Неточные совпадения
Паруса, туманно видимые из-за бакборта [Бакборт — левый, по ходу судна, борт.] и выше бугшприта, полные неистовой силы шторма, валились всей громадой назад, чтобы, перейдя вал, выпрямиться, а затем, склоняясь
над бездной, мчать судно к новым лавинам.
Не так ли ты
над самой
бездной,
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
Да! грозный взгляд, и резкий тон,
И этих в вас особенностей
бездна;
А
над собой гроза куда не бесполезна.
Венчанный славой бесполезной,
Отважный Карл скользил
над бездной.
Он шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит прах долины
И клонит пыльную траву.
Он шел путем, где след оставил
В дни наши новый, сильный враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг.
Едва Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще, постояла
над обрывом, глядя в темную
бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села на свою скамью.
Мы проехали через продолбленный насквозь и лежащий на самой дороге утес, потом завернули за скалу и ждали, что там будет: мы очутились
над бездной, глубже и страшнее всех, которые миновали.
Здесь, на горе, чуть-чуть держится скала, цепляясь за гору одним углом, и всем основанием висит
над бездной.
Взглянешь вниз, в
бездну, футов на 200, на 300, и с содроганием отвернешься; взглянешь наверх, а там такие же
бездны опрокинуты
над головой.
По этим горам брошены другие, меньшие горы; они, упав, раздробились, рассыпались и покатились в пропасти, но вдруг будто были остановлены на пути и повисли
над бездной.
А вот именно потому, что мы натуры широкие, карамазовские, — я ведь к тому и веду, — способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе
бездны,
бездну над нами,
бездну высших идеалов, и
бездну под нами,
бездну самого низшего и зловонного падения.
Я все шел и уже собирался было прилечь где-нибудь до утра, как вдруг очутился
над страшной
бездной.
Целую ночь Савельцев совещался с женою, обдумывая, как ему поступить. Перспектива солдатства, как зияющая
бездна, наводила на него панический ужас. Он слишком живо помнил солдатскую жизнь и свои собственные подвиги
над солдатиками — и дрожал как лист при этих воспоминаниях.
Эсхатологизм связан был для меня с тем, что все мне казалось хрупким, люди угрожаемыми смертью, все в истории преходящим и висящим
над бездной.
У меня всегда было чувство, что этот высоко культурный и свободолюбивый мир висит
над бездной и будет свержен в эту
бездну катастрофой войны или революции.
Работа кипела под звуки оков,
Под песни — работа
над бездной!
Стучались в упругую грудь рудников
И заступ и молот железный.
И карабкается такой замороженный дядя в обледенелых сапогах по обледенелым ступеням лестницы на пылающую крышу и проделывает там самые головоломные акробатические упражнения: иногда ежась на стремнине карниза от наступающего огня и в ожидании спасательной лестницы, половиной тела жмется к стене, а другая висит
над бездной…
Однажды после каникул он явился особенно мрачный и отчасти приподнял завесу
над бездной своей порочности: в его угрюмо — покаянных намеках выступало юное существо… дитя природы… девушка из бедной семьи. Обожала его. Он ее погубил… Этим летом, ночью… в глубоком пруду… и т. д.
Мир этот есть
Ковер, накинутый
над бездной,
И мы плывем, пылающею
безднойСо всех сторон окружены.
Орудья подземных работ на пути,
Провалы, бугры мы встречали.
Работа кипела под звуки оков,
Под песни, — работа
над бездной!
Стучались в упругую грудь рудников
И заступ и молот железный.
Там с ношею узник шагал по бревну,
Невольно кричала я: «Тише!»
Там новую мину вели в глубину,
Там люди карабкались выше
По шатким подпоркам… Какие труды!
Какая отвага!.. Сверкали
Местами добытые глыбы руды
И щедрую дань обещали…
Опять звездная
бездна над головой, опять душистая прохлада северной ночи; кругом опять призраки и узорчатые тени по горам, а в самой выси, где небо раздавалось и круглилось куполом, легли широкие воздушные полосы набежавших откуда-то облачков, точно кто мазнул по небу исполинской кистью.
В лихорадочном блеске мириадами искрившихся звезд чувствовалось что-то неудовлетворенное, какая-то недосказанная тайна, которая одинаково тяготит несмываемым гнетом как
над последним лишаем, жадно втягивающим в себя где-нибудь в расселине голого камня ночную сырость, так и
над венцом творения, который вынашивает в своей груди неизмеримо больший мир, чем вся эта переливающаяся в фосфорическом мерцании
бездна.
Над всем опочила плесень веков; все потонуло в безразличной
бездне, даже не отведав от плода жизни.
Летят
над мрачными лесами,
Летят
над дикими горами,
Летят
над бездною морской...
И вдруг Людмила исчезает,
Стоит один
над бездной он…
И снится вещий сон герою:
Он видит, будто бы княжна
Над страшной
бездны глубиною
Стоит недвижна и бледна…
— Тьма, тьма
над бездною… но дух божий поверх всего, — проговорил протопоп и, вздохнув из глубины груди, попросил себе бумагу, о которой шла речь.
Поезд продолжал боязливо ползти
над бездной, мост все напрягался и вздрагивал, туман клубился, как дым огромного пожара, и, подымаясь к небу, сливался там с грядой дальних облаков.
Когда кустарник по временам исчезает, на голых камнях я висну
над пропастью, одним плечом касаясь скалы, нога
над бездной, а сверху грузин напевает какой-то веселый мотив.
В Катерине видим мы протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой, и
над бездной, в которую бросилась бедная женщина.
Несчастный бурый, облезлый мишка высоко
над нами пробирался по висевшим
над бездной корням деревьев.
Еще в самом начале, около Большого аула, где мы ночевали, были еще кое-какие признаки дороги, а потом уж мы четверо, один за другим, лепимся, через камни и трещины, по естественным карнизам, половиной тела вися
над бездной, то балансируем на голых стремнинах, то продираемся среди цветущих рододендронов и всяких кустарников, а
над нами висят и грабы, и дубы, и сосны, и под нами ревет и грохочет Черек, все ниже и ниже углубляясь, по мере того как мы поднимаемся.
Сердце захолонуло. Я все забыл: где я? что я? Я вижу себя стоящим в необъятном просторе: мрак
бездны глубоко внизу, розовое золото двух снеговых вершин
над моим, гигантских размеров, вторым «я». Стою, не в силах пошевелиться. Второй «я» зачаровал меня, поглотил весь мир. Он начинает бледнеть и как будто таять.
Над ними хохотали, но они обнаруживали большую терпеливость и переносили все, лишь бы только иметь право хвастать, что принадлежат к свету. Я слышала от бабушки
бездну анекдотов этого рода, в которых с обстоятельностью упоминались имена «прибыльщиков», вылезших в дворяне благодаря «компанейству» князей Куракина, Юрия Долгорукого, Сергея Гагарина.
Так неугомонная волна день и ночь без устали хлещет и лижет гранитный берег: то старается вспрыгнуть на него, то снизу подмыть и опрокинуть; долго она трудится напрасно, каждый раз отброшена в дальнее море… но ничто ее не может успокоить: и вот проходят годы, и подмытая скала срывается с берега и с гулом погружается в
бездну, и радостные волны пляшут и шумят
над ее могилой.
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя человек, не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят
над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Положение его в это мгновение походило на положение человека, стоящего
над страшной стремниной, когда земля под ним обрывается, уж покачнулась, уж двинулась, в последний раз колышется, падает, увлекает его в
бездну, а между тем у несчастного нет ни силы, ни твердости духа отскочить назад, отвесть свои глаза от зияющей пропасти;
бездна тянет его, и он прыгает, наконец, в нее сам, сам ускоряя минуту своей же погибели.
Зеленым можжевельником покрыты
Над мрачной
бездной гробовые плиты
Висят и ждут, когда замолкнет вой,
Чтобы упасть и всё покрыть собой.
Порою, как согнутое стекло,
Меж длинных трав прозрачно и светло
По гладким камням в
бездну ниспадая,
Теряется во мраке, и
над ней
С прощальным воркованьем вьется стая
Пугливых, сизых, вольных голубей…
Я не таков. Нет, я, не споря,
От прав моих не откажусь;
Или хоть мщеньем наслажусь.
О, нет! когда б
над бездной моря
Нашел я спящего врага,
Клянусь, и тут моя нога
Не пощадила бы злодея;
Я в волны моря, не бледнея,
И беззащитного б толкнул;
Внезапный ужас пробужденья
Свирепым смехом упрекнул,
И долго мне его паденья
Смешон и сладок был бы гул.
Мы ложились на спины и смотрели в голубую
бездну над нами. Сначала мы слышали и шелест листвы вокруг, и всплески воды в озере, чувствовали под собою землю… Потом постепенно голубое небо как бы притягивало нас к себе, мы утрачивали чувство бытия и, как бы отрываясь от земли, точно плавали в пустыне небес, находясь в полудремотном, созерцательном состоянии и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
При звуках радостных, громовых,
На брань от пристани спеша,
Вступает в царство волн суровых;
Дуб — тело, ветр — его душа,
Хребет его — в утробе
бездны,
Высоки щоглы — в небесах,
Летит на легких парусах,
Отвергнув весла бесполезны;
Как жилы напрягает снасть,
Вмещает силу с быстротою,
И горд своею красотою,
Над морем восприемлет власть.
Синим пламенем пылают стаи туч
над бездной моря. Море ловит стрелы молний и в своей пучине гасит. Точно огненные змеи, вьются в море, исчезая, отраженья этих молний.
Увлекаем бесславною битвою,
Сколько раз я
над бездной стоял,
Поднимался твоею молитвою,
Снова падал — и вовсе упал!..
На мир таинственный духов,
Над этой
бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров —
День, земнородных оживленье,
Души болящей исцеленье,
Друг человеков и богов!
Туман встаёт на дне стремнин,
Среди полуночной прохлады
Сильнее пахнет дикий тмин,
Гремят слышнее водопады.
Как ослепительна луна!
Как гор очерчены вершины!
В сребристом сумраке видна
Внизу Байдарская долина.
Над нами светят небеса,
Чернеет
бездна перед нами,
Дрожит блестящая роса
На листьях крупными слезами…
Проносимся по узкой, по-утреннему оживленной улице, что упирается в мечеть, и выбегаем за селение, на крутой обрыв
над самой
бездной. Гуль-Гуль останавливается, тяжело переводя дух. Она очень хорошенькая сейчас, Гуль-Гуль — с ее разгоревшимся от бега детским личиком. Голубой, из тончайшего сукна бешмет ловко охватывает гибкую девичью фигурку. Густые, черные, как вороново крыло, волосы десятками косичек струятся вдоль груди и спины. Гуль-Гуль смеется, но в ее красивых глазах — прежняя печаль.
— Быстрее, Смелый! Быстрее, товарищ! — И смуглая маленькая рука, выскользнув из-под полы косматой бурки, нежно потрепала влажную, в пене, спину статного вороного коня… Конь прибавил ходу и быстрее ветра понесся по узкой горной тропинке
над самым обрывом в зияющую громадной черной пастью
бездну…
Во мне течет кипучая кровь моих предков — лезгинов из аула Бестуди и, странно сказать, мне, приемной дочери князя Джаваха, мне, нареченной и удочеренной им княжне, более заманчивым кажется житье в сакле, в диком ауле,
над самой пастью зияющей
бездны, там, где родилась и выросла моя черноокая мать, нежели счастливая, беззаботная жизнь в богатом городском доме моего названного отца!
— Нет, нет, не так! — воскликнула Гуль-Гуль. — Гуль-Гуль не христианка и не признает такой клятвы, ты скажи лучше так, Нина-джаным, звездочка моя, краса уруских селений, скажи так: «Пусть
бездна,
над которой мы стоим, поглотит меня, если я выдам Гуль-Гуль».
Можно временно оставаться ниже трагедии, погружаясь в мещанское самодовольство, обманываясь цветами, растущими
над бездной; однако никому не дано вовсе загородиться от трагической стороны жизни, с ней неизбежно встречается всякий, хотя бы пред лицом собственного умирания.