Неточные совпадения
Но что там он поссорился с начальником и поехал назад
в Москву, но
дорогой так
заболел, что едва ли встанет, — писала она.
А сам все шел да шел упрямо по избранной
дороге. Не видали, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его не пожирали угрызения утомленного сердца; не
болел он душой, не терялся никогда
в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а подходил к ним, как к бывшим знакомым, как будто он жил вторично, проходил знакомые места.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли
дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов
в первый раз почувствовал с
болью в сердце, что он чужой
в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти близкого человека.
Странное дело, чем ближе мы подходили к Уссури, тем самочувствие становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести их было тяжелее, чем наполненные
в начале
дороги. Лямки до того нарезали плечи, что дотронуться до них было больно. От напряжения
болела голова, появилась слабость.
Очевидно, вскоре после того как зверек попал
в ловушку, его завалило снегом. Странно, почему зверолов не осмотрел свои ловушки перед тем, как уйти из тайги. Быть может, он обходил их, но разыгравшаяся буря помешала ему дойти до крайних затесок, или он
заболел и не мог уже более заниматься охотой. Долго ждал пойманный соболь своего хозяина, а весной, когда стаял снег, вороны расклевали
дорогого хищника, и теперь от него остались только клочки шерсти и мелкие кости.
Но Дубровский уже ее не слышал,
боль раны и сильные волнения души лишили его силы. Он упал у колеса, разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял лошадь под уздцы, и все поехали
в сторону, оставя карету посреди
дороги, людей связанных, лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови
в отмщение за кровь своего атамана.
В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без
боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев
в экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с
дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз...
В области материальных интересов, как, например: пошлин, налогов, проведения новых железных
дорог и т. п., эти люди еще могут почувствовать себя затронутыми за живое и даже испустить вопль сердечной
боли; но
в области идей они, очевидно, только отбывают повинность
в пользу того или другого политического знамени, под сень которого их поставила или судьба, или личный расчет.
Приехал доктор и вырвал больной зуб.
Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел
в свою бричку и поехал домой. За воротами
в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял на краю
дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
— Никуда, никуда нельзя. Слабы мы,
дорогой… Был я равнодушен, бодро и здраво рассуждал, а стоило только жизни грубо прикоснуться ко мне, как я пал духом… прострация… Слабы мы, дрянные мы… И вы тоже,
дорогой мой. Вы умны, благородны, с молоком матери всосали благие порывы, но едва вступили
в жизнь, как утомились и
заболели… Слабы, слабы!
— Болен? — смутился о. Христофор. — Вот это уж и нехорошо, брат… Разве можно
в дороге болеть? Ай, ай, какой ты, брат… а?
Сильнее накрапывал дождь. Все ждали, когда почувствуется под ногами
дорога, но
дорога словно пропала или находилась где-нибудь далеко,
в стороне. Вместо
дороги попали
в неглубокий лесной овраг и тут совсем лишились сил, замучились до полусмерти — но все-таки выбрались. От дождя и от
боли, когда втаскивали наверх, Колесников пришел
в себя и застонал. Забормотал что-то.
Полина Андреевна. Он и выездных лошадей послал
в поле. И каждый день такие недоразумения. Если бы вы знали, как это волнует меня! Я
заболеваю; видите, я дрожу… Я не выношу его грубости. (Умоляюще.) Евгений,
дорогой, ненаглядный, возьмите меня к себе… Время наше уходит, мы уже не молоды, и хоть бы
в конце жизни нам не прятаться, не лгать…
Я шмыгал, как вьюн, самым некрасивым образом, между прохожими, уступая беспрерывно
дорогу то генералам, то кавалергардским и гусарским офицерам, то барыням; я чувствовал
в эти минуты конвульсивные
боли в сердце и жар
в спине при одном представлении о мизере [Мизер (франц. — misère) — нищета.] моего костюма, о мизере и пошлости моей шмыгающей фигурки.
А по краям
дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела, дрожат
в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как угли; неустанно грызёт
боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Любовь. Глупости, мама! Какое дело богу, природе, солнцу — до нас? Мы лежим на
дороге людей, как обломки какого-то старого, тяжёлого здания, может быть — тюрьмы… мы валяемся
в пыли разрушения и мешаем людям идти… нас задевают ногами, мы бессмысленно испытываем
боль… иногда, запнувшись за нас, кто-нибудь падает, ломая себе кости…
Но вот его чувство обращается на чистое, нежное существо, которое скоро делается ему всего
дороже в жизни, на Вареньку: он уже предается сожалению о ее несчастиях, находит их незаслуженными, заглядывает
в кареты и видит, что там барыни сидят все гораздо хуже Вареньки; ему уже приходят
в голову мысли о несправедливости судьбы, ему становится как-то враждебным весь этот люд, разъезжающий
в каретах и перепархивающий из одного великолепного магазина
в другой, словом — скрытая
боль, накипевшая
в груди, подымается наружу и дает себя чувствовать.
Всем было немного жутко, все чего-то ждали. И вдруг раздался крик, но не от
боли, а скорее от испуга. Действительно, пуля попала
в патронную сумку солдатика, который, бледный и с дрожащим лицом, понес показывать ее ротному командиру. И. Н. внимательно осмотрел пулю и, заметив, что она четырехлинейного калибра, из ружья Пибоди и Мартини, перевел роту
в какую-то выемку
дороги.
Всю
дорогу доктор думал не о жене, не об Андрее, а об Абогине и людях, живших
в доме, который он только что оставил. Мысли его были несправедливы и нечеловечно жестоки. Осудил он и Абогина, и его жену, и Папчинского, и всех, живущих
в розовом полумраке и пахнущих духами, и всю
дорогу ненавидел их и презирал до
боли в сердце. И
в уме его сложилось крепкое убеждение об этих людях.
— Молодые республиканцы! — говорил он, входя
в гостиную и сияя своим свежим видом и очаровательной улыбкой. — Вы, кажется, скоро все заснете от ваших серьезных разговоров. Кто хочет ехать со мной за город?
Дорога прекрасная: солнце, снег и морозец. Страдающих зубной
болью и мировой скорбью прошу оставаться дома под надзором нашей почтеннейшей Олимпиады Савичны…
— Помер, сердечный, — продолжала Манефа. — На Введеньев день
в Городец на базар поехал, на обратном пути застань его вьюга, сбился с
дороги, плутал целую ночь, промерз. Много ль надо старику? Недельки три
поболел и преставился…
Да на грех поехал Симеон Петрович с пряжей
в Москву,
дорогой и
заболей.
— Да-с. Сторож Николай сидел у ворот и сказал мне, что господ дома нет и что они на охоте. Я изнемогал от усталости, но желание видеть жену было сильнее
боли. Пришлось, ни минуты не отдыхая, идти пешком к месту, где охотились. По
дороге я не пошел, а отправился лесочками… Мне каждое дерево знакомо, и заблудиться
в графских лесах мне так же трудно, как
в своей квартире.
Если у этого человека
заболеет другой ребенок, то он разорится на лечение, предоставит ребенку умереть без помощи, но
в клинику его не повезет: для отца это поругание
дорогого ему трупа — слишком высокая плата за лечение.
Как морфий для морфиниста, для нее всего
дороже в жизни это сладострастие, эта жестокая радость — острая, как
боль от укуса осы, и пьяная, как крепчайшее вино.
Дрожь пробежала по телу девочки. О! Она не вынесет побоев; y неё от них и то все тело ноет и
болит, как разбитое. Она вся
в синяках и рубцах от следов плетки, и новые колотушки и удары доконают ее. А ей, Тасе, так хочется жить, она еще такая маленькая, так мало видела жизни, ей так хочется повидать
дорогую маму, сестру, брата, милую няню, всех, всех, всех. Она не вынесет нового наказания! Нет, нет, она не вынесет его и умрет, как умер Коко от удара Розы.
Около
дороги, на рубеже, стояла каменная баба. Косарь сел к ее подножию.
В ушах звенело и со звоном проходило по голове,
в глазах мутилось от жары и голода. Больная ступня ныла, и тупая
боль ползла от нее через колено
в пах.
Но вдруг из-за крайнего строения, приютившегося на самом краю деревни, выскакивает громадный лохматый пес и с громким лаем бросается под ноги Востряка. Испуганный Востряк сделал отчаянный прыжок
в сторону. От этого неожиданного движения Юрик потерял равновесие и, выпустив гриву лошади из рук, упал из седла прямо на твердую каменистую
дорогу, громко вскрикнув от
боли и разом потеряв сознание.
Припоминает она свою
дорогую мать во время ее болезни.
Заболела она огневицей [Горячкой. Название того времени. — (Прим. автора)] ни с того ни с сего; ума не могли приложить домашние, где она ознобилася: разве
в амбаре по хозяйству налегке задержалася.
— Тише, тише! — кричал он во время приступов
боли кучеру. Ехали тихо и
в день отъехали только двадцать пять верст. К ночи припадки желудочной
боли усилились. Экипаж остановился. Князя внесли
в хату, стоявшую на
дороге. Он несколько раз спрашивал...
Все действующие лица описанной нами жизненной драмы должны были согласиться с докторами и с
болью в сердце обречь себя на, быть может, продолжительную разлуку с
дорогим больным.
Под отрывистую болтовню извозчика седок продолжал свою думу… Ему куда как не хотелось домой; но больше некуда было деваться. Эта встреча
в клубе как-то особенно его раздразнила. Приехал он туда, переполненный всей преснотой, всей тяжестью своего житья, и точно будто кто поднес к его губам один благоуханный край
дорогой чаши, поднес и отнял. А
в душе оставил горький до
боли осадок.
С самого начала
дороги Григорий Александрович жаловался по временам на сильную
боль в желудке.
Чувство это было так сильно
в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно
заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Так ничтожно то, что могут сделать один, два человека, десятки людей, живя
в деревне среди голодных и по силам помогая им. Очень мало. Но вот что я видел
в свою поездку. Шли ребята из-под Москвы, где они были
в пастухах. И один
заболел и отстал от товарищей. Он часов пять просидел и пролежал на краю
дороги, и десятки мужиков прошли мимо его.
В обед ехал мужик с картофелем и расспросил малого и, узнав, что он болен, пожалел его и привез
в деревню.
Борька пошел купаться. Морщась от головной
боли, он шагал по мокрой траве рядом с маслянисто-черной
дорогой, с водою
в расползшихся колеях. На теплой грязи сидели маленькие оранжевые и лиловые бабочки, каких можно увидеть только на мокрых
дорогах и у ручьев. За парком широко подул с реки освежающий ветер, но сейчас же стих.