Неточные совпадения
Он слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий разговор,
И ум, еще
в сужденьях зыбкой,
И вечно вдохновенный взор, —
Онегину всё было ново;
Он охладительное слово
В устах старался удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет,
Пускай покамест он
живетДа верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный
бред.
«Княжна, mon ange!» — «Pachette!» — «—Алина»! —
«Кто б мог подумать? Как давно!
Надолго ль? Милая! Кузина!
Садись — как это мудрено!
Ей-богу, сцена из романа…» —
«А это дочь моя, Татьяна». —
«Ах, Таня! подойди ко мне —
Как будто
брежу я во сне…
Кузина, помнишь Грандисона?»
«Как, Грандисон?.. а, Грандисон!
Да, помню, помню. Где же он?» —
«
В Москве,
живет у Симеона;
Меня
в сочельник навестил;
Недавно сына он женил.
— Вот, например, англичане: студенты у них не бунтуют, и вообще они —
живут без фантазии, не
бредят, потому что у них — спорт. Мы на Западе плохое — хватаем, а хорошего — не видим. Для народа нужно чаще устраивать религиозные процессии, крестные хода. Папизм — чем крепок? Именно — этими зрелищами, театральностью. Народ постигает религию глазом, через материальное. Поклонение богу
в духе проповедуется тысячу девятьсот лет, но мы видим, что пользы
в этом мало, только секты расплодились.
«Да, артист не должен пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он
в забытьи, как
в бреду. — Пусть он любит, страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет людям — как они
живут, любят, страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан
в мир!..»
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу.
Бред, конечно. Даже боюсь, что это меня так беспокоит. Прежде и не вздумал бы, что ты
в таком доме
живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть дом!»
— Видите ли вы эти освещенные бельэтажи, — говорил генерал, — здесь всё
живут мои товарищи, а я, я из них наиболее отслуживший и наиболее пострадавший, я
бреду пешком к Большому театру,
в квартиру подозрительной женщины!
Преподавая
в женской гимназии и
в институте, он постоянно
жил в каком-то тайном сладострастном
бреду, и только немецкая выдержка, скупость и трусость помогали ему держать
в узде свою вечно возбужденную похоть.
— Нет. Но тяжело видеть мертвого человека, который лишь несколько минут назад говорил, как
в бреду, и, вероятно, искренне. Мы почти приехали, так как за этим поворотом, налево, тот дом, где я
живу.
А город —
живет и охвачен томительным желанием видеть себя красиво и гордо поднятым к солнцу. Он стонет
в бреду многогранных желаний счастья, его волнует страстная воля к жизни, и
в темное молчание полей, окруживших его, текут тихие ручьи приглушенных звуков, а черная чаша неба всё полнее и полней наливается мутным, тоскующим светом.
Таким образом, оказывается, что «внушать доверие» значит перемещать центр «бредней» из одной среды (уже избредившейся)
в другую (еще не искушенную
бредом). Например, мы с вами обязываемся воздерживаться от бредней, а Корела пусть
бредит. Мы с вами пусть не надеемся на сложение недоимок, а Корела — пусть надеется. И все тогда будет хорошо, и мы еще
поживем. Да и как еще поживем-то, милая тетенька!
В недуге тяжком и
в бредуЯ годы молодости
прожил.
Вопрос — куда, слепой, иду? —
Ума и сердца не тревожил.
Мрак мою душу оковал
И ослепил мне ум и очи…
Но я всегда — и дни и ночи —
О чём-то светлом тосковал!..
Вдруг — светом внутренним полна,
Ты предо мною гордо встала —
И, дрогнув, мрака пелена
С души и глаз моих упала!
Да будет проклят этот мрак!
Свободный от его недуга,
Я чувствую — нашёл я друга!
И ясно вижу — кто мой враг!..
В ней много было простого и доброго, что нравилось Фоме, и часто она речами своими возбуждала у него жалость к себе: ему казалось, что она не
живет, а
бредит наяву.
Мухоедов выпил рюмку водки, и мы вышли. Мухоедов
побрел в завод, я вдоль по улице, к небольшому двухэтажному дому, где
жил о. Егор. Отворив маленькую калитку, я очутился во дворе, по которому ходил молодой священник, разговаривая с каким-то мужиком; мужик был без шапки и самым убедительным образом упрашивал батюшку сбавить цену за венчание сына.
По мере припоминанья сон этот представлялся
в его воображеньи так тягостно
жив, что он даже стал подозревать, точно ли это был сон и простой
бред, не было ли здесь чего-то другого, не было ли это виденье.
Как-то
в одну из длинных зимних ночей Коврин лежал
в постели и читал французский роман. Бедняжка Таня, у которой по вечерам болела голова от непривычки
жить в городе, давно уже спала и изредка
в бреду произносила какие-то бессвязные фразы.
Была бы она дама и неглупая, а уж добрая, так очень добрая; но здравого смысла у ней как-то мало было; о хозяйстве и не спрашивай: не понимала ли она, или не хотела ничем заняться, только даже обедать приказать не
в состоянии была; деревенскую жизнь терпеть не могла; а рядиться, по гостям ездить, по городам бы
жить или этак года бы, например, через два съездить
в Москву,
в Петербург, и
прожить там тысяч десять — к этому
в начальные годы замужества была неимоверная страсть; только этим и
бредила; ну, а брат, как человек расчетливый, понимал так, что
в одном отношении он привык уже к сельской жизни; а другое и то, что как там ни толкуй, а
в городе все втрое или вчетверо выйдет против деревни; кроме того, усадьбу оставить, так и доход с именья будет не тот.
— Не дошел до него, — отвечал тот. — Дорогой узнал, что монастырь наш закрыли, а игумен Аркадий за Дунай к некрасовцам перебрался… Еще сведал я, что тем временем, как
проживал я
в Беловодье, наши сыскали митрополита и водворили его
в австрийских пределах.
Побрел я туда. С немалым трудом и с большою опаской перевели меня христолюбцы за рубеж австрийский, и сподобил меня Господь узреть недостойными очами святую митрополию Белой Криницы во всей ее славе.
Отношения Осипа Федоровича к жене и к баронессе стали так натянуты, что должны были ежеминутно порваться. Ему иногда казалось, что он не
живет, а
бредит, и что весь этот кошмар должен скоро кончиться. Его любовь к баронессе превратилась
в какую-то болезнь, от которой он чувствовал тупую боль, — словом сказать, он устал страдать и впал
в апатию.
Наступила агония — больной впал
в беспамятство. Непонятные звуки вырывались у него из груди
в продолжение всей тревожной предсмертной ночи, но и между ними внимательное ухо могло уловить обрывки мыслей, которыми
жил он на гордость и славу отечеству. То были военные грезы — боевой
бред. Александр Васильевич
бредил войной, последней кампанией и чаще всего поминал Геную.
Но
в Китаеве его не нашли: сказали нам, что он
побрел лесом к Голосееву, где о ту пору
жил в летнее время митрополит.
Но после той ночи
в Мытищах, когда
в полу-бреду перед ним явилась та, которую он желал и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась
в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные, и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его теперь мучил вопрос о том,
жив ли он? И он не смел спросить это.