Неточные совпадения
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим
о старине». —
«
О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то
забыла. Да,
Пришла
худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые года:
Была ты влюблена тогда...
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «
Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить
о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю — право, один страх
хуже всякого наказания.
Соберите оркестр, но не из щеголей с парадными лицами мертвецов, которые в музыкальном буквоедстве или — что еще
хуже — в звуковой гастрономии
забыли о душе музыки и тихо мертвят эстрады своими замысловатыми шумами, — нет.
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась
хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее милую болтовню, — молчать,
забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
Когда Арина Петровна посылала детям выговоры за мотовство (это случалось нередко, хотя серьезных поводов и не было), то Порфиша всегда с смирением покорялся этим замечаниям и писал: «Знаю, милый дружок маменька, что вы несете непосильные тяготы ради нас, недостойных детей ваших; знаю, что мы очень часто своим поведением не оправдываем ваших материнских об нас попечений, и, что всего
хуже, по свойственному человекам заблуждению, даже
забываем о сем, в чем и приношу вам искреннее сыновнее извинение, надеясь со временем от порока сего избавиться и быть в употреблении присылаемых вами, бесценный друг маменька, на содержание и прочие расходы денег осмотрительным».
— Позови сюда скорее Елену Николаевну! — сказал князь,
забыв совершенно, что такое беспокойство его
о жене может не понравиться Елене и что она в этом случае будет ему
плохая советница.
Я решил показать «бывалость» и потребовал ананасового, но — увы! — оно было
хуже кофейного, которое я попробовал из хрустальной чашки у Попа. Пока Паркер ходил, Поп называл мне имена некоторых людей, бывших в зале, но я все
забыл. Я думал
о Молли и своем чувстве, зовущем в Замечательную Страну.
Впрочем, для нее не существовало ни света, ни тьмы, ни
худа, ни добра, ни скуки, ни радостей; она ничего не понимала, никого не любила и себя не любила. Она ждала с нетерпением только выступления партии в дорогу, где опять надеялась видеться с своим Сережечкой, а
о дитяти
забыла и думать.
Настя. Учите меня, как жить. Зачем говорить
о жизни! Мне это очень больно. Вы живете по-своему, я по-своему. Вам жить хорошо, мне
худо; так
забудем про это. Кончено дело. Если хотите поговорить со мной последний раз, так скажите что-нибудь повеселее.
Что<б> не прошла
о нем
худая слава
И не дошла до молодой жены.
Да бишь,
забыла я — тебе отдать
Велел он это серебро, за то,
Что был хорош ты до него, что дочку
За ним пускал таскаться, что ее
Держал не строго… В прок тебе пойдет
Моя погибель.
Шура. Тоня, —
забудь все
плохое, что я тебе говорила
о нем!
Он радуется, когда веруют, что человек — его образ и подобие, и скорбит, если,
забывая о человеческом достоинстве,
о людях судят
хуже, чем
о собаках.
Боже мой, но Я
забыл, что у Меня могут быть и прекрасные читательницы! Усердно прошу прощения, уважаемые леди, за это неуместное рассуждение
о запахах. Я неприятный собеседник, миледи, и Я еще более скверный парфюмер… нет, еще
хуже: Я отвратительная помесь Сатаны с американским медведем, и Я совсем не умею ценить вашей благосклонности…
Соня. Нет
худа без добра. Горе научило меня. Надо, Михаил Львович,
забыть о своем счастье и думать только
о счастье других. Нужно, чтоб вся жизнь состояла из жертв.
Прошу подождать и продолжаю работу. Выхожу, совершенно
забыв о просительнице. Из-за угла выходит молодая длиннолицая,
худая, очень бедно, холодно по погоде одетая крестьянка.
— По дорожке с нами, любезненькая, по дорожке.
О, ох, ныне и сугробы стали каждый год больше! Это еще б не горе — как выйду замуж, велю непременно очищать их, — а то горе, что все на свете сделалось хоть брось. Добро б травы
худо росли и морозы вдвое серчали, уж человеки, аки звери лютые, поедают друг друга, роют друг другу ямы;
забыли вовсе бога (тут барская барыня перекрестилась) — прости, Мать Пресвятая Богородица Тихвинская, что вхожу во осуждение!
Прошло около месяца. Помещик
забыл о Петьке, а тот, почувствовав себя в силах стать на ноги, бежал с помещечьего двора. Двор этот находился близ Арбатских ворот. Долго ли и много ли прошел Петр Ананьев, он не помнил, но наутро он очнулся на скамье, покрытой войлоком, с кожанной подушкой в головах, а над ним стоял наклонившись
худой как щепка старик, и держал на его лбу мокрую тряпку. Было это в той самой избе, где теперь жил Петр Ананьев. Старик был немец-знахарь Краузе, в просторечии прозванный Крузовым.
Он смотрел на нее и не двигался с места. Она
похудела, глаза стали больше, нос завострился, руки тонкие, костлявые. И не знал, что сказать и что сделать. Он
забыл теперь все то, что думал
о своем сраме, и ему только жалко, жалко было ее, жалко и за ее худобу, и за ее
плохую, простую одежду, и, главное, за жалкое лицо ее с умоляющими
о чем-то, устремленными на него глазами.