Неточные совпадения
Чуть из ребятишек,
Глядь, и нет детей:
Царь возьмет мальчишек,
Барин —
дочерей!
Одному уроду
Вековать
с семьей.
Славно
жить народу
На Руси святой!
— Я не
живу, я
с дочерью живу, я поздравить пришла, Анна Аркадьевна, голубушка!
— Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение
с таким человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге, вышел кое-как в люди, женившись там на чьей-то побочной
дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ
живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
— Позвольте, позвольте, я
с вами совершенно согласен, но позвольте и мне разъяснить, — подхватил опять Раскольников, обращаясь не к письмоводителю, а все к Никодиму Фомичу, но стараясь всеми силами обращаться тоже и к Илье Петровичу, хотя тот упорно делал вид, что роется в бумагах и презрительно не обращает на него внимания, — позвольте и мне
с своей стороны разъяснить, что я
живу у ней уж около трех лет,
с самого приезда из провинции и прежде… прежде… впрочем, отчего ж мне и не признаться в свою очередь,
с самого начала я дал обещание, что женюсь на ее
дочери, обещание словесное, совершенно свободное…
Не явилась тоже и одна тонная дама
с своею «перезрелою девой»,
дочерью, которые хотя и
проживали всего только недели
с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь
с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Когда единородная
дочь моя в первый раз по желтому билету пошла, и я тоже тогда пошел… (ибо
дочь моя по желтому билету живет-с…) — прибавил он в скобках,
с некоторым беспокойством смотря на молодого человека.
С тех пор
жил он в своей Симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю.,
дочери бедного тамошнего дворянина.
Она рассказала, что в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его
с отцом, богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на богатой вдове, она умерла, оставив все имущество Варваре, ее
дочери. Теперь дядя Хрисанф
живет с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
Она —
дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел
с ума; потом она
жила с вице-губернатором, теперь
живет с актерами, каждый сезон
с новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они
живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук
с плеч отца переходит на сына, а
с сына опять на отца. На жене и
дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за зиму… У них и корка зря не валяется: наделают сухариков да
с пивом и выпьют!
Оно все состояло из небольшой земли, лежащей вплоть у города, от которого отделялось полем и слободой близ Волги, из пятидесяти душ крестьян, да из двух домов — одного каменного, оставленного и запущенного, и другого деревянного домика, выстроенного его отцом, и в этом-то домике и
жила Татьяна Марковна
с двумя, тоже двоюродными, внучками-сиротами, девочками по седьмому и шестому году, оставленными ей двоюродной племянницей, которую она любила, как
дочь.
Бедная рассказывала иногда
с каким-то ужасом и качая головой, как она
прожила тогда целые полгода, одна-одинешенька,
с маленькой
дочерью, не зная языка, точно в лесу, а под конец и без денег.
— Пронзили-с. Прослезили меня и пронзили-с. Слишком наклонен чувствовать. Позвольте же отрекомендоваться вполне: моя семья, мои две
дочери и мой сын — мой помет-с. Умру я, кто-то их возлюбит-с? А пока
живу я, кто-то меня, скверненького, кроме них, возлюбит? Великое это дело устроил Господь для каждого человека в моем роде-с. Ибо надобно, чтоб и человека в моем роде мог хоть кто-нибудь возлюбить-с…
Обладательница этого домишка была, как известно было Алеше, одна городская мещанка, безногая старуха, которая
жила со своею
дочерью, бывшею цивилизованной горничной в столице, проживавшею еще недавно все по генеральским местам, а теперь уже
с год, за болезнию старухи, прибывшею домой и щеголявшею в шикарных платьях.
Был он вдов и имел четырех взрослых
дочерей; одна была уже вдовой,
жила у него
с двумя малолетками, ему внучками, и работала на него как поденщица.
Об этих Дыроватых камнях у туземцев есть такое сказание. Одни люди
жили на реке Нахтоху, а другие — на реке Шооми. Последние взяли себе жен
с реки Нахтоху, но, согласно обычаю, сами им в обмен
дочерей своих не дали. Нахтохуские удэгейцы отправились на Шооми и, воспользовавшись отсутствием мужчин, силой забрали столько девушек, сколько им было нужно.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что
с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей
дочери счастья, —
с одной стороны, а
с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже
с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать
дочери позволения видеться
с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка
живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться
с дочерью, не огорчаясь.
— Maman, будемте рассуждать хладнокровно. Раньше или позже жениться надобно, а женатому человеку нужно больше расходов, чем холостому. Я бы мог, пожалуй, жениться на такой, что все доходы
с дома понадобились бы на мое хозяйство. А она будет почтительною
дочерью, и мы могли бы
жить с вами, как до сих пор.
Кто теперь
живет на самой грязной из бесчисленных черных лестниц первого двора, в 4-м этаже, в квартире направо, я не знаю; а в 1852 году
жил тут управляющий домом, Павел Константиныч Розальский, плотный, тоже видный мужчина,
с женою Марьею Алексевною, худощавою, крепкою, высокого роста дамою,
с дочерью, взрослою девицею — она-то и есть Вера Павловна — и 9–летним сыном Федею.
…Восемь лет спустя, в другой половине дома, где была следственная комиссия,
жила женщина, некогда прекрасная собой,
с дочерью-красавицей, сестра нового обер-полицмейстера.
Этот страшный вопрос повторялся в течение дня беспрерывно. По-видимому, несчастная даже в самые тяжелые минуты не забывала о
дочери, и мысль, что единственное и страстно любимое детище обязывается
жить с срамной и пьяной матерью, удвоивала ее страдания. В трезвые промежутки она не раз настаивала, чтобы
дочь, на время запоя, уходила к соседям, но последняя не соглашалась.
В то время старики Пустотеловы
жили одни.
Дочерей всех до одной повыдали замуж, а сыновья
с отличием вышли из корпуса, потом кончили курс в академии генерального штаба и уж занимали хорошие штабные места.
В это время он женился на
дочери содержателя меблированных комнат,
с которой он познакомился у своей сестры, а сестра
жила с его отцом в доме, купленном для нее на Тверском бульваре.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян. Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние
жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна
дочь, красивая девушка
с печальными глазами, сбежала из дому. Сын застрелился…
Были еще две маленьких комнаты, в одной из которых стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф, а в другой
жила дочь Устинька
с старухой нянькой.
— Вот ращу
дочь, а у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а
с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя не купишь, и через золото большие слезы льются.
— Вот мы приехали знакомиться, —
с польскою ласковостью заговорил Стабровский, наблюдая
дочь. — Мы, старики, уже
прожили свое, а молодым людям придется еще
жить. Покажите нам свою славяночку.
Дальше писарь узнал, как богато
живет Стабровский и какие порядки заведены у него в доме. Все женщины от души жалели Устеньку Луковникову, отец которой сошел
с ума и отдал
дочь полякам.
Отступились они от него, сел дедушко на дрожки, кричит: «Прощай теперь, Варвара, не
дочь ты мне и не хочу тебя видеть, хошь —
живи, хошь —
с голоду издохни».
В одной камере
с выбитыми стеклами в окнах и
с удушливым запахом отхожего места
живут: каторжный и его жена свободного состояния; каторжный, жена свободного состояния и
дочь; каторжный, жена-поселка и
дочь; каторжный и его жена свободного состояния; поселенец-поляк и его сожительница-каторжная; все они со своим имуществом помещаются водной камере и спят рядом на одной сплошной наре.
В другой: каторжный, жена свободного состояния и сын; каторжная-татарка и ее
дочь; каторжный-татарин, его жена свободного состояния и двое татарчат в ермолках; каторжный, жена свободного состояния и сын; поселенец, бывший на каторге 35 лет, но еще молодцеватый,
с черными усами, за неимением сапог ходящий босиком, но страстный картежник; [Он говорил мне, что во время игры в штос у него «в
жилах электричество»: от волнения руки сводит.
Живут? Но молодость свою
Припомните… дитя!
Здесь мать — водицей снеговой,
Родив, омоет
дочь,
Малютку грозной бури вой
Баюкает всю ночь,
А будит дикий зверь, рыча
Близ хижины лесной,
Да пурга, бешено стуча
В окно, как домовой.
С глухих лесов,
с пустынных рек
Сбирая дань свою,
Окреп туземный человек
С природою в бою,
А вы?..
Там Рисположенский рассказывает, как в стране необитаемой
жил маститый старец
с двенадцатью
дочерьми мал мала меньше и как он пошел на распутие, — не будет ли чего от доброхотных дателей; тут наряженный медведь
с козой в гостиной пляшет, там Еремка колдует, и колокольный звон служит к нравственному исправлению, там говорят, что грех чай пить, и проч., и проч.
Аграфена Платоновна, хозяйка квартиры, где
живет учитель Иванов
с дочерью, отзывается о Брускове как о человеке «диком, властном, крутом сердцем, словом сказать, — самодуре».
— Приготовляется брак, и брак редкий. Брак двусмысленной женщины и молодого человека, который мог бы быть камер-юнкером. Эту женщину введут в дом, где моя
дочь и где моя жена! Но покамест я дышу, она не войдет! Я лягу на пороге, и пусть перешагнет чрез меня!..
С Ганей я теперь почти не говорю, избегаю встречаться даже. Я вас предупреждаю нарочно; коли будете
жить у нас, всё равно и без того станете свидетелем. Но вы сын моего друга, и я вправе надеяться…
Обе
дочери жили с нею; сын воспитывался в одном из лучших казенных заведений в Петербурге.
Изба делилась сенями по-москалиному на две половины: в передней
жил сам старик со старухой и
дочерью, а в задней — Терешка
с своей семьей.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве
живут и умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее
с его
дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Верная моя Annette строит надежды на свадьбу наследника, [Семьи декабристов надеялись, что в связи со свадьбами своей
дочери Марии (1839) и сына Александра (1841) Николай I облегчит участь сосланных; их надежды были обмануты.] писала ко мне об этом
с Гаюсом, моим родственником, который проехал в Омск по особым поручениям к Горчакову; сутки
прожил у меня.
— Нет, не со мною. Я
живу с моею
дочерью и ее нянькою, а Полина Петровна
живет одна. Вы не знаете — она ведь повивальная бабка.
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали, что здесь
живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились
с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича
с его
дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
Тогда все тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец дал свое благословение
дочери меньшой, любимой и молодому принцу-королевичу. И проздравили жениха
с невестою сестры старшие завистные и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись веселым пирком да за свадебку, и стали
жить да поживать, добра наживать. Я сама там была, пиво-мед пила, по усам текло, да в рот не попало.
Позвал честной купец к себе другую
дочь, середнюю, рассказал ей все, что
с ним приключилося, все от слова до слова, и спросил: хочет ли она избавить его от смерти лютыя и поехать
жить к зверю лесному, чуду морскому?
Чтобы не так было скучно бабушке без нас, пригласили к ней Елизавету Степановну
с обеими
дочерьми, которая обещала приехать и
прожить до нашего возвращенья, чему отец очень обрадовался.
Дом был весь занят, — съехались все тетушки
с своими мужьями; в комнате Татьяны Степановны
жила Ерлыкина
с двумя
дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин спали где-то в столярной, а остальные три тетушки помещались в комнате бабушки, рядом
с горницей больного дедушки.
Заутра позвал к себе купец старшую
дочь, рассказал ей все, что
с ним приключилося, все от слова до слова, и спросил: хочет ли она избавить его от смерти лютыя и поехать
жить к зверю лесному, к чуду морскому?
Я сказал уже, что Нелли не любила старика еще
с первого его посещения. Потом я заметил, что даже какая-то ненависть проглядывала в лице ее, когда произносили при ней имя Ихменева. Старик начал дело тотчас же, без околичностей. Он прямо подошел к Нелли, которая все еще лежала, скрыв лицо свое в подушках, и взяв ее за руку, спросил: хочет ли она перейти к нему
жить вместо
дочери?
— Сынов двое, да
дочь еще за полковника выдана. Хороший человек, настоящий. Не пьет; только одну рюмку перед обедом. Бережлив тоже.
Живут хорошо,
с деньгами.
Переворот в жизни пана Лавровского совершился быстро: для этого стоило только приехать в Княжье-Вено блестящему драгунскому офицеру, который
прожил в городе всего две недели, но в это время успел победить и увезти
с собою белокурую
дочь богатого трактирщика.
В уездном городе в отдалении от других строений
жил в своем доме старик, бывший чиновник, пьяница,
с двумя
дочерьми и зятем.