Неточные совпадения
К нам на ночь попросилася
Одна
старушка Божия:
Вся
жизнь убогой старицы —
Убийство плоти, пост...
В карете дремала в углу
старушка, а у окна, видимо только что проснувшись, сидела молодая девушка, держась обеими руками за ленточки белого чепчика. Светлая и задумчивая, вся исполненная изящной и сложной внутренней, чуждой Левину
жизни, она смотрела через него на зарю восхода.
И, остановясь понюхать табаку, она долго и громко говорила что-то о безбожниках студентах. Клим шел и думал о сектанте, который бормочет: «Нога поет — куда иду?», о пьяном мещанине, строгой
старушке, о черноусом человеке, заинтересованном своими подтяжками. Какой смысл в
жизни этих людей?
Да, было нечто явно шаржированное и кошмарное в том, как эти полоротые бородачи, обгоняя друг друга, бегут мимо деревянных домиков, разноголосо и крепко ругаясь, покрикивая на ошарашенных баб, сопровождаемые их непрерывными причитаниями, воем. Почти все окна домов сконфуженно закрыты, и, наверное, сквозь запыленные стекла смотрят на обезумевших людей деревни привыкшие к спокойной
жизни сытенькие женщины, девицы, тихие старички и
старушки.
Они не мешали ему отметить обилие часовых магазинов, а также стариков и
старушек, одетых как-то особенно скучно и прочно, — одетых на долгую, спокойную
жизнь.
Теперь у нее оставались только братья и, главное, княжна. Княжна, с которой она почти не расставалась во всю
жизнь, еще больше приблизила ее к себе после смерти мужа. Она не распоряжалась ничем в доме. Княгиня самодержавно управляла всем и притесняла
старушку под предлогом забот и внимания.
За неимением другого, тут есть наследство примера, наследство фибрина. Каждый начинает сам и знает, что придет время и его выпроводит
старушка бабушка по стоптанной каменной лестнице, — бабушка, принявшая своими руками в
жизнь три поколения, мывшая их в маленькой ванне и отпускавшая их с полною надеждой; он знает, что гордая
старушка уверена и в нем, уверена, что и из него выйдет что-нибудь… и выйдет непременно!
Не знаю, насколько она была довольна плодом своего воспитания, образовавши, с помощью французского инженера, Вольтерова родственника, помещиков esprits forts, [вольнодумцев (фр.).] но уважение к себе вселить она умела, и племянники, не очень расположенные к чувствам покорности и уважения, почитали
старушку и часто слушались ее до конца ее
жизни.
Теперь, когда Марья Порфирьевна перешагнула уже за вторую половину седьмого десятилетия
жизни, конечно, не могло быть речи о драгунских офицерах, но даже мы, дети, знали, что у
старушки над самым изголовьем постели висел образок Иосифа Прекрасного, которому она особенно усердно молилась и в память которого, 31 марта, одевалась в белое коленкоровое платье и тщательнее, нежели в обыкновенные дни, взбивала свои сырцового шелка кудри.
Запасливая была
старушка, всю
жизнь копила да берегла, — мало ли наберется в дому маменькина добра.
Зимний переход по реке Хунгари в 1909 году был одним из самых тяжелых в моей
жизни, и все же каждый раз, когда я мысленно оглядываюсь во времени назад, я вспоминаю с умилением двух
старушек, которые оказали нам неоценимые услуги и, может быть, спасли нас от смерти.
— Вот и с
старушкой кстати прощусь, — говорил за чаем Груздев с грустью в голосе. — Корень была, а не женщина… Когда я еще босиком бегал по пристани, так она частенько началила меня… То за вихры поймает, то подзатыльника хорошего даст. Ох,
жизнь наша, Петр Елисеич… Сколько ни живи, а все помирать придется. Говори мне спасибо, Петр Елисеич, что я тогда тебя помирил с матерью. Помнишь? Ежели и помрет
старушка, все же одним грехом у тебя меньше. Мать — первое дело…
— А кто же их утешит, этих
старушек? — просто ответил о. Сергей. — Ведь у них никого не осталось, решительно никого и ничего, кроме церкви… Молодые, сильные и счастливые люди поэтому и забывают церковь, что увлекаются
жизнью и ее радостями, а когда придет настоящее горе, тяжелые утраты и вообще испытания, тогда и они вернутся к церкви.
Какие этой порой бывают ночи прелестные, нельзя рассказать тому, кто не видал их или, видевши, не чувствовал крепкого, могучего и обаятельного их влияния. В эти ночи, когда под ногою хрустит беленькая слюда, раскинутая по черным талинам, нельзя размышлять ни о грозном часе последнего расчета с
жизнью, ни о ловком обходе подводных камней моря житейского. Даже сама досужая старушка-нужда забывается легким сном, и не слышно ее ворчливых соображений насчет завтрашнего дня.
После этих похорон в
жизни Райнеров произошла большая перемена. Старик как-то осунулся и неохотно занимался с сыном. В дом переехала старушка-бабушка, забывшая счет своим годам, но отсутствие Марьи Михайловны чувствовалось на каждом шагу. Более всех отдавалось оно в сердце молодого Райнера.
По просухе перебывали у нас в гостях все соседи, большею частью родные нам. Приезжали также и Чичаговы, только без
старушки Мертваго; разумеется, мать была им очень рада и большую часть времени проводила в откровенных, задушевных разговорах наедине с Катериной Борисовной, даже меня высылала. Я мельком вслушался раза два в ее слова и догадался, что она жаловалась на свое положение, что она была недовольна своей
жизнью в Багрове: эта мысль постоянно смущала и огорчала меня.
Любя не менее дочерей свою сестричку-сиротку, как называл ее Степан Михайлович, он был очень нежен с ней по-своему; но Прасковья Ивановна, по молодости лет или, лучше сказать, по детскости своей, не могла ценить любви и нежности своего двоюродного брата, которые не выражались никаким баловством, к чему она уже попривыкла, поживши довольно долго у своей бабушки; итак немудрено, что она скучала в Троицком и что ей хотелось воротиться к прежней своей
жизни у
старушки Бактеевой.
Издали еще увидели они старуху, сидевшую с внучком на завалинке. Петра и Василия не было дома: из слов Анны оказалось, что они отправились — один в Озеро, другой — в Горы; оба пошли попытать счастья, не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места отправятся на жительство в «рыбацкие слободы», к которым оба уже привыкли и где, по словам их,
жизнь привольнее здешней.
Старушка следовала за ними.
Первый раз в
жизни Глеб обращался к ней за советом; но это обстоятельство еще сильнее возбудило внутреннюю досаду
старушки: она предвидела, что все это делается неспроста, что тут, верно, таится какой-нибудь лукавый замысел.
Задумчивое молчание собеседника как словно сильнее еще поощряло
старушку, которая, может быть, во всю
жизнь не имела еще такого удобного случая и вместе с тем таких побудительных причин изливать все свои несчастия и жаловаться — слабость, свойственная вообще всем старухам,
жизнь которых была стеснена долгое время.
Капитолина Марковна ходила без кринолина и стригла в кружок свои белые волосы, но роскошь и блеск тайно волновали ее, и весело и сладко было ей бранить и презирать их… Как же было не потешить добрую
старушку? Но оттого-то Литвинов так спокоен и прост, оттого он так самоуверенно глядит кругом, что
жизнь его отчетливо ясно лежит пред ним, что судьба его определилась и что он гордится этою судьбой и радуется ей, как делу рук своих.
Старушка с самого отъезда Мани во все тяжелые минуты своей
жизни позволяла себе капризничать с Идою, как иногда больной ребенок капризничает с нежно любимой матерью, отталкивая ее руку и потом молча притягивая ее к себе снова поближе.
Бедная
старушка! она в то время не думала ни о той великой минуте, которая ее ожидает, ни о душе своей, ни о будущей своей
жизни; она думала только о бедном своем спутнике, с которым провела
жизнь и которого оставляла сирым и бесприютным.
— Да, — говорит, — да ведь вы с ним точно на кулачки драться собрались, разве это можно? А что
жизнь тяжела людям — верно! Я тоже иногда думаю — почему? Знаете, что я скажу вам? Здесь недалеко монастырь женский, и в нём отшельница, очень мудрая
старушка! Хорошо она о боге говорит — сходили бы вы к ней!
Короче вам сказать: была у нас двоюродная бабка, и, заметьте, бабка с моей стороны; препочтеннейшая, я вам скажу,
старушка; меня просто обожала, всего своего имущества, еще при
жизни, хотела сделать наследником; но ведь я отец: куда же бы все пошло?..
Моя
жизнь горька, будущности у меня нет… я беден, так беден, что хожу в стулья; я не могу раз в год бросить 5 рублей для своего удовольствия, я живу жалованьем, без друзей, без родных — у меня одна мать,
старушка… я всё для нее: я ее провидение и подпора.
— Домна Савишна? Неужели?.. Добрая, истинно благородная
старушка! Знаете ли? Я чувствовал к ней почти сыновнее уважение. Что-то возвышенное прадедовских лет светилось в этой почти отжившей
жизни; и, глядя на нее, как будто видишь перед собой воплощение нашей седой, величавой старинушки… то есть из этого… что-то тут, знаете, этак поэтическое!.. — заключил Ярослав Ильич, совершенно оробев и покраснев до ушей.
Старушка лежала в белом гробе, и вокруг нее не было ни пустоты, ни суеты, ни бормотанья: днем было светло, а вечером на столе горели обыкновенные свечи, в обыкновенных подсвечниках, а вокруг были расставлены старинные желтые кресла, на которых сидели свои и посторонние и вели вполголоса тихую беседу о ней — припоминали ее
жизнь, ее хорошие, честные поступки, о которых у всех оказались воспоминания.
Глядя на умное и выразительное лицо Гаврилова, на его до сих пор еще величественный стан, конечно, каждый бы почувствовал к нему невольное сердечное влечение; а между тем как странно и безвестно прошла вся
жизнь этого человека: еще в чине поручика гвардии, глубоко оскорбившись за то, что обойден был ротой, он вышел в отставку и поселился в Бакалайском уезде, и с тех пор про него постоянно шла такого рода молва, что он был примерный сын в отношении своей старушки-матери, женщины очень богатой, некогда бывшей статс-дамы, а потом безвестно проживавшей в своем Гаврилкове, и больше ничего об нем нельзя было сказать.
Даже небогатые соседи и соседки, допускаемые иногда статс-дамою до своей особы, безмерно удивлялись, видя, что такой умный молодой человек, в полном развитии сил и здоровья, целые дни сидит у
старушки, в ее натопленной спальне, обитой по всем четырем стенам коврами, с лампадками, с иконами, и сохраняет к ней такое обращение, какого они от своих сынков во всю
жизнь и не видывали.
И как будто ни для нее, ни для Егора Тимофеевича, спокойно облокотившегося на край гроба, не было здесь покойника, как будто смерть не являла здесь своего страшного образа:
старушка так близко к себе чувствовала смерть, что не придавала ей никакого значения и путала ее с какой-то другой
жизнью, а Егор Тимофеевич не думал о ней.
Старушка, совсем обессилевшая от горя, едва взошла на лестницу, упала на диван и, маленькая, вся высохшая от долгой
жизни и страданий, стала похожа на черный измятый комок с белым лицом и волосами.
— Сын их единородный, — начал старик с грустною, но внушительною важностью, — единая их утеха и радость в
жизни, паче всего тем, что, бывши еще в молодых и цветущих летах, а уже в больших чинах состояли, и службу свою продолжали больше в иностранных землях, где, надо полагать, лишившись тем временем супруги своей, потеряли первоначально свой рассудок, а тут и
жизнь свою кончили, оставивши на руках нашей
старушки свою — дочь, а их внуку, но и той господь бог, по воле своей, не дал долгого веку.
Два лица, вносившие относительную
жизнь в это отжившее царство, были — Екатерина Петровна Бахметьева, сверстница Талечки по годам, дочь покойного друга ее отца и приятельницы матери — бодрой
старушки, почти молившейся на свою единственную дочурку, на свою Катиш, как называла ее Мавра Сергеевна Бахметьева, и знакомый нам, хотя только по имени, молодой гвардеец — Николай Павлович Зарудин, с отцом которого, бывшим губернатором одной из ближайших к Петербургской губернии местностей, Федор Николаевич Хомутов был в приятельских отношениях.
Старушка любила рассказывать о лучших временах своей
жизни, о характеристических чертах славных полководцев царствования Александра I и скромной
жизни царственной четы.
— С того света указывает он тебе на кровь, пролитую за тебя и отечество, на
старушку вдову, оставленную без подпоры и утешения, и требует, чтобы ты даровал
жизнь ее сыну и матери отдал кормильца и утешителя. Не только как опекун Последнего Новика, но как человек, обязанный ему спасением своей
жизни, умоляю тебя за него: умилосердись, отец отечества! прости его или вели меня казнить вместе с ним.
Поняв, так внезапно поняв то чувство любви к одному человеку, к постороннему мужчине, то греховное чувство, то главное звено цепи, приковывающей к дьяволу, как называла это чувство
старушка Дюран, Талечка — странное дело — первый раз в
жизни не согласилась с покойной.
Так, у Поля — его женитьба… у Пьера — его любовь к
старушкам… у меня сплошь вся моя
жизнь…
С волнением распечатывал он еженедельно получаемые им от матери письма, всегда пространные, в которых словоохотливая
старушка шаг за шагом описывала
жизнь сиятельной затворницы — «ангела-княгинюшки».
Петербург в то время все более и более стягивал к себе все умственные и деятельные силы; на берегах Невы развивалось что-то похожее на европейскую
жизнь, а с нею и администрация принимала другие формы. Петербург строился, учился, торговал с иноземцами — все кипело там новою
жизнью, а старушка-Москва была забыта, как деревня богатого помещика, выехавшего из нее навсегда и вспоминающего о ней иногда, при случае, когда приказчик напомнит.
Княгиня не ограничивалась отведением помещения для нашедших в ее богадельне приют
старушек и доставлением им полного содержания, она внимательно следила за их
жизнью, за их нуждами и старалась предупредить последние, дабы они ни духовно, ни физически ни в чем не терпели недостатка.
— Как будет довольна, счастлива моя добрая, бесценная
старушка мать и сестренки, когда узнают, что ты моя невеста! Как они тебя любят! В каждом письме ко мне спрашивают о тебе с живым участием. Я уверен, что лучшее их желание видеть тебя подругою моей
жизни.
Приехав из Белокаменной с небольшими средствами, оставшимися от широкой московской
жизни, он в расчетливом и холодном Петербурге далеко не встретил такого радушия, какое оказывала ему
старушка Москва, двери гостиных великосветского общества отворялись туго, сердца же петербургских женщин не представляли из себя плохо защищенных касс, какими для красавца-графа были сердца многих москвичек, а сами отворялись только золотым ключом.
В Москве, как говорили, не отставали по части широкой, привольной и, главное, разнузданной
жизни от молодой столицы. Частые поездки двора поддерживали это оживленное настроение
старушки белокаменной.
Никакие доводы о необходимости немедленной помощи не могли убедить
старушку послать за врачом, к помощи которого она не прибегала никогда в
жизни, лечась только домашними средствами.
Вслед за какою-то
старушкой с подвязанным подбородком, в коротком стеганом салопце, и он проник в боковой ход. Сюда попадал он в первый раз в
жизни. Когда Стягин был студентом, храм строился, и строился долго-долго. Никогда его не интересовали работы внутри церкви. Наружный ее вид находил он всегда тяжелым, лишенным всякого стиля, с безвкусною золотою шапкой.
Вспомнила про Константина Пизонского его знакомая
старушка Горе и послала свою дружку Беду, чтобы та его понаведала, и беда пала на Пизонского, как снег на голову; пала тяжелой напраслиной, нежданной-негаданной и угрожающей обратить в прах, в тень, в дым все то, что должно было сделаться закваскою
жизни и закваской этого романа.