Неточные совпадения
[Ныне доказано, что тела всех вообще начальников подчиняются тем же физиологическим законам, как и всякое другое человеческое тело, но не следует
забывать, что в 1762
году наука была в младенчестве.
Двоекурову Семен Козырь полюбился по многим причинам. Во-первых, за то, что жена Козыря, Анна, пекла превосходнейшие пироги; во-вторых, за то, что Семен, сочувствуя просветительным подвигам градоначальника, выстроил в Глупове пивоваренный завод и пожертвовал сто рублей для основания в городе академии; в-третьих, наконец, за то, что Козырь не только не
забывал ни Симеона-богоприимца, ни Гликерии-девы (дней тезоименитства градоначальника и супруги его), но даже праздновал им дважды в
год.
«Что им так понравилось?» подумал Михайлов. Он и
забыл про эту, три
года назад писанную, картину.
Забыл все страдания и восторги, которые он пережил с этою картиной, когда она несколько месяцев одна неотступно день и ночь занимала его,
забыл, как он всегда
забывал про оконченные картины. Он не любил даже смотреть на нее и выставил только потому, что ждал Англичанина, желавшего купить ее.
Анна никак не ожидала, чтобы та, совершенно не изменившаяся, обстановка передней того дома, где она жила девять
лет, так сильно подействовала на нее. Одно за другим, воспоминания, радостные и мучительные, поднялись в ее душе, и она на мгновенье
забыла, зачем она здесь.
— Нет, ты мне всё-таки скажи… Ты видишь мою жизнь. Но ты не
забудь, что ты нас видишь
летом, когда ты приехала, и мы не одни… Но мы приехали раннею весной, жили совершенно одни и будем жить одни, и лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу одна без него, одна, а это будет… Я по всему вижу, что это часто будет повторяться, что он половину времени будет вне дома, — сказала она, вставая и присаживаясь ближе к Долли.
— Разумеется, нет; я никогда не сказала ни одного слова, но он знал. Нет, нет, есть взгляды, есть манеры. Я буду сто
лет жить, не
забуду.
Он
забыл всё то, что он думал о своей картине прежде, в те три
года, когда он писал ее; он
забыл все те ее достоинства, которые были для него несомненны, — он видел картину их равнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел в ней ничего хорошего.
Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная
Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной!..
Сердечный друг, желанный друг,
Приди, приди: я твой супруг...
Я плачу… если вашей Тани
Вы не
забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам и слезам.
К моим младенческим мечтам
Тогда имели вы хоть жалость,
Хоть уважение к
летам…
А нынче! — что к моим ногам
Вас привело? какая малость!
Как с вашим сердцем и умом
Быть чувства мелкого рабом?
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их
забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я
забывалИ жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных
лет,
Как на лугах ваш легкий след.
«Не спится, няня: здесь так душно!
Открой окно да сядь ко мне». —
«Что, Таня, что с тобой?» — «Мне скучно,
Поговорим о старине». —
«О чем же, Таня? Я, бывало,
Хранила в памяти не мало
Старинных былей, небылиц
Про злых духов и про девиц;
А нынче всё мне тёмно, Таня:
Что знала, то
забыла. Да,
Пришла худая череда!
Зашибло…» — «Расскажи мне, няня,
Про ваши старые
года:
Была ты влюблена тогда...
В это время я нечаянно уронил свой мокрый платок и хотел поднять его; но только что я нагнулся, меня поразил страшный пронзительный крик, исполненный такого ужаса, что, проживи я сто
лет, я никогда его не
забуду, и, когда вспомню, всегда пробежит холодная дрожь по моему телу.
Кроме того, государственные дела, дела поместий, диктант мемуаров, выезды парадных охот, чтение газет и сложная переписка держали его в некотором внутреннем отдалении от семьи; сына он видел так редко, что иногда
забывал, сколько ему
лет.
А часы эти я, действительно, все семь
лет, каждую неделю сам заводил, а
забуду — так всегда, бывало, напомнит.
А кстати: не припомните ли вы, Родион Романович, как несколько
лет тому назад, еще во времена благодетельной гласности, осрамили у нас всенародно и вселитературно одного дворянина —
забыл фамилию! — вот еще немку-то отхлестал в вагоне, помните?
Я этого, приятель, не
забыл!» —
«Помилуй, мне ещё и отроду нет
году»,
Ягнёнок говорит.
Лариса. Что вы говорите! Разве вы
забыли? Так я вам опять повторю все сначала. Я
год страдала,
год не могла
забыть вас, жизнь стала для меня пуста; я решилась наконец выйти замуж за Карандышева, чуть не за первого встречного. Я думала, что семейные обязанности наполнят мою жизнь и помирят меня с ней. Явились вы и говорите: «Брось все, я твой». Разве это не право? Я думала, что ваше слово искренне, что я его выстрадала.
— Да, —
забыла сказать, — снова обратилась она к Самгину, — Маракуев получил
год «Крестов». Ипатьевский признан душевнобольным и выслан на родину, в Дмитров, рабочие — сидят, за исключением Сапожникова, о котором есть сведения, что он болтал. Впрочем, еще один выслан на родину, — Одинцов.
— Самодержавие имеет за собою трехсотлетнюю традицию. Не
забывайте, что не истекло еще трех
лет после того, как вся Россия единодушно праздновала этот юбилей, и что в Европе нет государства, которое могло бы похвастать стойкостью этой формы правления.
Угловатые движенья девушки заставляли рукава халата развеваться, точно крылья, в ее блуждающих руках Клим нашел что-то напомнившее слепые руки Томилина, а говорила Нехаева капризным тоном Лидии, когда та была подростком тринадцати — четырнадцати
лет. Климу казалось, что девушка чем-то смущена и держится, как человек, захваченный врасплох. Она
забыла переодеться, халат сползал с плеч ее, обнажая кости ключиц и кожу груди, окрашенную огнем лампы в неестественный цвет.
Здесь, конечно, нет-нет да и услышишь человечье слово, здесь люди памятливы, пятый
год не
забывают.
Забыл о предке своем, убитом в Севастополе матросами, кажется — в тридцатых
годах.
— Приятно было слышать, что и вы отказались от иллюзий пятого
года, — говорил он, щупая лицо Самгина пристальным взглядом наглых, но уже мутноватых глаз. — Трезвеем. Спасибо немцам — бьют. Учат. О классовой революции мечтали, а про врага-соседа и
забыли, а он вот напомнил.
— Недавно я говорю ей: «Чего ты, Лидия, сохнешь? Выходила бы замуж, вот — за Самгина вышла бы». — «Я, говорит, могу выйти только за дворянина, а подходящего — нет». Подходящий — это такой, видишь ли, который не
забыл исторической роли дворянства и верен триаде: православие, самодержавие, народность. Ну, я ей сказала: «Милая, ведь эдакому-то около ста
лет!» Рассердилась.
Четырнадцати, пятнадцати
лет мальчик отправлялся частенько один, в тележке или верхом, с сумкой у седла, с поручениями от отца в город, и никогда не случалось, чтоб он
забыл что-нибудь, переиначил, недоглядел, дал промах.
— Уж и двадцать! — нетвердым языком отозвался Иван Матвеевич, — ты
забыл, что я всего десятый
год секретарем.
— Ты уж и
забыл? Ты на
год контракт подписал. Подай восемьсот рублей ассигнациями, да и ступай, куда хочешь. Четыре жильца смотрели, хотели нанять: всем отказали. Один нанимал на три
года.
Грозы не страшны, а только благотворны там бывают постоянно в одно и то же установленное время, не
забывая почти никогда Ильина дня, как будто для того, чтоб поддержать известное предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий
год одни и те же, точно как будто из казны отпускалась на
год на весь край известная мера электричества.
— Вы взрослая и потому не бойтесь выслушать меня: я говорю не ребенку. Вы были так резвы, молоды, так милы, что я
забывал с вами мои
лета и думал, что еще мне рано — да мне, по
летам, может быть, рано говорить, что я…
А молва-то ходила и впрямь, что будто он к сей вдовице, еще к девице,
лет десять перед тем подсылал и большим капиталом жертвовал (красива уж очень была),
забывая, что грех сей все едино что храм Божий разорить; да ничего тогда не успел.
С детьми тоже скоро меня посадили вместе и пускали играть, но ни разу, в целые два с половиной
года, Тушар не
забыл различия в социальном положении нашем, и хоть не очень, а все же употреблял меня для услуг постоянно, я именно думаю, чтоб мне напомнить.
Между прочим, он подарил нашему доктору корень алоэ особой породы, который растет без всякого грунта. Посади его в пустой стакан, в банку, поставь просто на окно или повесь на стену и
забудь — он будет расти, не завянет, не засохнет. Так он рос и у доктора, на стене, и
года в два обвил ее всю вокруг.
Не стану исчислять всего, да и не сумею, отчасти потому, что
забыл, отчасти не разобрал половину английских названий хорошенько, хотя Вампоа, живущий
лет двадцать в Сингапуре, говорит по-английски, как англичанин.
Животным так внушают правила поведения, что бык как будто бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается
забывать, зачем он круглый Божий день и
год, и всю жизнь, только и делает, что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан.
Не
забудьте, что по этим краям больших дорог мало, ездят все верхом и зимой и
летом, или дороги так узки, что запрягают лошадей гусем.
— Вот уж сорочины скоро, как Катю мою застрелили, — заговорила Павла Ивановна, появляясь опять в комнате. — Панихиды по ней служу, да вот собираюсь как-нибудь
летом съездить к ней на могилку поплакать… Как жива-то была, сердилась я на нее, а теперь вот жаль! Вспомнишь, и горько сделается, поплачешь. А все-таки я благодарю бога, что он не
забыл ее: прибрал от сраму да от позору.
— Да трудно и узнать, потому что я почти все
забыл за пятнадцать
лет.
Православные христиане, самые нетерпимые и отлучающие, простили Розанову все,
забыли, что он много
лет хулил Христа, кощунствовал и внушал отвращение к христианской святыне.
— На тебя глянуть пришла. Я ведь у тебя бывала, аль
забыл? Не велика же в тебе память, коли уж меня
забыл. Сказали у нас, что ты хворый, думаю, что ж, я пойду его сама повидаю: вот и вижу тебя, да какой же ты хворый? Еще двадцать
лет проживешь, право, Бог с тобою! Да и мало ли за тебя молебщиков, тебе ль хворать?
Старец великий, кстати, вот было
забыл, а ведь так и положил, еще с третьего
года, здесь справиться, именно заехать сюда и настоятельно разузнать и спросить: не прикажите только Петру Александровичу прерывать.
Я слово вам даю от себя, господа, что я ни одного из вас не
забуду; каждое лицо, которое на меня теперь, сейчас, смотрит, припомню, хоть бы и чрез тридцать
лет.
— А, это «единый безгрешный» и его кровь! Нет, не
забыл о нем и удивлялся, напротив, все время, как ты его долго не выводишь, ибо обыкновенно в спорах все ваши его выставляют прежде всего. Знаешь, Алеша, ты не смейся, я когда-то сочинил поэму, с
год назад. Если можешь потерять со мной еще минут десять, то я б ее тебе рассказал?
Она еще была в живых и все время, все восемь
лет, не могла
забыть обиды, ей нанесенной.
Я шел сюда, чтобы погибнуть, и говорил: «Пусть, пусть!» — и это из-за моего малодушия, а она через пять
лет муки, только что кто-то первый пришел и ей искреннее слово сказал, — все простила, все
забыла и плачет!
В Петербурге, в кадетском корпусе, пробыл я долго, почти восемь
лет, и с новым воспитанием многое заглушил из впечатлений детских, хотя и не
забыл ничего.
Но в своей горячей речи уважаемый мой противник (и противник еще прежде, чем я произнес мое первое слово), мой противник несколько раз воскликнул: „Нет, я никому не дам защищать подсудимого, я не уступлю его защиту защитнику, приехавшему из Петербурга, — я обвинитель, я и защитник!“ Вот что он несколько раз воскликнул и, однако же,
забыл упомянуть, что если страшный подсудимый целые двадцать три
года столь благодарен был всего только за один фунт орехов, полученных от единственного человека, приласкавшего его ребенком в родительском доме, то, обратно, не мог же ведь такой человек и не помнить, все эти двадцать три
года, как он бегал босой у отца „на заднем дворе, без сапожек, и в панталончиках на одной пуговке“, по выражению человеколюбивого доктора Герценштубе.
Он два
года назад, прощаясь, говорил, что никогда не
забудет, что мы вечные друзья, вечные, вечные!
— По-русски, говори по-русски, чтобы ни одного слова польского не было! — закричала она на него. — Говорил же прежде по-русски, неужели
забыл в пять
лет! — Она вся покраснела от гнева.
Назар Иванович, выслушав, согласился, но на грех отлучился наверх к барыне, куда его внезапно позвали, и на ходу, встретив своего племянника, парня
лет двадцати, недавно только прибывшего из деревни, приказал ему побыть на дворе, но
забыл приказать о капитане.
Пустился он тогда в большую служебную деятельность, сам напросился на хлопотливое и трудное поручение, занимавшее его
года два, и, будучи характера сильного, почти
забывал происшедшее; когда же вспоминал, то старался не думать о нем вовсе.