Неточные совпадения
Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не
любишь пропускать того, что плывет в руки…» (остановясь), ну, здесь свои… «то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если только уже не приехал и не
живет где-нибудь инкогнито…
Хлестаков. Я
люблю поесть. Ведь на то
живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Как называлась эта рыба?
Хлестаков. А, милости просим. Я очень
люблю приятное общество. Садитесь. Ведь вы здесь всегда
живете?
Хлестаков (продолжает писать.)Любопытно знать, где он теперь
живет — в Почтамтской или Гороховой? Он ведь тоже
любит часто переезжать с квартиры и недоплачивать. Напишу наудалую в Почтамтскую. (Свертывает и надписывает.)
А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
И здесь давно
живу.
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх вы, Аники-воины!
Со стариками, с бабами
Вам только воевать…
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно
жить не
люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
Рассказывали, что возвышением своим Угрюм-Бурчеев обязан был совершенно особенному случаю.
Жил будто бы на свете какой-то начальник, который вдруг встревожился мыслию, что никто из подчиненных не
любит его.
Кроме того, хотя он долго
жил в самых близких отношениях к мужикам как хозяин и посредник, а главное, как советчик (мужики верили ему и ходили верст за сорок к нему советоваться), он не имел никакого определенного суждения о народе, и на вопрос, знает ли он народ, был бы в таком же затруднении ответить, как на вопрос,
любит ли он народ.
«Варвара Андреевна, когда я был еще очень молод, я составил себе идеал женщины, которую я полюблю и которую я буду счастлив назвать своею женой. Я
прожил длинную жизнь и теперь в первый раз встретил в вас то, чего искал. Я
люблю вас и предлагаю вам руку».
— Да, я понимаю, что положение его ужасно; виноватому хуже, чем невинному, — сказала она, — если он чувствует, что от вины его всё несчастие. Но как же простить, как мне опять быть его женою после нее? Мне
жить с ним теперь будет мученье, именно потому, что я
люблю свою прошедшую любовь к нему…
Но
любить или не
любить народ, как что-то особенное, он не мог, потому что не только
жил с народом, не только все его интересы были связаны с народом, но он считал и самого себя частью народа, не видел в себе и народе никаких особенных качеств и недостатков и не мог противопоставлять себя народу.
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться на той высоте, на которую она хотела подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира горя, болезней, умирающих, в котором она
жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы
любить это, и поскорее захотелось на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.
«Никакой надобности, — подумала она, — приезжать человеку проститься с тою женщиной, которую он
любит, для которой хотел погибнуть и погубить себя и которая не может
жить без него. Нет никакой надобности!» Она сжала губы и опустила блестящие глаза на его руки с напухшими
жилами, которые медленно потирали одна другую.
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она
любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие белые руки с напухшими
жилами.
Варенька
жила с нею постоянно за границей, и все, кто знал мадам Шталь, знали и
любили М-llе Вареньку, как все её звали.
— Я
любила его, и он
любил меня; но его мать не хотела, и он женился на другой. Он теперь
живет недалеко от нас, и я иногда вижу его. Вы не думали, что у меня тоже был роман? — сказала она, и в красивом лице ее чуть брезжил тот огонек, который, Кити чувствовала, когда-то освещал ее всю.
— Да я не хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно:
любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы
живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя
люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, — если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
Чувство это теперь было еще сильнее, чем прежде; еще менее, чем прежде, он чувствовал себя способным понять смысл смерти, и еще ужаснее представлялась ему ее неизбежность; но теперь, благодаря близости жены, чувство это не приводило его в отчаяние: он, несмотря на смерть, чувствовал необходимость
жить и
любить.
Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не
любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему зa это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она
жила. Она не могла решиться позвать девушку и еще меньше сойти вниз и увидать сына и гувернантку.
Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не
любил ее, хотя по понятиям того круга, в котором
жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и
любил ее.
Но пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что Бог меня сделал такою, что мне нужно
любить и
жить.
Он не только не
любил семейной жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому общему взгляду холостого мира, в котором он
жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более — смешное.
Я
жил у одного старого урядника, которого
любил за добрый его нрав, а особенно за хорошенькую дочку Настю.
Генерал
жил генералом, хлебосольствовал,
любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал книги и имел дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Но что бы ни было, читатель,
Увы! любовник молодой,
Поэт, задумчивый мечтатель,
Убит приятельской рукой!
Есть место: влево от селенья,
Где
жил питомец вдохновенья,
Две сосны корнями срослись;
Под ними струйки извились
Ручья соседственной долины.
Там пахарь
любит отдыхать,
И жницы в волны погружать
Приходят звонкие кувшины;
Там у ручья в тени густой
Поставлен памятник простой.
— На много ступеней подвинул меня этим к себе господь. Что мне теперь здесь осталось? для кого мне
жить? кого
любить?
— Я двенадцать лет
живу в этом доме и могу сказать перед богом, Николай, — продолжал Карл Иваныч, поднимая глаза и табакерку к потолку, — что я их
любил и занимался ими больше, чем ежели бы это были мои собственные дети.
Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались
жить и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда не
любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили.
Она умела и
любила читать, но и в книге читала преимущественно между строк, как
жила.
Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные,
живут в послушании и
любят быть послушными.
«Или отказаться от жизни совсем! — вскричал он вдруг в исступлении, — послушно принять судьбу, как она есть, раз навсегда, и задушить в себе все, отказавшись от всякого права действовать,
жить и
любить!»
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже мой, в какой он каморке
живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не
любит сердца выказывать, так что я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
Лариса (постепенно слабеющим голосом). Нет, нет, зачем!.. Пусть веселятся, кому весело… Я не хочу мешать никому!
Живите,
живите все! Вам надо
жить, а мне надо… умереть… Я ни на кого не жалуюсь, ни на кого не обижаюсь… вы все хорошие люди… я вас всех… всех
люблю. (Посылает поцелуй.)
Вожеватов.
Любит и сама
пожить весело. А средства у нее так невелики, что даже и на такую жизнь недостает.
Не знаю. А меня так разбирает дрожь,
И при одной я мысли трушу,
Что Павел Афанасьич раз
Когда-нибудь поймает нас,
Разгонит, проклянёт!.. Да что? открыть ли душу?
Я в Софье Павловне не вижу ничего
Завидного. Дай бог ей век
прожить богато,
Любила Чацкого когда-то,
Меня разлюбит, как его.
Мой ангельчик, желал бы вполовину
К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;
Да нет, как ни твержу себе,
Готовлюсь нежным быть, а свижусь — и простыну.
— Меня эти сплетни даже не смешат, Евгений Васильевич, и я слишком горда, чтобы позволить им меня беспокоить. Я несчастлива оттого… что нет во мне желания, охоты
жить. Вы недоверчиво на меня смотрите, вы думаете: это говорит «аристократка», которая вся в кружевах и сидит на бархатном кресле. Я и не скрываюсь: я
люблю то, что вы называете комфортом, и в то же время я мало желаю
жить. Примирите это противоречие как знаете. Впрочем, это все в ваших глазах романтизм.
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»?
Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но
люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
— Я не лгу, Павел Петрович. Мне Николая Петровича не
любить — да после этого мне и
жить не надо!
Он
жил, как уже сказано, на одной квартире с братом, которого
любил искренно, хотя нисколько на него не походил.
— Благодарствуйте, что сдержали слово, — начала она, — погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется,
любите музыку; кроме сестры, у меня
живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает в карты играть: вот и все наше общество. А теперь сядем.
Бедная старушка очень
любила эту книгу, но книга тоже имела несчастие придтись по вкусу племенному теленку, который
жил в одной избе со скотницею.
— Охладили уже.
Любила одного, а
живу — с третьим. Вот вы сказали — «Любовь и голод правят миром», нет, голод и любовью правит. Всякие романы есть, а о нищих романа не написано…
— Ой, Надсон! — пренебрежительно, с гримасой, воскликнула Алина. — Мне кажется, что спорить
любят только люди неудачные, несчастливые. Счастливые —
живут молча.
— Милый друг, — революционер — мироненавистник, но не мизантроп, людей он
любит, для них и
живет, — слышал Самгин.
— Вот как? Вы не
любите мечтать? Не верите, что будем
жить лучше?
— Понять — трудно, — согласился Фроленков. — Чего надобно немцам? Куда лезут? Ведь — вздуем. Торговали — хорошо. Свободы ему, немцу, у нас — сколько угодно! Он и генерал, и управляющий, и булочник, будь чем хошь,
живи как
любишь. Скажите нам: какая причина войны? Король царем недоволен, али что?
—
Жила, как все девушки, вначале ничего не понимала, потом поняла, что вашего брата надобно
любить, ну и полюбила одного, хотел он жениться на мне, да — раздумал.
Он весь день
прожил под впечатлением своего открытия, бродя по лесу, не желая никого видеть, и все время видел себя на коленях пред Лидией, обнимал ее горячие ноги, чувствовал атлас их кожи на губах, на щеках своих и слышал свой голос: «Я тебя
люблю».
Он славился как человек очень деловой,
любил кутнуть в «Стрельне», у «Яра», ежегодно ездил в Париж, с женою давно развелся,
жил одиноко в большой, холодной квартире, где даже в ясные дни стоял пыльный сумрак, неистребимый запах сигар и сухого тления.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и
любит жить весело. Почти каждый вечер к нему приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал по комнате и говорил...