Неточные совпадения
— Благодарствуйте, что сдержали слово, — начала она, — погостите у меня: здесь, право, недурно. Я вас познакомлю с моей сестрою, она хорошо играет на фортепьяно. Вам, мсьё Базаров, это все равно; но вы, мсьё Кирсанов, кажется, любите
музыку; кроме сестры, у меня
живет старушка тетка, да сосед один иногда наезжает
в карты играть: вот и все наше общество. А теперь сядем.
— Представь — играю! — потрескивая сжатыми пальцами, сказал Макаров. — Начал по слуху, потом стал брать уроки… Это еще
в гимназии. А
в Москве учитель мой уговаривал меня поступить
в консерваторию. Да. Способности, говорит. Я ему не верю. Никаких способностей нет у меня. Но — без
музыки трудно
жить, вот что, брат…
—
В чем? А вот
в чем! — говорила она, указывая на него, на себя, на окружавшее их уединение. — Разве это не счастье, разве я
жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти часа одна, без книги, без
музыки, между этими деревьями. Говорить с мужчиной, кроме Андрея Иваныча, мне было скучно, не о чем: я все думала, как бы остаться одной… А теперь… и молчать вдвоем весело!
«Уменье
жить» ставят
в великую заслугу друг другу, то есть уменье «казаться», с правом
в действительности «не быть» тем, чем надо быть. А уменьем
жить называют уменье — ладить со всеми, чтоб было хорошо и другим, и самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится, — то есть приводить
в данный момент нужные для этого свойства
в движение, как трогать клавиши, большей частию не обладая самой
музыкой.
В шесть часов вечера все народонаселение высыпает на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы. На лугу, близ дома губернатора, играет
музыка. Недалеко оттуда, на горе,
в каменном доме,
живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается
в здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
Он из немцев, по имени Вейнерт,
жил долго
в Москве
в качестве учителя
музыки или что-то
в этом роде, получил за службу пенсион и удалился, по болезни, сначала куда-то
в Германию, потом на мыс Доброй Надежды, ради климата.
Он был вольноотпущенный дворовый человек;
в нежной юности обучался
музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и,
живя теперь, как многие
живут на Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной.
В доме Бетленга
жили шумно и весело,
в нем было много красивых барынь, к ним ходили офицеры, студенты, всегда там смеялись, кричали и пели, играла
музыка. И самое лицо дома было веселое, стекла окон блестели ясно, зелень цветов за ними была разнообразно ярка. Дедушка не любил этот дом.
В собрании стихотворение,
в 23-й строке: «грустно
живет», у Пущина: «грустно поет»;
в 7-й строке от конца: «Радостно песнь свободы запой…», у Пущина: «Сладкую песню с нами запой!» Сохранил Пущин написанную декабристом Ф. Ф. Вадковским
музыку к стихотворению «Славянские девы».
И чудилось, что
в этом далеком и сказочном городе
живут радостные, ликующие люди, вся жизнь которых похожа на сладкую
музыку, у которых даже задумчивость, даже грусть — очаровательно нежны и прекрасны.
Какая-то странная, бесконечная процессия открывается передо мною, и дикая, нестройная
музыка поражает мои уши. Я вглядываюсь пристальнее
в лица, участвующие
в процессии… ба! да, кажется, я имел удовольствие где-то видеть их, где-то
жить с ними! кажется, всё это примадонны и солисты крутогорские!
Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично,
в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной
музыки, как будто все вокруг вас
живет и дышит; и если вы когда-нибудь были ребенком, если у вас было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет
в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии рассеял опыт и которая так долго и так всецело утешала ваше существование.
У этого человека все курортное лакейство находится
в рабстве; он
живет не
в конуре, а занимает апартамент; спит не на дерюге, а на тончайшем белье; обедает не за табльдотом, а особо жрет что-то мудреное; и
в довершение всего жена его гуляет на
музыке под руку с сановником.
— На всех приисках одна музыка-то… — хохотал пьяный Шабалин, поучая молодых Брагиных. — А вы смотрите на нас, стариков, да и набирайтесь уму-разуму. Нам у золота да не
пожить — грех будет… Так, Архип? Чего красной девкой глядишь?.. Постой, вот я тебе покажу, где раки зимуют. А еще женатый человек… Ха-ха! Отец не пускает к Дуне, так мы десять их найдем. А ты, Михалко?.. Да вот что, братцы, что вы ко мне
в Белоглинском не заглянете?.. С Варей вас познакомлю, так она вас арифметике выучит.
Выйдя из Благородного Собрания, наняли извозчика на Остоженку,
в Савеловский переулок, где
жила Рассудина. Лаптев всю дорогу думал о ней.
В самом деле, он был ей многим обязан. Познакомился он с нею у своего друга Ярцева, которому она преподавала теорию
музыки. Она полюбила его сильно, совершенно бескорыстно и, сойдясь с ним, продолжала ходить на уроки и трудиться по-прежнему до изнеможения. Благодаря ей он стал понимать и любить
музыку, к которой раньше был почти равнодушен.
Вася. Чудеса! Он теперь на даче
живет,
в роще своей. И чего-чего только у него нет! Б саду беседок, фонтанов наделал; песельники свои; каждый праздник полковая
музыка играет; лодки разные завел и гребцов
в бархатные кафтаны нарядил. Сидит все на балконе без сертука, а медали все навешаны, и с утра пьет шампанское. Круг дому народ толпится, вес на него удивляются. А когда народ
в сад велит пустить, поглядеть все диковины, и тогда уж
в саду дорожки шампанским поливают. Рай, а не житье!
Но охота ему не изменяла, а
музыку он вдруг оставил по одному странному случаю: у бабушки часто гащивал, а
в последнее время и совсем
проживал, один преоригинальный бедный, рыжий и тощий дворянин Дормидонт Рогожин, имя которого было переделано бабушкою
в Дон-Кихот Рогожин.
Отец его — помещик, сосед моего отца. Он — отец — разорился, и дети — три было мальчика — все устроились; один только, меньшой этот, отдан был к своей крестной матери
в Париж. Там его отдали
в консерваторию, потому что был талант к
музыке, и он вышел оттуда скрипачом и играл
в концертах. Человек он был… — Очевидно, желая сказать что-то дурное про него, он воздержался и быстро сказал: — Ну, уж там я не знаю, как он
жил, знаю только, что
в этот год он явился
в Россию и явился ко мне.
— Я думаю, что излишне говорить, что я был очень тщеславен: если не быть тщеславным
в обычной нашей жизни, то ведь нечем
жить. Ну, и
в воскресенье я со вкусом занялся устройством обеда и вечера с
музыкой. Я сам накупил вещей для обеда и позвал гостей.
Потом Дюрок распрощался со мной и исчез по направлению к гостинице, где
жил, а я, покуривая, выпивая и слушая
музыку, ушел душой
в Замечательную Страну и долго смотрел
в ту сторону, где был мыс Гардена.
Хотя я
жила не так, как
в начале зимы, а занималась и Соней, и
музыкой, и чтением, я часто уходила
в сад и долго, долго бродила одна по аллеям или сидела на скамейке, бог знает о чем думая, чего желая и надеясь.
Не всегда мы занимались
музыкою в нашем полюбовном обращении. Когда наскучит Анисиньке бренчать на клавире, она и пристанет ко мне:"Полноте дремать; поговоримте, как мы будем
жить?"
В разноголосом пении, отрывистом говоре чувствуется могучий зов весны, напряженная дума о ней, которая всегда вызывает надежду
пожить заново. Непрерывно звучит сложная
музыка, точно эти люди разучивают новую хоровую песню, — ко мне
в пекарню течет возбуждающий поток пестрых звуков, и разных и единых
в хмельной прелести своей. И, тоже думая о весне, видя ее женщиною, не щадя себя возлюбившей все на земле, я кричу Павлу...
Опера явилась еще
в 1828 году, была хорошо принята публикой и довольно долго оставалась на сцене; цыганская песня «Мы
живем среди полей», весьма удачно написанная Загоскиным и положенная на
музыку Верстовским, особенно нравилась и долго держалась, да и теперь еще держится
в числе любимых песен московских цыган и русских песельников.
Вы все здесь, семь, восемь здоровых, молодых мужчин и женщин, спали до десяти часов, пили, ели, едите еще и играете и рассуждаете про
музыку, а там, откуда я сейчас пришел с Борисом Александровичем, встали с трех часов утра, — другие и не спали
в ночном, и старые, больные, слабые, дети. женщины с грудными и беременные из последних сил работают, чтобы плоды их трудов
проживали мы здесь.
— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блекнут, рано старятся и умирают
в грязи и
в вони; их дети, подрастая, начинают ту же
музыку, и так проходят сот-ни лет, и миллиарды людей
живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх.
Андрей (с горькой улыбкой).
Живем да радуемся-с… Вчера
в маскарад, сегодня
в театр, завтра на бал куда-нибудь либо за город — так тебя и носит! От веселья да от
музыки голова кругом пошла, а новых друзей, новых приятелей и не сочтешь. Все тебе руки жмут, поздравляют, «счастливец, говорят, ты счастливец!» Ну, если люди счастливцем называют, так, стало быть, счастливец и есть!
Дом,
в котором она
жила со дня рождения и который
в завещании был записан на ее имя, находился на окраине города,
в Цыганской слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как
в саду играла
музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берет приступом своего главного врага — равнодушную публику; сердце у нее сладко замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тихо стучала
в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась…
«Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим —
музыка плывет по степи. Хорошая
музыка! Кровь загоралась
в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той
музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и
жить уж не нужно было, или, коли
жить, так — царями над всей землей, сокол!
Дарья Ивановна. Да, вы. Не думаете ли вы, что вы много переменились с тех пор, как я видела вас? Впрочем, давайте говорить о чем-нибудь другом. Скажите мне лучше, что вы делаете, как вы
живете в Петербурге — все это меня так интересует… Ведь вы продолжаете заниматься
музыкой, не правда ли?
— А летом, — продолжал он, — Стужины и другие богатые купцы из наших
в Сокольниках да
в парке на дачах
живут. Собираются чуть не каждый Божий день вместе все, кавалеры, и девицы, и молодые замужние женщины.
Музыку ездят слушать, верхом на лошадях катаются.
Непривычному, неразвитому слуху непонятна вся прелесть художественной
музыки, недоступно наслаждение потрясающими чувства и возвышающими дух созвучиями; но вечно юная, вечно прекрасная
музыка Глинки обаятельно действует на русского человека, стой он на высоте развития или
живи полудикарем
в каком-нибудь безвестном захолустьи.
Люди, освободившие себя от ручного труда, бывают умны, но редко бывают разумны. Если так много пустяков и глупостей пишется, печатается и преподается
в наших учебных заведениях, если все наши писания,
музыка, картины так утонченны и малопонятны для всех, то происходит это от того, что все те, кто занимается этими делами, освободили себя от ручного труда и
живут расслабленной, праздной жизнью.
Воротившись оттуда, к удивлению знакомых и незнакомых, вдруг охладел он к прежним забавам, возненавидел пиры и ночные бражничанья,
музыку и отъезжие поля — все, без чего
в прежнее время дня не мог одного
прожить.
Я не без нечистых мыслей глядел на ее бюст и
в то же время думал о ней: „Выучится
музыке и манерам, выйдет замуж за какого-нибудь, прости господи, грека-пиндоса,
проживет серо и глупо, без всякой надобности, народит, сама не зная для чего, кучу детей и умрет.
Выступил Леонид. Его речь понравилась Кате. Ругнул буржуев, империалистов и стал говорить о новом строе, где будет счастье, и свобода, и красота, и прекрасные люди будут
жить на прекрасной земле. И опять Катю поразило: волновали душу не слова его, а странно звучавшая
в них
музыка настроения и крепкой веры.
А между тем ведь я мог бы учиться и знать всё; если бы я совлек с себя азията, то мог бы изучить и полюбить европейскую культуру, торговлю, ремесла, сельское хозяйство, литературу,
музыку, живопись, архитектуру, гигиену; я мог бы строить
в Москве отличные мостовые, торговать с Китаем и Персией, уменьшить процент смертности, бороться с невежеством, развратом и со всякою мерзостью, которая так мешает нам
жить; я бы мог быть скромным, приветливым, веселым, радушным; я бы мог искренно радоваться всякому чужому успеху, так как всякий, даже маленький успех есть уже шаг к счастью и к правде.
У ней, у Ростовских, у Львовых и у Молоствовых любили
музыку, и мой товарищ по нижегородской гимназии Милий Балакирев (на вторую зиму мы
жили с ним
в одной квартире) сразу пошел очень ходко
в казанском обществе, получил уроки, много играл
в гостиных и сделался до переезда своего
в Петербург местным виртуозом и композитором.
Русская опера только что начала подниматься. Для нее немало сделал все тот же Федоров, прозванный"Губошлепом".
В этом чиновнике-дилетанте действительно
жила любовь к русской
музыке. Глинка не пренебрегал водить с ним приятельство и даже аранжировал один из его романсов:"Прости меня, прости, небесное созданье".
Феофан
жил в то время
в своем доме на Аптекарском острове, на берегу речки Карповки.
В назначенный час государь с архиереем
в простых санях подъехали к дому Феофана и услышали звуки
музыки и голоса пирующих. Государь с архиереем вошли
в собрание. Случилось так, что хозяин
в то самое время держал
в руках кубок вина. Увидав государя, он дал знак, чтобы
музыка умолкла, и, подняв руку, с большим громогласием произнес...
— Правда, миленький! Неразлучные мы с тобою. Это — правда. Правда — вот эти плоские мятые юбки, висящие на стене
в своем голом безобразии. Правда — вот эта кровать, на которой тысячи пьяных мужчин бились
в корчах гнусного сладострастья. Правда — вот эта душистая, старая, влажная вонь, которая липнет к лицу и от которой противно
жить. Правда — эта
музыка и шпоры. Правда — она, эта женщина с бледным, измученным лицом и жалко-счастливою улыбкой.