Неточные совпадения
Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из
жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и
старух продать в рабство.
Да он и сам не знал; ему, как хватавшемуся за соломинку, вдруг показалось, что и ему «можно жить, что есть еще
жизнь, что не умерла его
жизнь вместе с старой
старухой».
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть
жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя
жизнь вместе с старою
старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой! Царство рассудка и света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
— Нет, Василиса Егоровна, — продолжал комендант, замечая, что слова его подействовали, может быть, в первый раз в его
жизни. — Маше здесь оставаться не гоже. Отправим ее в Оренбург к ее крестной матери: там и войска и пушек довольно, и стена каменная. Да и тебе советовал бы с нею туда же отправиться; даром что ты
старуха, а посмотри, что с тобою будет, коли возьмут фортецию приступом.
Мать жила под Парижем, писала редко, но многословно и брюзгливо: жалуясь на холод зимою в домах, на различные неудобства
жизни, на русских, которые «не умеют жить за границей»; и в ее эгоистической, мелочной болтовне чувствовался смешной патриотизм провинциальной
старухи…
Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды добра и правды зла, которая и должна и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая
старуха, одинаково любовно и мудро о гневе и о нежности, о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть
жизнь.
И целый день, и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой, то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет и расшибет нос, то умилением от его непритворной детской ласки или смутной тоской за отдаленную его будущность: этим только и билось сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь
старухи, и поддерживалась кое-как ими сонная
жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы давным-давно.
Иногда приедет какая-нибудь Наталья Фаддеевна гостить на неделю, на две. Сначала
старухи переберут весь околоток, кто как живет, кто что делает; они проникнут не только в семейный быт, в закулисную
жизнь, но в сокровенные помыслы и намерения каждого, влезут в душу, побранят, обсудят недостойных, всего более неверных мужей, потом пересчитают разные случаи: именины, крестины, родины, кто чем угощал, кого звал, кого нет.
Она рвалась к бабушке и останавливалась в ужасе; показаться ей на глаза значило, может быть, убить ее. Настала настоящая казнь Веры. Она теперь только почувствовала, как глубоко вонзился нож и в ее, и в чужую, но близкую ей
жизнь, видя, как страдает за нее эта трагическая
старуха, недавно еще счастливая, а теперь оборванная, желтая, изможденная, мучающаяся за чужое преступление чужою казнью.
А Софья мало оставалась одна с ним: всегда присутствовала то одна, то другая
старуха; редко разговор выходил из пределов текущей
жизни или родовых воспоминаний.
«Что делать? рваться из всех сил в этой борьбе с расставленными капканами и все стремиться к чему-то прочному, безмятежно-покойному, к чему стремятся вон и те простые души?» Он оглянулся на молящихся стариков и
старух. «Или бессмысленно купаться в мутных волнах этой бесцельно текущей
жизни!»
Порядок их
жизни устроился, конечно, не совсем в том виде, как полушутя, полусерьезно устраивала его Вера Павловна в день своей фантастической помолвки, но все-таки очень похоже на то. Старик и
старуха, у которых они поселились, много толковали между собою о том, как странно живут молодые, — будто вовсе и не молодые, — даже не муж и жена, а так, точно не знаю кто.
А стариков и
старух очень мало потому, что здесь очень поздно становятся ими, здесь здоровая и спокойная
жизнь; она сохраняет свежесть».
Между тем лошади были заложены; в передней и в сенях собирались охотники до придворных встреч и проводов: лакеи, оканчивающие
жизнь на хлебе и чистом воздухе,
старухи, бывшие смазливыми горничными лет тридцать тому назад, — вся эта саранча господских домов, поедающая крестьянский труд без собственной вины, как настоящая саранча.
Упрекать женщину в ее исключительном взгляде вряд справедливо ли. Разве кто-нибудь серьезно, честно старался разбить в них предрассудки? Их разбивает опыт, а оттого иногда ломится не предрассудок, а
жизнь. Люди обходят вопросы, нас занимающие, как
старухи и дети обходят кладбища или места, на которых…
Княгиня Марья Алексеевна Хованская, родная сестра моего отца, была строгая, угрюмая
старуха, толстая, важная, с пятном на щеке, с поддельными пуклями под чепцом; она говорила, прищуривая глаза, и до конца
жизни, то есть до восьмидесяти лет, употребляла немного румян и немного белил.
Только немногим удавалось завоевать свое место в
жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных дней попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая
старуха Морозова, которая его даже в лицо не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
На монастырской площадке тоже все успокоилось, и
жизнь стала входить в обычную колею. На широкое крыльцо кляштора выглянули старые монахини и, видя, что все следы наваждения исчезли, решили докончить прогулку. Через несколько минут опять степенно закружились вереницы приютянок в белых капорах, сопровождаемые степенными сестрами — бригитками.
Старуха с четками водворилась на своей скамье.
Я весь день вертелся около нее в саду, на дворе, ходил к соседкам, где она часами пила чай, непрерывно рассказывая всякие истории; я как бы прирос к ней и не помню, чтоб в эту пору
жизни видел что-либо иное, кроме неугомонной, неустанно доброй
старухи.
Действительно,
жизнь девушки не очень интересна: в доме властвует самодур и мошенник Пузатов, брат Марьи Антиповны; а когда его нет, так подглядывает за своею дочерью и за молодой женой сына — ворчливая
старуха, мать Пузатова, богомольная, добродушная и готовая за грош продать человека.
Тут были люди даже совершенно ненавидевшие друга друга;
старуха Белоконская всю
жизнь свою «презирала» жену «старичка сановника», а та, в свою очередь, далеко не любила Лизавету Прокофьевну.
А дочки тоже подивились на свою мамашу, так торжественно объявившую им, что «главнейшая черта ее
жизни — беспрерывная ошибка в людях», и в то же самое время поручавшую князя вниманию «могущественной»
старухи Белоконской в Москве, причем, конечно, пришлось выпрашивать ее внимания Христом да богом, потому что «
старуха» была в известных случаях туга на подъем.
Но главное, тем отличалась, что некогда имела многочисленнейшее семейство и родных; но одни в течение
жизни перемерли, другие разъехались, третьи о
старухе позабыли, а мужа своего лет сорок пять тому назад схоронила.
Особенно плакали
старухи, когда стали прощаться с добрым священником, входившим в их старушечью
жизнь; он давал советы и помогал нести до конца тяжелое бремя
жизни.
Егор Николаевич Бахарев, скончавшись на третий день после отъезда Лизы из Москвы, хотя и не сделал никакого основательного распоряжения в пользу Лизы, но, оставив все состояние во власть жены, он, однако, успел сунуть Абрамовне восемьсот рублей, с которыми
старуха должна была ехать разыскивать бунтующуюся беглянку, а жену в самые последние минуты неожиданно прерванной
жизни клятвенно обязал давать Лизе до ее выдела в год по тысяче рублей, где бы она ни жила и даже как бы ни вела себя.
Наступила и ночь темная.
Старуха зажгла свечечку и уселась у столика. Помада вспомнил мать, ее ласки теплые, веселую
жизнь университетскую, и скучно, скучно ему становилось.
Здравый ум диктовал
старухе ее горячие речи против этих людей, их образа
жизни, взаимных отношений друг к другу.
У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней
старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой
жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
Аннушка, бледная и похудавшая, снова явилась у кровати
старухи, снова началась прежняя
жизнь с прежнею страстью и с прежнею скрытностью.
Вот моя
жизнь, мой друг, вот
жизнь твоей
старухи матери.
Года мои преклонные, да и здоровье нынче уж не то, что прежде бывало: вот и хочется мне теперь, чтоб вы меня,
старуху, успокоили, грех-то с меня этот сняли, что вот я всю
жизнь все об маммоне да об маммоне, а на хорошее да на благочестивое — и нет ничего.
Старуха мать только сидит да плачет, а я… мне, сударь, полюбилась такая
жизнь.
Тогда у Полины была еще жива мать, между нами сказать,
старуха капризная, скупая: значит, девушке, весьма естественно, хотелось освободиться из-под этой ферулы и вырваться из скучной провинциальной
жизни.
После обеда перешли в щегольски убранный кабинет, пить кофе и курить. М-lle Полине давно уж хотелось иметь уютную комнату с камином, бархатной драпировкой и с китайскими безделушками; но сколько она ни ласкалась к матери, сколько ни просила ее об этом,
старуха, израсходовавшись на отделку квартиры, и слышать не хотела. Полина, как при всех трудных случаях
жизни, сказала об этом князю.
— Ты, может быть, думаешь, что я смерти твоей желаю, так разуверься, мой друг! Ты только живи, а мне,
старухе, и горюшка мало! Что мне! мне и тепленько, и сытенько у тебя, и даже ежели из сладенького чего-нибудь захочется — все у меня есть! Я только насчет того говорю, что у христиан обычай такой есть, чтобы в ожидании предбудущей
жизни…
Мое ближайшее начальство — сестра бабушки, шумная, неукротимо гневная
старуха, вставала рано, часов в шесть утра; наскоро умывшись, она, в одной рубахе, становилась на колени перед образом и долго жаловалась богу на свою
жизнь, на детей, на сноху.
— Что ж, по-вашему,
жизнь, как
старуха нищая, всякую дрянь, сослепу, принимает?
Умная
старуха сама не подозревала, до какой степени Алексей Степаныч не знал и не понимал приличий в общественной
жизни.
Песня на берегу моря уже умолкла, и
старухе вторил теперь только шум морских волн, — задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной
жизни. Всё мягче становилась ночь, и всё больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой
жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом волн… ибо усиливался ветер.
Старуха задумалась о том, куда девались из
жизни сильные и красивые люди, и, думая, осматривала темную степь, как бы ища в ней ответа.
Изредка наезжал какой-нибудь сосед — Негров под другой фамилией — или
старуха тетка, проживавшая в губернском городе и поврежденная на желании отдать дочерей замуж; тогда на миг порядок
жизни изменялся; но гости уезжали — и все шло по-прежнему.
— Ведь пятнадцать лет ее берег, Гордей Евстратыч… да… пуще глазу своего берег… Ну, да что об этом толковать!.. Вот что я тебе скажу… Человека я порешил… штегеря, давно это было… Вот он, штегерь-то, и стоит теперь над моей душой… да… думал отмолить, а тут смерть пришла… ну, я тебя и вспомнил… Видел жилку? Но богачество… озолочу тебя, только по гроб своей
жизни отмаливай мой грех… и
старуху свою заставь… в скиты посылай…
Издали еще увидели они
старуху, сидевшую с внучком на завалинке. Петра и Василия не было дома: из слов Анны оказалось, что они отправились — один в Озеро, другой — в Горы; оба пошли попытать счастья, не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места отправятся на жительство в «рыбацкие слободы», к которым оба уже привыкли и где, по словам их,
жизнь привольнее здешней. Старушка следовала за ними.
Задумчивое молчание собеседника как словно сильнее еще поощряло старушку, которая, может быть, во всю
жизнь не имела еще такого удобного случая и вместе с тем таких побудительных причин изливать все свои несчастия и жаловаться — слабость, свойственная вообще всем
старухам,
жизнь которых была стеснена долгое время.
— Полно печалиться, — продолжал Глеб, — немолода ты: скоро свидимся!.. Смотри же, поминай меня… не красна была твоя
жизнь… Ну, что делать!.. А ты все добром помяни меня!.. Смотри же, Гриша, береги ее: недолго ей пожить с вами… не красна ее была
жизнь! Береги ее. И ты, сноха, не оставляй
старуху, почитай ее, как мать родную… И тебя под старость не оставят дети твои… Дядя!..
«И кроме этого», в то же время думал он: «кто мне мешает самому быть счастливым в любви к женщине, в счастии семейной
жизни?» И юное воображение рисовало ему еще более обворожительную будущность. «Я и жена, которую я люблю так, кàк никто никогда никого не любил на свете, мы всегда живем среди этой спокойной, поэтической деревенской природы, с детьми, может быть, с
старухой тёткой; у нас есть наша взаимная любовь, любовь к детям, и мы оба знаем, что наше назначение — добро.
Кабанова не может оставить того, с чем она воспитана и прожила целый век; бесхарактерный сын ее не может вдруг, ни с того ни с сего, приобрести твердость и самостоятельность до такой степени, чтобы отречься от всех нелепостей, внушаемых ему
старухой; все окружающее не может перевернуться вдруг так, чтобы сделать сладкою
жизнь молодой женщины.
С той поры Фома всегда засыпал под бархатные звуки голоса
старухи, рисовавшего пред ним волшебную
жизнь.
Жизнь мальчика катилась вперед, как шар под уклон. Будучи его учителем, тетка была и товарищем его игр. Приходила Люба Маякина, и при них
старуха весело превращалась в такое же дитя, как и они. Играли в прятки, в жмурки; детям было смешно и приятно видеть, как Анфиса с завязанными платком глазами, разведя широко руки, осторожно выступала по комнате и все-таки натыкалась на стулья и столы, или как она, ища их, лазала по разным укромным уголкам, приговаривая...
— Но ваши средства были так ничтожны, что на них нельзя было существовать. Елизавета Петровна мне призналась, что до моей маленькой помощи вы не имели дров на что купить, обеда порядочного изготовить, и если вам не жаль себя и своего здоровья, так
старуху вам в этом случае следует пощадить и сделать для нее
жизнь несколько поспокойнее.