Неточные совпадения
— Тебе трудно живется? — тихо и дружелюбно спросил Макаров. Клим решил, что будет значительнее, если он не скажет ни да, ни нет, и промолчал, крепко сжав губы. Пошли пешком, не быстро. Клим чувствовал, что Макаров смотрит на него сбоку печальными
глазами.
Забивая пальцами под фуражку непослушные вихры, он тихо рассказывал...
«А ведь я друг Леонтья — старый товарищ — и терплю, глядя, как эта честная, любящая душа награждена за свою симпатию! Ужели я останусь равнодушным!.. Но что делать: открыть ему
глаза, будить его от этого, когда он так верит, поклоняется чистоте этого… „римского профиля“, так сладко спит в лоне домашнего счастья — плохая услуга! Что же делать? Вот дилемма! — раздумывал он, ходя взад и вперед по переулку. — Вот что разве: броситься,
забить тревогу и смутить это преступное tête-а-tête!..»
— Не надо! — раздался в толпе сильный голос — мать поняла, что это говорил мужик с голубыми
глазами. — Не допускай, ребята! Уведут туда —
забьют до смерти. Да на нас же потом скажут, — мы, дескать, убили! Не допускай!
— А это то, что тогда у нас только и было в уме, что наставления для обучения стрельбе. Солдат один отвечал «Верую» на смотру, так он так и сказал, вместо «при Понтийстем Пилате» — «примостився стреляти». До того голо-вы всем
забили! Указательный палец звали не указательным, а спусковым, а вместо правого
глаза — был прицельный
глаз.
— Н-на, ты-таки сбежал от нищей-то братии! — заговорил он, прищурив
глаза. Пренебрёг? А Палага — меня не обманешь, нет! — не жилица, —
забил её, бес… покойник! Он всё понимал, — как собака, примерно. Редкий он был! Он-то? Упокой, господи, душу эту! Главное ему, чтобы — баба! Я, брат, старый петух, завёл себе тоже курочку, а он — покажи! Показал. Раз, два и — готово!
Барина послушались. Гвоздь, которым
забили каретную дверцу более для того, чтобы позабавиться над Васильевым, когда тот проспится, был вынут, и Васильев показался на свет божий испачканный, неряшливый и оборванный. Он замигал от солнца, чихнул и покачнулся; потом, сделав рукой над
глазами щиток, осмотрелся кругом.
— Ладно, ладно… Будет вам снох-то тиранить. Кто Володьку-то Пятова к Арише подвел? Кто Михалку наущал жену колотить? Кто спаивал Михалку? Это все ваших рук дело с Гордеем Евстратычем… Вишь, как
забили бабенку! Разве у добрых людей
глаз нет… Дуняша, оболокайся!.. А то я сейчас в волость пойду или станового приведу… Душу-то христианскую тоже не дадим губить.
Но тут он вспомнил ее нежные слова, ее улыбки и эти
глаза, незабвенные
глаза, которых он никогда не увидит, которые и светлели и таяли при одной встрече с его
глазами; он вспомнил еще одно быстрое, робкое, жгучее лобзание и он вдруг зарыдал, зарыдал судорожно, бешено, ядовито, перевернулся ниц и, захлебываясь и задыхаясь, с неистовым наслаждением, как бы жаждая растерзать и самого себя, и все вокруг себя,
забил свое воспаленное лицо в подушку дивана, укусил ее.
Большие
глаза ее сузились, и их острый, режущий блеск отрезвил Игната. Он понял по лицу ее, что она тоже — зверь сильный и, если захочет, — не допустит его до себя, хоть до смерти
забей ее.
Теперь офицер смотрел в лицо Якова пристальным, спрашивающим взглядом серых
глаз с какой-то светленькой искрой в центре зрачка; Яков быстро рассказал ему о Носкове. Нестеренко выслушал его, глядя в землю,
забивая в неё прикладом ружья сосновую шишку, выслушал и спросил, не подняв
глаз...
А я к тому времени опять прихварывать начал. Перемогался изо всех сил. Случалось — подаю на стол, вдруг как
забьет меня кашель. Сначала держусь, а потом, когда не станет возможности, брошу приборы на стол и бегом в коридор. Кашляю, кашляю, даже в
глазах потемнеет. Этаких вещей ведь в хороших ресторанах не любят. Ты, скажут, или служи, или ступай в больницу ложись. Здесь не богадельня. У нас публика чистая.
Забил барабан, и солдатики, совсем не имевшие никакой военной выправки, вскинули ружья, пожирая офицеров своими большими, несколько выкаченными
глазами.
Опять мелькнули в ее мозгу прозрачное лицо Калерии и взгляд ее кротких улыбающихся
глаз. Злоба сдавила горло. Она начала метаться, упав навзничь, и разметала руки. Уничтожить разлучницу — вот что заколыхало Серафиму и
забило ей в виски молотками.
Такое время настало. Под восторженным взглядом голубых
глаз Антона Антоновича фон Зеемана — сердце Лидочки
забило тревогу.
Ее внимание было всецело привлечено другим взглядом, взглядом горевших ненавистью двух
глаз молодого опричника, стоявшего в толпе слуг в передней горнице. Она сразу узнала эти
глаза, и сердце ее
забило злобно-радостную тревогу, хотя и не без примеси невольного страха перед грядущим.
Голос Мариулы был грозен, одинокий
глаз ее страшно сверкал; в душе Волынского совесть невольно
забила тревогу.
Но к счастью ее она почувствовала, что
глаза ее разбегались: она ничего не видала ясно, пульс ее
забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца.