Неточные совпадения
Но я плоды моих мечтаний
И гармонических затей
Читаю только старой няне,
Подруге юности моей,
Да после скучного обеда
Ко мне забредшего соседа,
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу,
Или (но это кроме шуток),
Тоской и рифмами томим,
Бродя
над озером моим,
Пугаю стадо диких уток:
Вняв пенью сладкозвучных строф,
Они слетают с берегов.
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу
над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
Ослепительно блестело золото ливрей идолоподобно неподвижных кучеров и грумов, их головы в лакированных шляпах казались металлическими, на лицах застыла суровая важность, как будто они правили не только лошадьми, а всем этим движением по кругу,
над небольшим
озером; по спокойной, все еще розоватой в лучах солнца воде, среди отраженных ею облаков плавали лебеди, вопросительно и гордо изогнув шеи, а на берегах шумели ярко одетые дети, бросая птицам хлеб.
Тусклый кружок луны наливался светом, туман
над озером тоже светлел, с гор ползли облака, за ними влачились тени.
Над озером в музыке летают кривокрылые белые чайки, но их отражения на воде кажутся розовыми.
По берегам
озера аккуратно прилеплены белые домики, вдали они сгруппировались тесной толпой в маленький город, но висят и
над ним, разбросанные по уступам гор, вползая на обнаженные, синеватые высоты к серебряным хребтам снежных вершин.
Она мигом взвесила свою власть
над ним, и ей нравилась эта роль путеводной звезды, луча света, который она разольет
над стоячим
озером и отразится в нем. Она разнообразно торжествовала свое первенство в этом поединке.
— Эва! глянь-ка!
над озером-то… аль чапля стоит? неужели она и ночью рыбу ловит? Эх-ма! сук это — не чапля. Вот маху-то дал! а все месяц обманывает.
Граница между обоими государствами проходит здесь по прямой линии от устья реки Тур (по-китайски Байминхе [Бай-мин-хэ — речка ста имен, то есть река, на которой живут многие.]) к реке Сунгаче (по-китайски Суначан [Сунчжа-Ачан — вероятно, название маньчжурское, означающее пять связей — пять сходящихся лучей, пять отрогов и т.д.]), берущей начало из
озера Ханка в точке, имеющей следующие географические координаты: 45° 27' с. ш. к 150° 10' в. д. от Ферро на высоте 86 м
над уровнем моря.
Раньше всех проснулись бакланы. Они медленно, не торопясь, летели
над морем куда-то в одну сторону, вероятно, на корм.
Над озером, заросшим травой, носились табуны уток. В море, на земле и в воздухе стояла глубокая тишина.
Он ехал берегом широкого
озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них
над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями.
Ярилина долина: слева (от зрителей) отлогая покатость, покрытая невысокими кустами; справа сплошной лес; в глубине
озеро, поросшее осокой и водяными растениями с роскошными цветами; по берегам цветущие кусты с повисшими
над водой ветвями; с правой стороны
озера голая Ярилина гора, которая оканчивается острою вершиной. Утренняя заря.
Смотри, смотри! Все ярче и страшнее
Горит восток. Сожми меня в объятьях,
Одеждою, руками затени
От яростных лучей, укрой под тенью
Склонившихся
над озером ветвей.
Какой богатырь с нечеловечьим ростом скачет под горами,
над озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах, и бесконечная тень его страшно мелькает по горам?
Валдайское
озеро,
над которым построен сей город, достопамятно останется в повествованиях жертвовавшего монаха жизнию своею ради своей любовницы.
Красивое это
озеро Октыл в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по дну рыба ходит. С запада
озеро обступили синею стеной высокие горы, а на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами.
Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была в восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит в воду. На
озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
Только в этот год
над озером Четырех Кантонов всходила двойная луна.
Из-за гор,
над озером, восходят две луны.
Тогда мы тетушку Татьяну Степановну увезем в Уфу, и будет она жить у нас в пустой детской; а если бабушка не умрет, то и ее увезем, перенесем дом из Багрова в Сергеевку, поставим его
над самым
озером и станем там летом жить и удить вместе с тетушкой…
Над озером и
над монастырем, в воздухе, стояла как бы сетка какая облачная.
Редкий болотистый ельник скоро расступился и открыл довольно широкое болото, очевидно образовавшееся из лесного
озера; почва зыбко качалась под тяжестью проходивших людей, а самая средина была затянута высокой желтоватой травой,
над которой пискливо звенели комары.
Именно так было поступлено и со мной, больным, почти умирающим. Вместо того, чтобы везти меня за границу, куда, впрочем, я и сам не чаял доехать, повезли меня в Финляндию. Дача — на берегу
озера, которое во время ветра невыносимо гудит, а в прочее время разливает окрест приятную сырость. Домик маленький, но веселенький, мебель сносная, но о зеркале и в помине нет. Поэтому утром я наливаю в рукомойник воды и причесываюсь
над ним. Простору довольно, и большой сад для прогулок.
Он говорит лениво, спокойно, думая о чем-то другом. Вокруг тихо, пустынно и невероятно, как во сне. Волга и Ока слились в огромное
озеро; вдали, на мохнатой горе, пестро красуется город, весь в садах, еще темных, но почки деревьев уже набухли, и сады одевают дома и церкви зеленоватой теплой шубой.
Над водою стелется густо пасхальный звон, слышно, как гудит город, а здесь — точно на забытом кладбище.
Вслед за громом полился такой страшный ливень, что, казалось, целое
озеро опрокинулось вдруг
над Степанчиковым.
Когда вы стоите
над синею глубью речного омута или
озера и солнце сзади освещает поверхность воды, то непременно увидите на довольно значительной глубине сверканье синевато-серебряных полос, кругловатыми линиями, в разных направлениях, пронзающих воду, — это уклейки.
На зеленом, цветущем берегу,
над темной глубью реки или
озера, в тени кустов, под шатром исполинского осокоря или кудрявой ольхи, тихо трепещущей своими листьями в светлом зеркале воды, на котором колеблются или неподвижно лежат наплавки ваши, — улягутся мнимые страсти, утихнут мнимые бури, рассыплются самолюбивые мечты, разлетятся несбыточные надежды!
Пестрые лохмотья, развешанные по кустам, белые рубашки, сушившиеся на веревочке, верши, разбросанные в беспорядке, саки, прислоненные к углу, и между ними новенький сосновый, лоснящийся как золото, багор, две-три ступеньки, вырытые в земле для удобного схода на
озеро, темный, засмоленный челнок, качавшийся в синей тени раскидистых ветел, висевших
над водою, — все это представляло в общем обыкновенно живописную, миловидную картину, которых так много на Руси, но которыми наши пейзажисты, вероятно, от избытка пылкой фантазии и чересчур сильного поэтического чувства, стремящегося изображать румяные горы, кипарисы, похожие на ворохи салата, и восточные гробницы, похожие на куски мыла, — никак не хотят пользоваться.
Душа превращается как будто тогда в глубокое, невозмутимо тихое, прозрачное
озеро, отчетливо отражающее в себе голубое небо,
над ним раскинувшееся, и весь мир, его окружающий.
Немного погодя Глеб и сын его распрощались с дедушкой Кондратием и покинули
озеро. Возвращение их совершилось таким же почти порядком, как самый приход; отец не переставал подтрунивать
над сыном, или же, когда упорное молчание последнего чересчур забирало досаду старика, он принимался бранить его, называл его мякиной, советовал ему отряхнуться, прибавляя к этому, что хуже будет, коли он сам примется отряхать его. Но сын все-таки не произносил слова. Так миновали они луга и переехали реку.
Вскоре
над маленьким
озером показалась сизая струйка дыма, возвестившая нашим рыбакам, что дедушка Кондратий переселился уже с своей дочкой из Комарева и также принялся за промысел.
Глеб и сын его подошли к избушке; осмотревшись на стороны, они увидели шагах в пятнадцати дедушку Кондратия, сидевшего на берегу
озера. Свесив худощавые ноги
над водою, вытянув вперед белую как лунь голову, освещенную солнцем, старик удил рыбу. Он так занят был своим делом, что не заметил приближения гостей: несколько пескарей и колюшек, два-три окуня, плескавшиеся в сером глиняном кувшине, сильно, по-видимому, заохотили старика.
Миллионы галок кружились отдельными стаями
над лугами и
озерами; крики их, пропадавшие в воздухе, еще сильнее давали чувствовать всю необъятность этого простора, облитого солнцем и пропадавшего в невидимом, слегка отуманенном горизонте.
В то время как Ваня и Дуня проводили вечера неразлучно с дедушкой, Гришка пропадал на лесистых берегах
озера, снимал галочьи гнезда, карабкался на крутых обрывах соседних
озер и часы целые проводил, повиснув
над водою, чтобы только наловить стрижей (маленькие птички вроде ласточек, живущие в норках, которыми усеяны глинистые крутые берега рек и
озер).
И действительно, оказалось выше, одно
над другим, на протяжении нескольких километров три голубых
озера с еще более сильным запахом серы…
Солнце встало уже
над лесами и водами Ветлуги, когда я, пройдя около пятнадцати верст лесными тропами, вышел к реке и тотчас же свалился на песок, точно мертвый, от усталости и вынесенных с
озера суровых впечатлений.
Поднимается занавес; открывается вид на
озеро; луна
над горизонтом, отражение ее в воде; на большом камне сидит Нина Заречная, вся в белом.
Я начинаю. (Стучит палочкой и говорит громко.) О вы, почтенные, старые тени, которые носитесь в ночную пору
над этим
озером, усыпите нас, и пусть нам приснится то, что будет через двести тысяч лет!
… Ночью я сидел в лесу
над озером, снова один, но уже навсегда и неразрывно связанный душою с народом, владыкой и чудотворцем земли.
Стоял я на пригорке
над озером и смотрел: всё вокруг залито народом, и течёт тёмными волнами тело народное к воротам обители, бьётся, плещется о стены её. Нисходит солнце, и ярко красны его осенние лучи. Колокола трепещут, как птицы, готовые лететь вслед за песнью своей, и везде — обнажённые головы людей краснеют в лучах солнца, подобно махровым макам.
Мы ложились на спины и смотрели в голубую бездну
над нами. Сначала мы слышали и шелест листвы вокруг, и всплески воды в
озере, чувствовали под собою землю… Потом постепенно голубое небо как бы притягивало нас к себе, мы утрачивали чувство бытия и, как бы отрываясь от земли, точно плавали в пустыне небес, находясь в полудремотном, созерцательном состоянии и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
Я слушал шум ветра, стук и хлопанье дождя, глядел, как при каждой вспышке молнии церковь, вблизи построенная
над озером, то вдруг являлась черною на белом фоне, то белою на черном, то опять поглощалась мраком…
Если бы не вороны, которые, предвещая дождь или снежную погоду, с криком носились
над прудом и полем, и если бы не стук в плотницком сарае, то этот мирок, о котором теперь так много шумят, казался бы похожим на Мертвое
озеро — так всё здесь тихо, неподвижно, безжизненно, скучно!
Я действительно знал Василия по слухам от товарищей; это был бродяга-поселенец, уже два года живший в своем домике, среди тайги,
над озером, в одном из больших якутских наслегов [Якутская область в административном отношении разделяется на округи, соответствующие нашим уездам.
Мы переглянулись с товарищем, и он уже было тронул лошадь, как вдруг на
озере, на другом берегу, грянул выстрел. Взвился белый дымок, утки, скорее изумленные, чем испуганные, тяжело подымались
над водой, взмахивая серповидными крыльями, с трудом уносившими грузные тела. Орлята заржали неистово и злорадно; по
озеру, оживляя сонную поверхность, засверкали круги, и на минуту тревожная суета наполнила весь этот тихий угол.
Я рассказал то, что знал сам. Вспомнил Дальнюю заимку, болезненный приступ Степана ночью
над озером, его жалобы на пустоту жизни, его порывания на прииски, от которых его удерживало упорное сопротивление Маруси…
Поэтому, не отвечая ни слова на саркастические замечания товарища, в другое время относившегося к людям с большим добродушием и снисходительностью, я сошел с сеновала и направился к лошадям. Они ходили в загородке и то и дело поворачивались к воде,
над которой, выжатая утренним холодком, висела тонкая пленка тумана. Утки опять сидели кучками на середине
озера. По временам они прилетали парами с дальней реки и, шлепнувшись у противоположного берега, продолжали здесь свои ночные мистерии…
Матово-белая, свежая ночь лежала
над лугами,
озером и спящей избушкой, когда я внезапно проснулся на открытом сеновале.
Но навстречу попадался только ленивый дымок юрты
над озером, или якутская могила — небольшой сруб вроде избушки с высоким крестом — загадочно смотрела с холма
над водой, обвеянная грустным шепотом деревьев…
Мы миновали небольшую кучку юрт, расположившихся на холме
над озером, и зеленый луг опять принял нас в свои молчаливые объятия.