Неточные совпадения
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже мой,
в какой он
каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте, вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли вы меня, Дмитрий Прокофьич? Как мне с ним? Я, знаете, совсем как потерянная хожу.
В нижнем этаже господского дома отвели для Павла просторную и светлую комнату,
в которой помещалась его мастерская, а рядом с нею,
в каморке, он
жил с женой.
Матушка волновалась, а Сатир
жил себе втихомолку
в каморке, занимаясь своим обычным делом. Чтобы пребывание его
в Малиновце было не совсем без пользы для дома, матушка посылала ему бумагу и приказывала ему тетрадки для детей сшивать и разлиновывать. Но труд был так ничтожен, что не только не удовлетворял барыню, но еще более волновал ее.
Он по-прежнему
жил в нижнем этаже
в своих маленьких
каморках, а наверху принимал только гостей
в торжественные дни именин и годовых праздников.
Темная находилась рядом со сторожкой,
в которой
жил Вахрушка. Это была низкая и душная
каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул
в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому
в уголок, снял свою котомку и расположился, как у себя дома.
Жил он у дяди
в каморке, иногда обедал, а иногда нет, участия не видал ни от кого и был постоянным предметом насмешек за свою неуклюжесть и необычайную влюбчивость, обыкновенно весьма неудачную.
Иногда
в таком доме обитает какой-нибудь солдат, занимающийся починкою старой обуви, и солдатка, ходящая на повой. Платит им жалованье какой-то опекун, и
живут они так десятки лет, сами не задавая себе никакого вопроса о судьбах обитаемого ими дома. Сидят
в укромной теплой
каморке, а по хоромам ветер свищет, да бегают рослые крысы и бархатные мышки.
Швейцар — старый, заплесневелый, сидит
в бумазейной куртке и не торопясь чистит булаву, а жена его
в каморке готовит щи, запах которых сообщает строению
жилой характер.
Анна Петровна попрежнему
жила в своей
каморке и попрежнему умела оставаться незаметной.
«Ну, что ж, говорит, вот тебе
каморка,
поживи у меня, только прежде
в баню сходи».
Сделал ли ее Лопатин? Не знаю. Вижу только, что эту женщину нельзя узнать. Что она бросила свою прежнюю жизнь — я знаю наверное. Она переехала
в какую-то
каморку, куда не пускает ни Гельфрейха, ни этого спасителя, ходит на сеансы к нему и, кроме того, шьет. Она
живет очень бедно. Она похожа теперь на пьяницу, давшего зарок не пить. Выдержит ли она его? Поможет ли ей
в этом этот сентиментальный артист, не видевший жизни, ничего
в ней не понимающий?
А у меня — вот ты как зайдешь когда-нибудь ко мне, я тебе тогда покажу — есть такая
каморка, так, маленькая такая, вещи там я свои, какие есть, берегу, и если случится какая тоже дамка, что места ищет иногда или случая какого дожидается, так
в то время отдаю. На эту пору каморочка у меня была свободна. «Переходи, — говорю, — и
живи».
Нет, Маша, не вы ответите мне. И вы ничего не знаете, это неправда.
В одной из темных
каморок вашего нехитрого дома
живет кто-то, очень вам полезный, но у меня эта комната пуста. Он давно умер, тот, кто там
жил, и на могиле его я воздвиг пышный памятник. Он умер, Маша, умер — и не воскреснет.
Она его будила по утрам, дергая его за полу, приводила к нему за повод старую водовозку, с которой
жила в большой дружбе, с важностью на лице отправлялась вместе с ним на реку, караулила его метлы и лопаты, никого не подпускала к его
каморке.
— Уж они тебя
в поганую свою веру не приводили ль? — спросила Дарья Сергевна. — Весной, как Марья Ивановна
жила у нас, она ведь про какую-то новую веру рассказывала тебе да расхваливала ее. Я слышала сама из
каморки, что возле твоей комнаты. Только что слов ее тогда понять не могла.
Раскольников мечется
в своей
каморке. Морщась от стыда, он вспоминает о последней встрече с Соней, о своем ощущении, что
в ней теперь вся его надежда и весь исход. «Ослабел, значит, — мгновенно и радикально! Разом! И ведь согласился же он тогда с Соней, сердцем согласился, что так ему одному с этаким делом на душе не
прожить! А Свидригайлов?.. Свидригайлов загадка… Свидригайлов, может быть, тоже целый исход».
Молоденькая курсистка
жила в крохотной
каморке где-то на чердаке, снимая комнату y пальтовщицы. Всем троим было негде уместиться
в крошечном углу Даши. К тому же, надо было устроить учиться братишку и сестренку.
— Умереть! — повторил он даже вслух и вдруг ему стало невообразимо жутко. Он окинул взглядом свою маленькую
каморку и ему показалось, что это и есть его гроб, что здесь он похоронен, зарыт, похоронен заживо, когда ему хочется
жить. Стены гроба давят его, ему тяжело дышать, члены онемели, ему хочется двинуться — он не может приподняться — не
в состоянии. Он умер, а
жить ему хочется. О, как хочется ему
жить. Где его мать? Где она, Мери? Никого нет! Он один, один
в тесном гробу. Все кончено. Выхода нет.
Обшив девочек, Пизонский вступил с бабушкой
в переговоры о дозволении обрядить ее чулан на свой счет
в жилую каморку с тем, что он, как Бог его поправит, сдаст ей все
в порядке, а пока будет здесь
жить, станет ей платить по полтиннику
в месяц.
В той
каморке, об одном малом оконце, стал
жить и подвизаться молодой келейник, а
в свободное время, когда
в келейке ни скитских старцев, ни перехожих богомольцев не бывало, читал книги о житии пустынном, о подвижниках Христовых, что
в Палестине, и во Египте, и
в Фиваидских пустынях трудным подвигом, ради господа, подвизались.
Днем на людях, только у них и слова, как Христову рабу довлеет
жить на вольном свету: сладко не есть, пьяно не пить, телеса свои грешные не вынеживать, не спесивому быть, не горделивому, не копить сокровищ и тленных богатств земных, до сирых, убогих быть податливу, — а ночью, как люди поулягутся и уйду я
в каморку, — честные старцы по вечерней трапезе не на правило ночное становятся, а, делом не волоча, к пуховику на боковую.
Обшив девочек, Константин Ионыч вступил с бабушкой
в переговоры о дозволении обрядить ее чулан на свой счет
в жилую каморку, с тем что он, как бог его поправит, сдаст ей все
в порядке, а пока будет здесь
жить, станет ей платить по полтиннику
в месяц.
С жильем
в Москве было очень трудно устроиться. Устроились так. Исанка
жила на Девичьем Поле
в одной комнате с Таней Комковой, — обе они были медички. Большую их комнату разгородили дощатой перегородкой пополам, и Стенька Верхотин перебрался к Тане. А свою
каморку у Арбатских ворот,
в восемь квадратных аршин, бывшую комнату для прислуги за кухней, он уступил Борьке.