Неточные совпадения
Княжна Варвара была тетка ее мужа, и она давно знала ее и не уважала. Она знала, что княжна Варвара всю жизнь свою провела приживалкой у
богатых родственников; но то, что она
жила теперь у Вронского, у чужого ей человека, оскорбило ее за родню мужа. Анна заметила выражение лица Долли и смутилась, покраснела, выпустила из рук амазонку и спотыкнулась на нее.
Роль, которую он избрал, роль
богатого землевладельца, из каких должно состоять ядро русской аристократии, не только пришлась ему вполне по вкусу, но теперь, после того как он
прожил так полгода, доставляла ему всё возрастающее удовольствие.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет
жила в
богатом доме, все на руках имела, весь свой век
жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
С ним из окна в окно
жил в хижине бедняк
Сапожник, но такой певун и весельчак,
Что с утренней зари и до обеда,
С обеда до́-ночи без умолку поёт
И
богачу заснуть никак он не даёт.
Богатый Откупщик в хоромах пышных
жил,
Ел сладко, вкусно пил...
Огудалова. Кто ж бы это приехал? Должно быть,
богатый и, вероятно, Лариса, холостой, коли цыгане так ему обрадовались. Видно, уж так у цыган и
живет. Ах, Лариса, не прозевали ли мы жениха? Куда торопиться-то было?
Как обходительна! добра! мила! проста!
Балы дает нельзя
богаче,
От рождества и до поста,
И летом праздники на даче.
Ну, право, что́ бы вам в Москве у нас служить?
И награжденья брать и весело
пожить?
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»?
Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за
богатого старика — дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
Бабушка покачала головою и, улыбаясь, сказала, что она сомневается; но я ее уверил, что знаю, как надо
жить при
богатом положении.
— Я — не лгу! Я
жить хочу. Это — ложь? Дурак! Разве люди лгут, если хотят
жить? Ну? Я —
богатый теперь, когда ее убили. Наследник. У нее никого нет. Клим Иванович… — удушливо и рыдая закричал он. Голос Тагильского заглушил его...
— Ну, чего он говорит, господи, чего он говорит!
Богатые, а? Мил-лай Петр Васильев, али
богатые в деревнях
живут когда? Э-эх, — не видано, чтобы
богатый в деревне вырос, это он в городе, на легком хлебе…
— А знаешь, — здесь Лидия Варавка
живет, дом купила. Оказывается — она замужем была, овдовела и — можешь представить? — ханжой стала, занимается религиозно-нравственным возрождением народа, это — дочь цыганки и Варавки! Анекдот, брат, — верно?
Богатая дама. Ее тут обрабатывает купчиха Зотова, торговка церковной утварью, тоже, говорят, сектантка, но — красивейшая бабища…
— Забыл я: Иван писал мне, что он с тобой разошелся. С кем же ты
живешь, Вера, а? С
богатым, видно? Адвокат, что ли? Ага, инженер. Либерал? Гм… А Иван — в Германии, говоришь? Почему же не в Швейцарии? Лечится? Только лечится? Здоровый был. Но — в принципах не крепок. Это все знали.
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал бумагу на мелкие куски, положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда бумага превратилась в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он
жил в этом огромном городе. В сущности — город неприятный, избалован
богатыми иностранцами,
живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
— Брось, — небрежно махнув рукой, сказал Дронов. — Кому все это интересно?
Жила одинокая,
богатая вдова, ее за это укокали, выморочное имущество поступило в казну, казна его продает, вот и все, и — к черту!
— Вообще — скучновато. Идет уборка после домашнего праздника, людишки переживают похмелье, чистятся, все хорошенькое, что вытащили для праздника из нутра своего, — прячут смущенно. Догадались, что вчера вели себя несоответственно званию и положению. А начальство все старается о упокоении, вешает злодеев. Погодило бы душить, они сами выдохнутся. Вообще,
живя в провинции, представляешь себе центральных людей… ну,
богаче, что ли, с начинкой более интересной…
— Один естественник, знакомый мой, очень даровитый парень, но — скотина и альфонс, — открыто
живет с
богатой, старой бабой, — хорошо сказал: «Мы все
живем на содержании у прошлого». Я как-то упрекнул его, а он и — выразился. Тут, брат, есть что-то…
Она рассказала, что в юности дядя Хрисанф был политически скомпрометирован, это поссорило его с отцом,
богатым помещиком, затем он был корректором, суфлером, а после смерти отца затеял антрепризу в провинции. Разорился и даже сидел в тюрьме за долги. Потом режиссировал в частных театрах, женился на
богатой вдове, она умерла, оставив все имущество Варваре, ее дочери. Теперь дядя Хрисанф
живет с падчерицей, преподавая в частной театральной школе декламацию.
Внезапно, но твердо он решил перевестись в один из провинциальных университетов, где
живут, наверное, тише и проще. Нужно было развязаться с Нехаевой. С нею он чувствовал себя
богачом, который, давая щедрую милостыню нищей, презирает нищую. Предлогом для внезапного отъезда было письмо матери, извещавшей его, что она нездорова.
Самгин отметил, что она говорит о муже тоном девицы из зажиточной мещанской семьи, как будто она до замужества
жила в глухом уезде, по счастливому случаю вышла замуж за
богатого интересного купца в губернию и вот благодарно, с гордостью вспоминает о своей удаче. Он внимательно вслушивался: не звучит ли в словах ее скрытая ирония?
По бульварам нарядного города, под ласковой тенью каштанов, мимо хвастливо
богатых витрин магазинов и ресторанов, откуда изливались на панели смех и музыка, шумно двигались навстречу друг другу веселые мужчины, дамы, юноши и девицы; казалось, что все они ищут одного — возможности безобидно посмеяться, покричать, похвастаться своим уменьем
жить легко.
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может
богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как
живут!
— Так… бездельник, — сказала она полулежа на тахте, подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. —
Живет восторгами. Сын очень
богатого отца, который что-то продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами
живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
Красавина. Кто ж этого не знает! Весь свет знает. А это я к тому говорю, красавица ты моя писаная, что от кого же нам и жить-то, бедным сиротам, как не от вас,
богатых людей? Вам
жить да нежиться, а нам для вас служить. Ты сиди только да придумывай, а я уж для тебя все, окромя разве птичьего молока.
Матрена. Не видать что-то этих переворотов-то:
богатый богатым так и
живет, а бедный, как ни переворачивай его, все бедный.
— Мужики-то у вас каковы? Как
живут? — спрашивал Иван Матвеевич. —
Богатые или разорены, бедные? Барщина-то какова?
Она
жила гувернанткой в
богатом доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
— И когда я вас встречу потом, может быть, измученную горем, но
богатую и счастьем, и опытом, вы скажете, что вы недаром
жили, и не будете отговариваться неведением жизни. Вот тогда вы глянете и туда, на улицу, захотите узнать, что делают ваши мужики, захотите кормить, учить, лечить их…
Она была из старинного
богатого дома Пахотиных. Матери она лишилась еще до замужества, и батюшка ее, состоявший в полном распоряжении супруги, почувствовав себя на свободе, вдруг спохватился, что молодость его рано захвачена была женитьбой и что он не успел
пожить и пожуировать.
Жил купец, Скотобойников прозывался, Максим Иванович, и не было его
богаче по всей округе.
«Исправные якуты
живут» (исправные —
богатые), — отвечал он.
А, уж конечно, они убедились, особенно в новое время, что если б пустить иностранцев, так от них многому бы можно научиться:
жить получше, быть посведущее во всем, сильнее,
богаче.
«Исправные (
богатые) якуты
живут здесь», — сказал он только в ответ на замечание мое о богатстве стороны.
Нехлюдов вспомнил, что слышал, как этот Шенбок именно потому, что он
прожил всё свое состояние и наделал неоплатных долгов, был по какой-то особенной протекции назначен опекуном над состоянием старого
богача, проматывавшего свое состояние, и теперь, очевидно,
жил этой опекой.
Так
жила она до 16-ти лет. Когда же ей минуло 16 лет, к ее барышням приехал их племянник — студент,
богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Привалов увидел девушку совершенно в новом для него свете: она тяготилась
богатой обстановкой, в которой приходилось
жить, всякой фальшивой нотой, которых так много звучало в жизни бахаревского дома, наконец, своей бездеятельной, бесполезной и бесцельной ролью
богатой невесты.
— Да кто у нас знакомые: у папы бывают золотопромышленники только по делам, а мама знается только со старухами да старцами. Два-три дома есть, куда мы ездим с мамой иногда; но там еще скучнее, чем у нас. Я замечала, что вообще
богатые люди
живут скучнее бедных. Право, скучнее…
— Можно, — ответил Ермолай с обычной своей невозмутимостью. — Вы про здешнюю деревню сказали верно; а только в этом самом месте
проживал один крестьянин. Умнеющий!
богатый! Девять лошадей имел. Сам-то он помер, и старший сын теперь всем орудует. Человек — из глупых глупый, ну, однако, отцовское добро протрясти не успел. Мы у него лошадьми раздобудемся. Прикажите, я его приведу. Братья у него, слышно, ребята шустрые… а все-таки он им голова.
Здесь некогда
жил граф Петр Ильич, известный хлебосол,
богатый вельможа старого века.
— Тоже был помещик, — продолжал мой новый приятель, — и
богатый, да разорился — вот
проживает теперь у меня… А в свое время считался первым по губернии хватом; двух жен от мужей увез, песельников держал, сам певал и плясал мастерски… Но не прикажете ли водки? ведь уж обед на столе.
Происходил он от старинного дома, некогда
богатого; деды его
жили пышно, по-степному: то есть принимали званых и незваных, кормили их на убой, отпускали по четверти овса чужим кучерам на тройку, держали музыкантов, песельников, гаеров и собак, в торжественные дни поили народ вином и брагой, по зимам ездили в Москву на своих, в тяжелых колымагах, а иногда по целым месяцам сидели без гроша и питались домашней живностью.
А госпожа-то у ней была
богатая, старушенция страшная;
жила от меня верстах в пятнадцати.
Мы с мужем
живем, как вы знаете, без нужды: люди не
богатые, но всего у нас довольно.
«Мы бедны, — говорила песенка, — но мы рабочие люди, у нас здоровые руки. Мы темны, но мы не глупы и хотим света. Будем учиться — знание освободит нас; будем трудиться — труд
обогатит нас, — это дело пойдет, —
поживем, доживем —
В четырех верстах от меня находилось
богатое поместье, принадлежащее графине Б***; но в нем
жил только управитель, а графиня посетила свое поместье только однажды, в первый год своего замужества, и то
прожила там не более месяца. Однако ж во вторую весну моего затворничества разнесся слух, что графиня с мужем приедет на лето в свою деревню. В самом деле, они прибыли в начале июня месяца.
В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную,
жил в своем поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р**. Он славился во всей округе гостеприимством и радушием; соседи поминутно ездили к нему поесть, попить, поиграть по пяти копеек в бостон с его женою, Прасковьей Петровною, а некоторые для того, чтоб поглядеть на дочку их, Марью Гавриловну, стройную, бледную и семнадцатилетнюю девицу. Она считалась
богатой невестою, и многие прочили ее за себя или за сыновей.
Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он
жил.
Они
жили совершенно отдельно от русских и удалялись от всякого сообщения с жителями; между собою у них было большое единодушие, и
богатые делились братски с бедными.
Такова общая атмосфера европейской жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где современное западное состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно
богаче, образованнее, то есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь в Италии или Испании не так невыносимо удушливо
жить, как в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы, в который можно удалиться с миром.
Владелец этой усадьбы (называлась она, как и следует, «Отрадой») был выродившийся и совсем расслабленный представитель старинного барского рода, который по зимам
жил в Москве, а на лето приезжал в усадьбу, но с соседями не якшался (таково уж исконное свойство пошехонского дворянства, что бедный дворянин от
богатого никогда ничего не видит, кроме пренебрежения и притеснения).