Неточные совпадения
Рассчитывая, что Авдотья Романовна, в сущности, ведь нищая (ах, извините, я не то хотел… но ведь не все ли равно, если выражается то же понятие?), одним словом,
живет трудами рук
своих, что у ней на содержании и
мать и вы (ах, черт, опять морщитесь…), я и решился предложить ей все мои деньги (тысяч до тридцати я мог и тогда осуществить) с тем, чтоб она бежала
со мной хоть сюда, в Петербург.
Лет до десяти я не замечал ничего странного, особенного в моем положении; мне казалось естественно и просто, что я
живу в доме моего отца, что у него на половине я держу себя чинно, что у моей
матери другая половина, где я кричу и шалю сколько душе угодно. Сенатор баловал меня и дарил игрушки, Кало носил на руках, Вера Артамоновна одевала меня, клала спать и мыла в корыте, m-me Прово водила гулять и говорила
со мной по-немецки; все шло
своим порядком, а между тем я начал призадумываться.
— А зачем бы ты сюда пожаловал, позволь тебя спросить? Есть у тебя
своя деревнюшка, и
жил бы в ней с
матерью со своей!
Отцы и
матери смотрели на детей
со смутным чувством, где недоверие к молодости, привычное сознание
своего превосходства над детьми странно сливалось с другим чувством, близким уважению к ним, и печальная, безотвязная дума, как теперь
жить, притуплялась о любопытство, возбужденное юностью, которая смело и бесстрашно говорит о возможности другой, хорошей жизни.
Марья Корсунова в разговоре с
матерью сказала ей, отражая в
своих словах мнение полиции, с которою она
жила дружно, как
со всеми людьми...
— А я, ваше благородие, с малолетствия по
своей охоте суету мирскую оставил и странником нарекаюсь; отец у меня царь небесный,
мать — сыра земля; скитался я в лесах дремучих
со зверьми дикиими, в пустынях
жил со львы лютыими; слеп был и прозрел, нем — и возглаголал. А более ничего вашему благородию объяснить не могу, по той причине, что сам об себе сведений никаких не имею.
Жил он
со своими стариками, отцом и
матерью, которых и содержал на
свой скудный заработок.
— Какой бы он там чужак ни был — все одно: нам обделять его не след; я его не обижу! — продолжал Глеб. — Одно то, что сирота: ни отца, ни
матери нету. И чужие люди,
со стороны, так сирот уважают, а нам и подавно не приходится оставлять его. Снарядить надо как следует; христианским делом рассуждать надо, по совести, как следует! За что нам обижать его?
Жил он у нас как родной, как родного и отпустим; все одно как
своего бы отпустили, так, примерно, и его отпустим…
Но порой в ней пробуждалось иное чувство, не менее сильное и еще более привязывающее к ней Фому, — чувство, сходное
со стремлением
матери оберечь
своего любимого сына от ошибок, научить его мудрости
жить.
Ананий Яковлев. Что ж так? И тем уж, что ли, брезгует?.. (Грустно улыбаясь и качая головой.) Человек-то, как видно, заберет себе блажь в голову, так что хошь с ним делай, ничего понять не может: ты к нему с добром, а он все к тебе с колом. Я вот теперь не то, что с гневом каким, а истерзаючись всем сердцем моим и
со слезами на очах
своих, при
матери вашей прошу вас: образумьтесь и станем
жить, как и прочие добрые люди!
То в них плачет
мать по сыне или невеста по жениху; то молодая жена жалуется на суровость мужа и злость свекрови; то добрый молодец на чужой дальней стороне тоскует по родине, в разлуке
со всеми милыми его сердцу; то бедняк, убитый
своим горем, сокрушается, что ничего не имеет и
живет в презрении.
Живем наново и опять так же невозмутимо хорошо, как
жили. Мой немчик растет, и я его, разумеется, люблю. Мое ведь дитя! Мое рожденье! Лина — превосходная
мать, а баронесса Венигрета — превосходная бабушка. Фридька молодец и красавец. Барон Андрей Васильевич носит ему конфекты и
со слезами слушает, когда Лина ему рассказывает, как я люблю дитя. Оботрет шелковым платочком
свои слезливые голубые глазки, приложит ко лбу мальчика
свой белый палец и шепчет...
И
со свойственной молодым людям откровенностью он тотчас же рассказал
своим новым знакомым о том, что
мать его давно умерла, что отец с тремя сестрами и теткой
живут в деревне, откуда он только что вернулся, проведя чудных два месяца.
Ему и под старость, когда он состоял номинальным редактором у Суворина, дали прозвище:"Котлетка и оперетка". Но в последние годы
своего петербургского тускло-жуирного существования он, встречаясь
со мною в театрах, постоянно повторял, что все ему приелось, — сонный, тучный и еще более хромой, чем в те годы, когда барски
жил в доме
своей матери на Почтамтской.
Это была смертельная послеродовая болезнь Александры Михайловны. Через несколько дней она умерла. Леонид Николаевич горько винил в ее смерти берлинских врачей. Врачей в таких случаях всегда винят, но, судя по его рассказу, отношение врачей действительно было возмутительное. Новорожденного мальчика Данилу взяла к себе в Москву
мать Александры Михайловны, а Леонид Николаевич
со старшим мальчиком Димкою и
своего матерью Настасьей Николаевной поселился на Капри, где в то время
жил Горький.
Со своею матерью и родственниками он виделся часто — они
жили в деревне Пролета, верстах в двенадцати от того села, где
жил голова.
— Не шали
со мною, бесенок, из молодых, да ранний! Меня не проведешь, я колдун: знаю, что у тебя нет ни сестер, ни брата; ты один у
матери, которая боится назвать тебя
своим сыном: Ильза ее имя; у тебя один дядя конюх, другой — немой, отец — знатный барон; ты
живешь у старой ведьмы, такой же побродяги, как и сам. Видишь, я тебя насквозь разбираю. Протяни же сейчас ноги, расправь руку и выполни, что я тебе скажу. Да смотри!
Она
жила со старушкой
матерью на Торговой улице, в небольшой уютненькой квартирке и, конечно, в добавление к
своему скудному балетному жалованью, пользовалась помощью Михаила Дмитриевича.
Образ действий Дарьи Алексеевны Хомутовой и графини Аракчеевой по отношению к молодой Бахметьевой не остался без подражателей среди знакомых Екатерины Петровны. Все они постепенно отшатнулись от нее вскоре после похорон ее
матери и в особенности, когда слух о том, что она будет
жить под одной кровлей
со своим «кузеном» Талицким, пользовавшимся весьма нелестной репутацией, подтвердился на деле.
С восьми лет Миша Шумский начал
жить вместе
со своей мнимой
матерью более в Петербурге, в доме графа на Литейной.
Со времени
своего замужства, Наташа
жила с мужем в Москве, в Петербурге и в подмосковной деревне, и у
матери, т. е. у Николая.
Еще с ними же вместе в одном доме
жила мать Фалалея, старая вдова, по имени Пуплия, которая посещала
со своим мужем Византию и Рим и, подобно сыну, тоже приняла христианство, но тоже нехорошо его понимала.