Неточные совпадения
В сентябре Левин переехал в Москву для родов Кити. Он уже
жил без дела целый месяц в Москве, когда Сергей Иванович, имевший именье в Кашинской губернии и принимавший большое участие в вопросе предстоящих выборов, собрался ехать на выборы. Он звал с собою и брата,
у которого был шар по Селезневскому уезду. Кроме этого,
у Левина было в Кашине крайне нужное для
сестры его, жившей за границей, дело по опеке и по получению денег выкупа.
— Я… знаком… моя
сестра жила у них в доме гувернанткой…
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова
у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и
сестру. Зачем? Что было? И что
у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже
жить не может… О господи!»
— Благодарствуйте, что сдержали слово, — начала она, — погостите
у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей
сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется, любите музыку; кроме
сестры,
у меня
живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть: вот и все наше общество. А теперь сядем.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя в углу, за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны в сторону, а плечи его дрожали, точно
у слезоточивой Вари Сомовой, которая
жила безмолвно и как тень своей бойкой
сестры. Клим хотел подойти к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
Жил я не в трактире, а
у сестры мачехи, она сдавала комнаты со столом для гимназистов.
Сестры Сомовы
жили у Варавки, под надзором Тани Куликовой: сам Варавка уехал в Петербург хлопотать о железной дороге, а оттуда должен был поехать за границу хоронить жену. Почти каждый вечер Клим подымался наверх и всегда заставал там брата, играющего с девочками. Устав играть, девочки усаживались на диван и требовали, чтоб Дмитрий рассказал им что-нибудь.
— Странный, не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался старой девой,
сестрой учителя истории, потом она умерла, учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав
у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и
живет.
— Мне вредно лазить по лестницам,
у меня ноги болят, — сказал он и поселился
у писателя в маленькой комнатке, где
жила сестра жены его.
Сестру устроили в чулане. Мать нашла, что со стороны дяди Якова бестактно
жить не
у нее, Варавка согласился...
В комнате, даже слишком небольшой, было человек семь, а с дамами человек десять. Дергачеву было двадцать пять лет, и он был женат.
У жены была
сестра и еще родственница; они тоже
жили у Дергачева. Комната была меблирована кое-как, впрочем достаточно, и даже было чисто. На стене висел литографированный портрет, но очень дешевый, а в углу образ без ризы, но с горевшей лампадкой. Дергачев подошел ко мне, пожал руку и попросил садиться.
Деда его, то есть самого господина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его, бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась,
сестры же повышли замуж, так что почти целый год пришлось Мите пробыть
у слуги Григория и
проживать у него в дворовой избе.
Вышел из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его
сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и сухим путем, и водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и на расшивах, и на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел
жить, не привез никого, и потому никто из нас не знал, что
у него не 400, а 3 000 р. дохода.
— Нашел чему приравнять! Между братом да
сестрой никакой церемонности нет, а
у них как? Он встанет, пальто наденет и сидит, ждет, покуда самовар принесешь. Сделает чай, кликнет ее, она тоже уж одета выходит. Какие тут брат с
сестрой? А ты так скажи: вот бывает тоже, что небогатые люди, по бедности,
живут два семейства в одной квартире, — вот этому можно приравнять.
Татьяна уже не
жила тогда в господском доме, а в избе
у замужней
сестры своей, скотницы.
Татьяна даже не хотела переселиться к нам в дом и продолжала
жить у своей
сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на плечах, она становилась в толпе, возле окна, — ее строгий профиль четко вырезывался на прозрачном стекле, — и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
Мы тогда
жили во флигеле
у княжны, дом загорелся; вот Павел Иванович [Голохвастов, муж меньшей
сестры моего отца.
Еще когда он посещал университет, умерла
у него старуха бабушка, оставив любимцу внуку в наших местах небольшое, но устроенное имение, душ около двухсот. Там он, окончивши курс, и приютился, отказавшись в пользу
сестер от своей части в имении отца и матери. Приехавши, сделал соседям визиты, заявляя, что ни в казне, ни по выборам служить не намерен, соперником ни для кого не явится, а будет
жить в своем Веригине вольным казаком.
В это время он женился на дочери содержателя меблированных комнат, с которой он познакомился
у своей
сестры, а
сестра жила с его отцом в доме, купленном для нее на Тверском бульваре.
Какие отношения были
у Галактиона с Харитиной, никто не знал, но все говорили, что он
живет с ней, и удивлялись отчаянной смелости бывшей исправницы грешить на глазах
у сестры.
Нам всем жаль, что нашего народу никого не придется угостить. Разве удастся залучить фотографа, но и то еще не верно.
Сестра останется
у нас, пока я не соберусь в Нижний, куда должна заехать за мной жена, осмотревши костромское именье. — Это уже будет в половине июня. Так предполагается навестить Калугу и Тулу с окрестностями… [В Калуге
жили Оболенский и Свистунов, в Туле — Г. С. Батеньков. В письме еще — о болезни Ф. М. Башмакова в Тобольске (Пущину сообщили об этом его сибирские корреспонденты).]
Сергей Сергеевич Богатырев Христом Богом умолял
сестру и Егора Николаевича не возвращаться домой, а
прожить лето
у него в подмосковной и потом на зиму остаться опять в Москве.
— Нет, monsieur Белоярцев, — отвечала с своей всегдашней улыбкой Мечникова, — я не могу так
жить: я люблю совершенную независимость, и к тому же
у меня есть
сестра, ребенок, которая в нынешнем году кончает курс в пансионе. Я на днях должна буду взять к себе
сестру.
— Семейство большое и сродники тоже есть:
сестра Пармена Семеновича
у нас
живет. А вы не здешние?
Прощаясь с
сестрой, Николай крепко пожал ей руку, и мать еще раз отметила простоту и спокойствие их отношений. Ни поцелуев, ни ласковых слов
у этих людей, а относятся они друг к другу так душевно, заботливо. Там, где она
жила, люди много целуются, часто говорят ласковые слова и всегда кусают друг друга, как голодные собаки.
А
у него, оказывается, была старушка мать и
сестра, старая барышня, которые с ним
жили, вот как
у нашего Михина…
В трех из них
жила Анна Федоровна и двоюродная
сестра моя, Саша, которая
у ней воспитывалась, — ребенок, сиротка, без отца и матери.
Была
у него, правда, родная
сестра, старая девица, которая скромно
жила в Петербурге в небольшом кругу"хороших людей"и тревожилась всевозможными передовыми вопросами.
Я знал, что
у него
живет в Петербурге
сестра, замужем за князем X., что дом этой
сестры — один из самых блестящих и что там собирается так называемое высшее общество.
Нередко, когда я сидел
у Крутицына, подъезжала в щегольской коляске к дому, в котором он
жил, красивая женщина и делала движение, чтобы выйти из экипажа; но всякий раз навстречу ей торопливо выбегал камердинер Крутицына и что-то объяснял, после чего
сестра опять усаживалась в коляску и оставалась ждать брата.
— Что ты, — говорю, — бог с тобой, Грунюшка: зачем тебе умирать. Пойдем
жить счастливою жизнью: я для тебя работать стану, а тебе, сиротиночке, особливую келейку учрежду, и ты
у меня
живи заместо милой
сестры.
— Конечно, да, — подхватил Калинович, — и, может быть, в Варшаве или даже подальше там
у вас
живут отец и мать, брат и
сестра, которые оплакивают вашу участь, если только знают о вашем существовании.
Сусанна Николаевна никак не хотела до решения участи Лябьева оставить
сестру, продолжавшую
жить у них в доме и обыкновенно целые дни проводившую в тюрьме
у мужа.
Все эти слова Егора Егорыча Сусанна слушала, трепеща от восторга, но Муза — нет, по той причине, что, по отъезде матери и
сестры, ей оказалось весьма удобным
жить в большом и почти пустынном доме и разыгрывать свои фантазии, тогда как понятно, что в Москве
у них будут небольшие комнаты, да, пожалуй, и фортепьяно-то не окажется.
Он был, помнится мне, сирота; мать и отец давно умерли
у него, братьев,
сестер — не было, лет с восьми он
жил по чужим людям.
— Сиротой
жить лучше. Умри-ка
у меня отец с матерью, я бы
сестру оставила на брата, а сама — в монастырь на всю жизнь. Куда мне еще? Замуж я не гожусь, хромая — не работница. Да еще детей тоже хромых народишь…
— Все равно: кто ушел с улицы, тоже будто помер. Только подружишься, привыкнешь, а товарища либо в работу отдадут, либо умрет. Тут на вашем дворе,
у Чеснокова, новые
живут — Евсеенки; парнишка — Нюшка, ничего, ловкий! Две
сестры у него; одна еще маленькая, а другая хромая, с костылем ходит, красивая.
У меня есть, кроме того,
сестра, девица лет девятнадцати, сирота круглая,
живет в людях и без всяких, знаете, средств.
— Да. Инсарову в то время пошел восьмой год. Он остался на руках
у соседей.
Сестра узнала об участи братниного семейства и пожелала иметь племянника
у себя. Его доставили в Одессу, а оттуда в Киев. В Киеве он
прожил целых двенадцать лет. Оттого он так хорошо говорит по-русски.
Миша успел ему рассказать, что
у него есть
сестра, что
у них
живет мадам да еще какая-то Любонька.
— Не стоит
жить, — закончила она свою исповедь. — А сегодня
у меня какая-то особенная тоска… К
сестре я попала совершенно случайно — и вдруг попадаю на эту глупую историю. Я серьезно против ее увлечения…
— Гм, твое дело… Если не ошибаюсь, Вера и Надежда —
сестры, и, если не ошибаюсь,
у них есть мамаша, то есть они
живут при мамаше?
— Ах, это, верно, Авдотьюшка; да,
у сестры прекрасная комната;
сестра моя — это не из барышей отдает, она недавно овдовела, так только чтобы не в пустой квартире
жить. Вам будет прекрасно: там тишина невозмутимая. Скучно, может быть?
Разыгранная со мною штука просто сбила меня с пахвей, потому что я, после своего неловкого поведения
у знакомых дам капитана, ни за что не расположен был
жить у его
сестры и даже дал было себе слово никогда не видать его.
— Хозяйка, — продолжал он, —
живет тут внизу, но до нее ничто не касается; всем управляю я. И
сестра теперь тоже, и о ней надо позаботиться.
У меня, по правде сказать, немалая опека, но я этим не тягощусь, и вы будьте покойны. Вы сколько платили на прежней квартире?
— Ну, вот и прекрасно! Пусть они себе там и сидят. Скажи: постояльца рекомендую знакомого. Это необходимо, — добавил он мне шепотом и тотчас же снова начал вслух: — Вот видите, налево, этот коридор? там
у сестры три комнаты; в двух она
живет, а третья там
у нее образная; а это вот прямо дверь — тут кабинет зятев был; вот там в нее и ход; а это и есть ваша комната. Глядите, — заключил он, распахивая передо мной довольно высокие белые двери в комнату, которую действительно можно было назвать прекрасною.
Гордей Евстратыч для видимости противоречил, но внутренно был совершенно согласен с
сестрой: так
жить дальше было невозможно, совестно, взять хоть супротив того же Вукола Логиныча.
У того вон как все устроено в дому, вроде как в церкви.
Влас (входит, в руках его старый портфель). Вы скучали без меня, мой патрон? Приятно знать это! (Суслову, дурачливо, как бы с угрозой.) Вас ищет какой-то человек, очевидно, только что приехавший. Он ходит по дачам пешком и очень громко спрашивает
у всех — где вы
живете… (Идет к
сестре.) Здравствуй, Варя.
Влас (садится на нижнюю ступеньку
у ног
сестры). Надоела она мне. (Передразнивает.) Ах, я умираю с тоски… Я сказал ей:
жить надо с людьми, умирать в одиночестве…
— Да надо завернуть в Хотьковскую обитель за Настенькой: она уж четвертый месяц
живет там
у своей тетки,
сестры моей, игуменьи Ирины. Не век ей оставаться невестою, пора уж быть и женою пана Гонсевского; а к тому ж если нам придется уехать в Польшу, то как ее после выручить? Хоть, правду сказать, я не в тебя, Андрей Никитич, и верить не хочу, чтоб этот нижегородский сброд устоял против обученного войска польского и такого знаменитого воеводы, каков гетман Хоткевич.
— Эх, любезный, жаль, что твой боярин не запорожский казак!
У нас в куренях от этого не сохнут;
живем, как братья, а
сестер нам не надобно. От этих баб везде беда. Добрый ночи, товарищ!