Неточные совпадения
— Мы презирали материальную культуру, — выкрикивал он, и казалось, что он повторяет беззвучные слова Маркова. — Нас гораздо больше забавляло создавать мировую
литературу, анархические теории, неподражаемо великолепный балет, писать стихи, бросать бомбы. Не умея
жить, мы научились забавляться… включив террор
в число забав…
— Правду говорю, Григорий, — огрызнулся толстяк, толкая зятя ногой
в мягком замшевом ботинке. — Здесь иная женщина потребляет
в год товаров на сумму не меньшую, чем у нас население целого уезда за тот же срок. Это надо понять! А у нас дама, порченная
литературой, старается
жить, одеваясь
в ризы мечты, то воображает себя Анной Карениной, то сумасшедшей из Достоевского или мадам Роллан, а то — Софьей Перовской. Скушная у нас дама!
«Попробуем еще раз напомнить, что человек имеет право
жить для себя, а не для будущего, как поучают Чеховы и прочие эпигоны
литературы, — решил он, переходя
в кабинет.
Литература живет выдумкой, и чем больше
в ней встречается"понеже"и"поелику", тем осязательнее ее влияние на мир.
Когда все расселись по мягким низеньким креслам, князь опять навел разговор на
литературу,
в котором, между прочим, высказал свое удивление, что, бывая
в последние годы
в Петербурге, он никого не встречал из нынешних лучших литераторов
в порядочном обществе; где они
живут? С кем знакомы? — бог знает, тогда как это сближение писателей с большим светом, по его мнению, было бы необходимо.
— Вы смотрите на это глазами вашего услужливого воображения, а я сужу об этом на основании моей пятидесятилетней опытности. Положим, что вы женитесь на той девице, о которой мы сейчас говорили. Она прекраснейшая девушка, и из нее, вероятно, выйдет превосходная жена, которая вас будет любить, сочувствовать всем вашим интересам; но вы не забывайте, что должны заниматься
литературой, и тут сейчас же возникнет вопрос: где вы будете
жить; здесь ли, оставаясь смотрителем училища, или переедете
в столицу?
Не говорю уже о том, что любовь
в них постоянно является как следствие колдовства, приворота, производится питием"забыдущим"и называется даже присухой, зазнобой; не говорю также о том, что наша так называемая эпическая
литература одна, между всеми другими, европейскими и азиятскими, одна, заметьте, не представила — коли Ваньку — Таньку не считать никакой типической пары любящихся существ; что святорусский богатырь свое знакомство с суженой-ряженой всегда начинает с того, что бьет ее по белому телу"нежалухою", отчего"и женский пол пухол
живет", — обо всем этом я говорить не стану; но позволю себе обратить ваше внимание на изящный образ юноши, жень-премье, каким он рисовался воображению первобытного, нецивилизованного славянина.
Увы! нынче даже
в нашей небогатой численным персоналом
литературе (еще недавно столь гадливой) завелись целые рои паразитов, которые только и
живут, что переполохами да неплатежом арендных денег.
Еще
в недавнее время наша
литература жила вполне обособленною жизнью, то есть бряцала и занималась эстетикою.
Один из Иванов Непомнящих, которых так много развелось нынче
в литературе, взойдя на кафедру и обращаясь к сонмищу благородных слушательниц, восклицал:"Нам говорят, что, при современных условиях, нельзя
жить — однако ж мы
живем и, право,
живем недурно!"
Вместо того, чтоб разгорячиться, он весьма хладнокровно начал подсмеиваться над Загоскиным; сказал, между прочим, что с малолетными и с малоумными о Шекспире не говорят; что вся русская
литература,
в сравнении с английской, гроша не стоит и что такому отсталому народишку, как русский, надобно еще долго
жить и много учиться, чтобы понимать и ценить Шекспира.
В самом деле, оставил я службу по Министерству путей сообщения и приехал сюда
в деревню, чтобы
жить в покое и заниматься
литературой по общественным вопросам.
Еще
в недавнее время
жили такие понятия, и даже наш знаменитый писатель, от которого ведет свое начало современное направление
литературы, писал к помещику советы о том, как ему побольше наживать от мужиков денег, и советовал для этого называть мужика бабою, неумытым рылом и т. п.
Но «дух» действительно
жил и был
в действии, и вдобавок, представьте, что он был на нашей стороне, то есть на стороне
литературы. Литературная природа взяла
в нем верх над сухим резонерством и, неуязвимый со стороны приличия, «дух» г-жи Жанлис, заговорив du fond du coeur, [из глубины сердца (франц.)] отколол (да, именно отколол)
в строгом салоне такую школярскую штуку, что последствия этого были исполнены глубокой трагикомедии.
Действительно, попробуем прочесть гомеровы поэмы не как интересный «памятник
литературы», — попробуем поверить
в то, во что верит Гомер, попробуем всерьез принимать то, что он рассказывает. Мы тогда увидим: что же это был за ужас —
жить и действовать
в тех условиях,
в каких находились гомеровы герои!
А между тем ведь я мог бы учиться и знать всё; если бы я совлек с себя азията, то мог бы изучить и полюбить европейскую культуру, торговлю, ремесла, сельское хозяйство,
литературу, музыку, живопись, архитектуру, гигиену; я мог бы строить
в Москве отличные мостовые, торговать с Китаем и Персией, уменьшить процент смертности, бороться с невежеством, развратом и со всякою мерзостью, которая так мешает нам
жить; я бы мог быть скромным, приветливым, веселым, радушным; я бы мог искренно радоваться всякому чужому успеху, так как всякий, даже маленький успех есть уже шаг к счастью и к правде.
Берг был еще тогда холостой и
жил неизменно
в Европейской гостинице. Вейнберг
жил также временным холостяком
в отеле"Маренж"
в ожидании переезда на прекрасную квартиру как редактор"Варшавского дневника", что случилось уже позднее. Он был еще пока профессором русской
литературы, а Берг читал русский язык и был очень любим своими слушателями, даже и поляками, за свое знание польского языка и как талантливый переводчик Мицкевича.
И вышло так, что все мое помещичье достояние пошло,
в сущности, на
литературу. За два года с небольшим я, как редактор и сотрудник своего журнала, почти ничем из деревни не пользовался и
жил на свой труд. И только по отъезде моего товарища 3-ча из имения я всего один раз имел какой-то доход, пошедший также на покрытие того многотысячного долга, который я нажил издательством журнала к 1865 году.
И о его идеях и методах по истории пластики и художественной
литературы я еще тогда,
живя в Париже, написал этюд (он напечатан был во"Всемирном труде") под заглавием:"Анализ и систематика Тэна".
И он был типичный москвич, но из другого мира — барски-интеллигентного, одевался франтовато,
жил холостяком
в квартире с изящной обстановкой, любил поговорить о
литературе (и сам к этому времени стал пробовать себя как сценический автор), покучивал, но не так, как бытовики, имел когда-то большой успех у женщин.
Он был тогда красивый юноша, студент, пострадавший за какую-то студенческую историю. Кажется, он так и не кончил курса из-за этого. Он
жил в Петербурге, но часто гостил у своей родной сестры, бывшей замужем за Гурко, впоследствии фельдмаршалом, а тогда эскадронным или полковым командиром гусарского полка. Мать его
проживала тогда за границей,
в Париже, и сделалась моей постоянной сотрудницей по иностранной
литературе.
«Знаешь, дорогой мой Алексеюшка,
в чем горе наших отношений? Ты никогда не позволял и не позволяешь быть с тобою откровенным… Почти полгода
прожил я на Капри бок о бок с тобой, переживал невыносимые и опасные штурмы и дранги, [Бури и натиски (от нем. Sturm and Drang).] искал участия и совета, и именно
в личной, переломавшейся жизни, — и говорил с тобою только о
литературе и общественности. Это факт:
живя с тобой рядом, я ждал приезда Вересаева, чтобы с ним посоветоваться — кончать мне с тобой или нет?»
В 1863 году он пишет Фету: «Я
живу в мире, столь далеком от
литературы, что, получая такое письмо, как ваше, первое чувство мое — удивление.
С нею всем ловко, она умеет найти, с кем хотите, подходящий разговор, знает все, что делается
в Петербурге,
в высших и всяких других сферах, знакома с заграничною жизнью, как никто,
живет и
в Монте-Карло, и
в Биаррице,
в Париже, где ее сын наполовину и воспитывался, читает все модное, отличается даже новым вкусом к
литературе, не боится говорить про романы и пьесы крайнего натуралистического направления.
Были у ней тоже и приживалки и приживальщики, которых вместе с венгеркой и генералами
в одно общее презрение почему-то вместе включила наша
литература; но Марья Ивановна считала, что проигравшемуся Скопину и прогнанной мужем Бешевой лучше
жить у нее, чем
в нищете, и держала их.