поры, пока она не скрылась в его комнатенке, рядом
с кухней, привратник громко хлопнул створом и, широко расставив ноги, долго смотрел в
землю, покачивая головой.
«Что ты, что ты, дядя Буран! — говорю ему. — Нешто живому человеку могилу роют? Мы тебя на амурскую сторону
свезем, там на руках понесем… Бог
с тобой». — «Нет уж, братец, — отвечает старик, — против своей судьбы не пойдешь, а уж мне судьба лежать на этом острову, видно. Так пусть уж… чуяло сердце… Вот всю-то жизнь, почитай, все из Сибири в Расею рвался, а теперь хоть бы на сибирской
земле помереть, а не на этом острову проклятом…»
Остался он на станции. Помогал у начальника на кухне, дрова рубил, двор, платформу мел. Через две недели приехала жена, и поехал Семен на ручной тележке в свою будку. Будка новая, теплая, дров сколько хочешь; огород маленький от прежних сторожей остался, и
земли с полдесятины пахотной по бокам полотна было. Обрадовался Семен; стал думать, как свое хозяйство
заведет, корову, лошадь купит.
Ужель никто из них не добежал
До рубежа отчизны драгоценной?
Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,
И русский бог отмстил за храм священный…
Сердитый Кремль в огне их принимал
И
проводил, пылая, светоч грозный…
Он озарил им путь в степи морозной —
И степь их поглотила, и о том,
Кто нам грозил и пленом и стыдом,
Кто над
землей промчался, как комета,
Стал говорить
с насмешкой голос света.
Я всю жизнь только и слышала, что какой товар выгоднее купить, чего стоит абонемент итальянской оперы; меня
возили по модисткам, наряжали, так что вы показались мне совершенно человеком
с другой
земли.